Но улыбаться не хотелось.
Всё не так. Всё нечестно, несправедливо. Почему не для него? Он разве не заслужил?
Почему эти глаза загораются искрами смеха, интереса, преисполняются желанием жить для другого?
Это не любовь в том превратном понимании, в котором обычно воспринимают это слово современные люди – далеко не она, но почему-то так… больно.
Невыносимо колет в груди.
Хотелось орать: она же дура беспросветная, пустышка, глупая идиотка – но Илья не смел.
То напивался до чёртиков, то с испугом выбрасывал все запасы алкоголя.
Он ведь всегда шёл следом, а «Кай»… так и не обернулся.
Он ведь всегда стоял рядом, тенью, а «Кай»… так и не опёрся на подставленную руку.
Бесчувственный холодный мальчик-зима.
Не подойти, не дотронуться.
Его взгляд обращён на других, на другое: на Герду, на властную Снежную Королеву и хрупкие стекляшки, из которых слишком трудно собрать слово «Вечность».
У мальчика-зимы в его Снежном королевстве попросту нет тени.
Не та сказка.
Так… страшно.
Илья не знал, что нужно сделать, чтобы его всего лишь… заметили. Чтобы обернулись, усмехнулись тёплой домашней улыбкой и наконец пригласили выпить чашку согревающего горячего чая.
Однако история их отношений – пустая тёмная, намертво запертая комната. Два силуэта внутри: один спокоен, и именно на него изредка падает лунный свет из решетчатого окна вверху; второй мечется в тени, силится приблизиться, но… не подойти, не дотронуться. Свет порой обжигает кожу до кости.
А он, безумный, отступает в свою тьму, чтобы раз за разом подходить снова.
И сейчас Илья не сможет вспомнить, с чего именно началось его безумие, но он ни за что не позволит другому силуэту покинуть комнату.
Да, это можно назвать сумасшествием, зацикленностью, преследованием без цели – просто чтобы следом.
А если нет – слишком колет в груди.
Заметь же меня, Господи, неужели ты и дальше продолжишь проходить мимо, расфокусировав взгляд?
Декабрь, январь…
Он ненавидел Аню. Это была ненависть такой кондиции, которая вязким клубком некой мерзости двадцать четыре часа в сутки шевелилась внутри. Хочется разорвать нутро, чтобы хотя бы избавиться от текущей вместо крови по жилам чёрной слизи, однако не получается.
Злоба, зависть, ревность переплелись настолько тесно, насколько это возможно – Илья сам не понимал, как способен испытывать настолько тёмное чувство.
А чёртов братец девицы за любой косой взгляд на бестолковую сестрицу каждому в глотку готов вцепиться. Если бы Илья был помладше или дрался похуже – сложно сказать, во что вылилась бы очередная потасовка.
Ах да, Илья ведь часто гостил у Саши – под любым предлогом старался находиться рядом. Вечерами заглядывал «на чай».
Кого он, несмотря ни на что, не мог ненавидеть – Соню. Она воспринималась как… детёныш, что ли, как котёнок, который постоянно мявчит и хочет есть, которого обязательно нужно защищать, сторожить и всячески оберегать.
Возможно, за это Илью так любила Аня. Любила настолько сильно, что в один момент мерзкий клубок черноты исчез навсегда.
Хотя Саша по-прежнему его «не замечал».
Не замечал, будто постороннего человека, будто предмет мебели. Смотрел сквозь, хотя не только жена, но и шурин неоднократно обвиняли его в малодушии. Саша кивал, живо отвечал им какой-нибудь шуткой и обещал подумать над своим поведением, тут же забывая об обещании.
Он не считал это важным.
Он умел становиться глухим, слепым и немым.
Плевал он на посторонних.
Посторонних вроде Ильи.
А Илья, конечно же, прекрасно понимал, что не имеет никаких прав требовать большего.
У Ани были очень изящные руки. Тонкие кисти, длинные пальцы. Она вообще выглядела хрустальной статуэткой. В школе плела косички, надевала очки, читала многотомные мудрёные книжки.
Хулиган и заучка – классические персонажи для многочисленных дамских романчиков о любви до гроба.
Если бы «хулиганом» и «заучкой» были не они.
Плутовка.
Лисичка.
Именно так, в уменьшительно-ласкательном варианте.
