- Помнишь, я говорила тебе, что устраиваюсь на работу? Мне дали два выходных, но завтра придётся возвращаться, а я, – зябко, будто от холода, передёргивает плечами, – не хочу. Понимаешь… – делая глубокий вдох, собирается с силами. – Я человека пристрелила.
Молчу, паркуя байк возле на вид недешёвых тачек здешних тусовщиков.
- И? – лаконично интересуюсь. – Совсем с концами или просто ранила?
- Ранила, но это была самооборона. Он на меня с ножом кинулся, знаешь, как я струсила. Зажал меня в углу, ты не представляешь, как страшно. Убежать некуда – ни окон, ни дверей, – ощутимо вздрагивает. – Потом смотрю, ствол чей-то на тумбочке – наверно, кто-то из его дружков забыл – мы-то в его хате сидели. Я за него, как за спасательный круг ухватилась, пригрозила, типа, если не отойдёшь – пристрелю. Он – ноль реакции.
- Так он бухой был или просто дурной? – спрашиваю, когда подходим к дверям.
Возле них стоит типичный мордоворот – сканирует нас придирчивым взглядом, но пропускает.
Здесь вход дорогой, но это меня мало заботит: плачу за себя и Шурика разом. В обычном случае она бы возразила, но сейчас задумчиво молчит.
- По-моему, он чего-то накурился или нанюхался. Может, даже вколол. Когда я пришла, он уже был под кайфом и, кажется, – снова нервное передёргивание плеч, – меня даже не узнал.
Отдавая вещи в гардероб, заходим в шумный и какой-то мутный зал, где нужно во всю глотку перекрикивать пульсирующую в барабанных перепонках музыку. Ди-джей отрывается вовсю.
Людей в клубе немного: наверное, мордоворот пропускает далеко не каждого, но народа хватает.
Мы сразу заказываем по бокалу странной синей шипящей жидкости, и пока её готовят, Шурик для лучшей слышимости наклоняется к моему уху:
- Я не знала, что там пуля и что он вообще рабочий. Просто когда он шаг сделал – сердце так стучало, думала, выскочит – это от нервов я выстрелила. Пальцы дрогнули, – и всё это лихорадочным полушёпотом. – Я сама, когда выстрелила – испугалась и сбежала. Как попала домой – не помню. Только в зеркало посмотрела – лицо белое, как простыня, и ствол в руках. Ты не представляешь, как я потом вспоминала, не увидел ли меня кто-то из легавых или, мля, добропорядочных граждан. Это сейчас понимаю, что даже если бы увидели, подумали бы, что игрушка, а тогда…
Нам принесли по коктейлю, и она сделала большой глоток. На секунду оторопело замерла: напиток-то, по-видимому, ядрёный, но затем снова наклонилась:
- Думала, скорую вызвать, но хватило мозгов додуматься, что ничего хорошего не выйдет: медики ж обязательно в ментовку доложат, типа у нас окоселый нарк с огнестрелом в ногу. Неизвестно, кому из нас от этого хуже бы вышло. У меня телефон был одного из его дружков – я ему позвонила. Он, конечно, матерился, но пообещал разобраться. А я струсила, поменялась с девчонками сменой…
- И рванула ко мне, – доканчиваю. Кивает, делая ещё один, более осторожный глоток. После некоторого осмысления сложившейся ситуации, всё же спрашиваю: – Так в чём трабл?
Она скосила на меня тускло-синие глаза и тяжело вздохнула.
Музыка продолжала громыхать, но это совсем не раздражало. Для завсегдатаев ночных клубов она постепенно становится обычным звуковым фоном.
- Тебе не понять. Я без него жить не хочу.
Ну вот, я так и знал.
Шурик вечно влюбляется не в тех: то в алкоголика, то в нарка, то в дилера, то в какого-нибудь типа, так или иначе связанного с криминалом. И каждый раз она твердит, что вот он – единственный и неповторимый, вот он – её мечта, её идеал и так далее по списку. А потом спрашиваешь её через пару недель: «Ну и где он, твой хвалёный хахаль?» и получаешь в ответ что-то типа: «Любовь прошла – завяли помидоры. Он оказался не таким, как я думала».
Правда, застрелить она ещё никого не пыталась.
- Да ну? И это повод для самоубийства? Если бы знал, что всё обойдётся так легко, не стал бы нервничать.
Впрочем, если у неё очередной залёт, не стоит удивляться.
- Нервничать? – Шурик фырчит, скептически усмехаясь. – Да ты спокоен, как удав.
- Увы, – в притворном сожалении развожу руками.
- Ладно, – ещё глоток той синей пакости и неожиданное бесшабашное предложение. – Пошли, потанцуем.
Лучшего способа снять её стресс нам сейчас не найти, поэтому соглашаюсь и позволяю утянуть себя на танцпол.
Музыка обычная – не быстрая, не медленная, слегка зазывающая и манящая, а эти мигалки – в смысле светоэффекты – добавляют остроты ощущениям. Не знаю, есть ли тут мальчики или девочки, торгующие «сладким», но Шурику сейчас что-нибудь из лёгких не помешало бы. Да, она делает вид, что произошедшее трогает её не слишком сильно, но я-то вижу: на лице опять игривая маска «всё зашибись».
А я бесчувственный кретин, и ничего не могу поделать со своей прагматичностью и малодушием.
Рыжая бестия отрывается по полной: что-что, а танцевать она умеет. Плавное движение в такт – от плеча до бедра, взмах рыжей шевелюрой, томный, почти похотливый взгляд из-под длинных ресниц – и меня пробирает. Хотя, кажется, не только меня.
Шурик снова прогибается, когда сзади на её талию ложатся крепкие руки бритоголового мужика лет тридцати. Она ничуть не удивлена и уж тем более не против, но вопросительно смотрит на меня. Едва заметно киваю, отстраняясь подальше.
Хочет трахаться? А я что, запрещаю?
Судя по всему, ей сегодня совершенно всё равно, с кем – оборачивается она только после негласного согласия, когда заканчивается очередной трек. Для рыжей секс никогда не был символом любви, нежных чувств и прочей розовой ерунды – она могла изменять бой-френду по тридцать раз на дню, не испытывая угрызений совести. Уж мне ли не знать: некоторые люди способны заниматься сексом в угоду своим фантазиям, чтобы забыться и даже из жалости, но никак не потому, что секс и любовь иногда представляют синонимами.
Теперь дело за малым: даже если мужик хотел простого флирта и пары танцев, Шурик возьмёт несчастного в оборот. Правда, несчастье его весьма относительно.
Ненадолго смешиваюсь с танцующей массой, но желание дрыгать конечностями пропало, поэтому решаю банально надраться. Завтра выходной – мне можно. Поэтому сажусь на высокий барный стул и методично поглощаю абсент, джин, скотч, виски – в животе постепенно образуется взрывоопасная смесь.
Краем глаза замечаю Шурика и её хахаля. Они продираются сквозь толпу, останавливаются возле гардеробной, чтобы в очередной раз присосаться друг к другу, и, прихватив манатки, сматываются.
Шурик