Мелкая сообразительная чертовка, понять которую с первого взгляда невозможно. С виду радостная пустышка, мышь серая, сентиментальная до отвращения мамина дочка. А кто сказал, что на порог избы-души она обязана принимать любого?
Она могла заинтересовать – стоило лишь заинтересоваться. Не всем это приходило в голову.
Наверняка поэтому Илья, познакомившись с ней ближе, больше не мог её ненавидеть. Помнится, когда он один раз пришёл к ним домой, а Саша ушёл куда-то по своим делам, Аня напоила студента чаем и чрезвычайно вежливо, но настойчиво попросила рассказать, что происходит. И Илья рассказал – выговорился – вспыхнул и потух, отвернувшись к окну, яростно кусая губы и коря себя за слабость. А она… положила руки ему на плечи, крепко сжала их, а затем и вовсе обняла несчастного мальчишку, успокаивая его, словно ребёнка.
- Я не знала, что всё настолько… прости, прости ради Бога. Как же так? Он же такой добрый, такой понимающий…
«С тобой», – хотел сказать, но не сказал.
Умная, влюблённая, сопереживающая лисичка. Пообещала поговорить, убедить, попросить… Не успела.
За это её тоже нельзя ненавидеть.
Секунды, минуты, часы, недели.
Так… мимолётно.
Илья не верил своим ушам.
- Её нет, – безжизненный голос в трубке.
Мирослав. Откуда-то взял номер, впервые звонит.
Зачем – непонятно.
- Она?..
- Аня. Умерла, – лаконично, чётко, безэмоционально.
Практически механическим голосом.
В голове: «Невозможно… она обещала… какая-то шутка…»
Так… эгоистично.
Вот только Илья никогда не слышал от Мира жестоких шуток.
- Я…
- Приезжай по адресу. Я один от глупостей его удержать не смогу.
«Не сможет, потому что…» – сколько Мирослав недосказал? Потому что – что?
Сбросив вызов, Илья тут же заказал такси. А когда приехал, увидел нахмуренного Мира: его напряжённость и нервозность выдавали лишь стиснутые кулаки и челюсти.
Саши на месте не оказалось.
Ужасный день – они искали его всюду: в барах, переулках, парках, больницах, домах приятелей, милицейских участках, в морге.
Нашли, когда маленькая стрелка часов давно перевалила за полночь. Дома.
Соню ещё утром забрала к себе тётя Валя, а Саша сидел в спальне, пустым взглядом уставившись на деревянный манеж. Сцепил в замок руки, положив на них подбородок. Не обратил внимания на вошедших, даже когда Мир нарочито громко захлопнул дверь.
Он был весь такой сосредоточенный, что казалось, эта сосредоточенность витает в воздухе, цепляясь за радостные цыплячье-жёлтые обои и мерно раскачивающуюся стеклянную люстру. Пустой взгляд сидящего – не отстранённый, а именно пустой – заставил вошедших подойти ближе. Никто из них не решался заговорить первым.
Илья ощущал себя спящим, находящимся в затяжном сне: Аня же болеет, всего лишь простуда, ну и что, что осложнения.
В итоге первым заговорил Саша. Поднял голову, обвёл взглядом комнату. Заметил обоих:
- А, это вы. Не ожидал.
Не ожидал чего? Что разыщут? Что не бросят переживать маленькую личную смерть в одиночестве, когда и у самих на душе паршиво?
Тогда Мирослав подошёл к нему. Он выглядел необычайно взволнованным. Присел на корточки как был – в строгих брюках и рубашке - давно сбежавший из неизвестно какого официального мероприятия.
- Саш. На меня посмотри, – требовательно сжал в своих руках его потные, сомкнутые в замке ладони. Добился взгляда глаза в глаза, и чётко, внятно не попросил – приказал: – Пожалуйста, не делай глупостей.
От его необычайного спокойствия у Ильи бежал мороз по коже, однако он горячо жалел, что не может так же подойти и властно сказать – убрать сильнейшее горе на второй план, чтобы не потерять ещё одного дорогого человека – пока ещё живого.
- За кого ты меня принимаешь, – сухо.
У самого глаза потемневшие – неизвестно от чего: горя или гнева.
- Не делай глупостей. Обещай мне, – вместо ответа.
Саша искривил губы в ухмылке – страшной. Хотел, наверное, изобразить пренебрежительную усмешку, но невольно сфальшивил.
- Обещаю, – фыркнул.
Он всегда прекрасно врал.
А Илья ему не поверил, поэтому, когда Миру пришлось уехать, опять начал ходить тенью. Не мешал скрытным злым слезам, молчаливому превращению Саши в тень самого себя, но однажды не выдержал, сорвался, чтобы схватить за грудки, встряхнуть и ударить спиной о стену. Зарычать:
- Ты о дочери подумал?
Выдохнуть осколки воздуха, получив болезненный удар и скупое, односложное:
- Да.
Увидеть нечто глубинно-тёмное в чужих зрачках и через два дня понять, что всё наконец встало на свои места.
Неделя за неделей, месяц за месяцем.
Жить, чтобы видеть, идти, чтобы следовать, и однажды зайти в знакомую квартиру – упасть на колени, в дрожащих ладонях спрятать побелевшее лицо, чётко осознавая: внутри больше никто не живёт.
Они уехали. Соня и Саша.
Забрали самые важные вещи и умчались куда-то на другой конец света.
Всего лишь скрылись от посторонних глаз.
Одному из силуэтов удалось покинуть комнату.
The end of flashback
========== Глава 14: Гражданские обязанности ==========
Не знаю, то ли это я такой, то ли век, что приходя домой и кидая взгляд на зеркало в коридоре, я вижу перед собой усталые глаза безразличного человека.
Полагаю, это и есть главная проблема. Мы – я и множество таких же людей – безразличны ко всему, что не касается нас напрямую, а сострадание, прощение, милосердие – обычный фарс.
Сейчас даже наше «прости» звучит так, будто мы извиняемся за смятую, небрежно брошенную мимо мусорного бака бумажку.
Но… ничего не поделать.
По-моему, декабрь наступил слишком неожиданно.
Во-первых, одни сапоги Соня убила в первую же неделю, а вторые расклеились, едва пошел дождь.
И, да, мы никак не дождёмся первого снега.
Хотя, говоря «мы», я скорее сказал бы Соня, потому что это она вокруг меня хороводы пляшет.
Последнее время замечаю на улице всяких бездомных и «подайте копеечку». Если судить логически, к зиме они должны сооружать себе шалаши и вигвамы в подвалах, а не вылезать наружу, тоскливым взглядом провожая твои ботинки и новое пальто.
Этот город на удивление мне покамест не надоедает. Редкие походы в клубы, прогулки с дочкой или на байке – отчасти добавляют разнообразия обыденности, но ведь то же происходило и в прошлых городах. Наверное, виновата необычайно «тёплая» атмосфера города.
Кстати, мы с Никишей снова редко видимся – обычно я засекаю его дома, а теперь он смывается до моего прихода. Но Соньку домой по-прежнему отводит – и на том спасибо.
Ах да, если подумать, ещё я неким шестым чуйством ощущаю – скоро кто-то из давних гостей снова постучится в нашу дверь.
Но это сущие пустяки.
Снова суббота. Иногда меня преследует навязчивая мысль, что моя жизнь складывается из субботы и воскресенья.
Когда раздался громкий стук, я дремлю. А точнее, нахально дрыхну, забив на просьбу мелкой отчалить на каток. Дитё, не поднимая протестующего визга, негромко шуршит обёртками конфет в спальне.
После повторного стука, я реагирую раньше дочки, отправившись открыть дверь. Взгляд в зеркало: оно радостно просветило меня о встрёпанной шевелюре, обвислости до невозможности растянутой майки и общем прискорбном виде.
По привычке не заглядывая в глазок, поворачивю ключ в замке.
Буднично открываю дверь.
Дурная привычка вечно играет со мной злые шутки, правда в этот раз я не удивляюсь.
Можно сказать, почти знаю, кого отделяет неплотная деревянная перегородка.
Он стоит, потрясённый – не понимаю почему, ведь стопроцентно знал, к кому шел – и не может вымолвить ни слова. У него судорожно дёргается кадык – будто ком в горле. Я бы описал его глаза, ведь именно они чаще всего отображают мысли, но в его глаза предпочёл не смотреть – терпеть не могу такое их выражение.
Подумываю нарочито безмятежно сказать: «Не унижайся» или с ехидцей протянуть: «Мстить приехал?», но передумываю.
Без слов приглашаю его войти. Он коротко кивает и торопливо переступает порог, словно уверен, что я могу передумать, выгнав его взашей.
Не возьмусь утверждать, насколько он прав.
Моя выдра высунула из спальни любопытную морду. Насупилась, вспоминая, а вспомнив, победно ткнула пальцем в гостя:
- Ты Илюша, да?
Откуда? Она ж совсем мелкой была, когда… а-а, всё ясно, наш бравый борец за справедливость решил поиграть в кэпа.
А у этого-то личико прямо просветлело. Решив пропустить банальную сцену знакомства, я отправляюсь на кухню, изобрести чего-нибудь съедобного.
В кастрюле ожидают своего часа недавно сваренные макароны. Достав вилку, наматываю несколько на нее и засовываю добычу в рот. Задумчиво пожевав, понимаю, что они то ли переварились, то ли недоварились, но это в любом случае жрать нельзя.
Нет, всё-таки он зря приехал.
Думаю, сейчас у меня на выбор ограниченное количество действий: изобразить насмешливость, холодность или безразличие. Может тогда он успокоится и прекратит попытки голыми руками вскрыть консервную банку моей души. Если она до сих пор обитает внутри. Тем более, разве не проще оставить всё как есть – не лезть и не пытаться докопаться до мерзкой жижи в нутре?
Это даже немного раздражает.
В кухню Илья заходит один, перед этим кивнув Соне. Та неуверенно поглядела на меня и умчалась шелестеть обёртками дальше.
Передёрнув плечами, я равнодушно спрашиваю:
- Чай, кофе?
Он неуверенно просит:
- Воды.
- Как скажешь.
Налив из фильтра в стеклянный стакан обычной воды, подаю его гостю. Тот, сделав несколько жадных глотков, ставит стакан на стол и будто собирается с мыслями. Заметавшись взглядом по комнате, словно пытаясь уцепиться за что-нибудь существенное, но, не найдя «точки опоры», отваживается поглядеть мне в глаза.
В ту секунду он до ужаса напоминает жалкого промокшего пса с грязной нечёсаной шерстью и потрёпанным ухом. Взгляд у него тоже как у больной собаки.
- Разреши мне остаться.
Определённо, это прозвучало бы как гром среди ясного неба, если бы где-то в глубине сознания я не ожидал подобного расклада.
Обычно я мало задумываюсь, если кто-то просит меня гмм… фактически предоставить им жильё, но здесь засомневался. Видя мою неуверенность, Илья барабанной дробью выпаливает:
- Я постараюсь не мешать. Спать буду, где скажешь, еду сам приносить, работу всю по дому сделаю.
Прерываю его нетерпеливым жестом, искренне желая заткнуть мальчишку. Некстати вспомнились слова Мира, произнесённые, по-моему, едва он навестил нас с Соней на новом месте жительства: «Ты – всё, что у него есть, родители не в счёт. Может ты ни в чём не виноват, но тем не менее ответственен. Знаешь же, что мы в ответе за тех, кого приручили. Так вот и будь… в ответе. А он, я уверен, за этот побег тебе ещё отомстит. Не зря же всё побросал: университет, приятелей. Плевать, сколько ты по квартирам прыгать будешь – всё равно найдёт».
Да, кажется, в этот раз придётся играть по правилам. Досадно.
Но всё же я не совсем бессердечная скотина – увы, некий удручающий своим стуком орган до сих пор равномерно бьётся у меня в груди.
- Хорошо, оставайся. Но с одним условием.
Его взгляд стал совсем отвратно-щенячьим, и возникло устойчивое ощущение, что Илья сейчас готов сделать всё, о чём бы я не попросил, вплоть до ограбления банка и требования перестрелять всех гражданских в радиусе нескольких миль из вручную собранной винтовки.
Как там: «Господи, избави от лукавого»?
- Каким? - он пытается сглотнуть накопившуюся слюну, а когда не выходит, судорожно хватается за полупустой стакан.
Дождавшись, покамест гость напьётся, скрещиваю руки на груди:
- Ты закончишь универ. Плевать, какую специальность, главное, чтобы закончил и не сидел на шее родителей. Пойдёшь на подготовительные, найдёшь репетиторов, часами над книжками сидеть будешь, но поступишь. Если не сможешь – выметайся сразу.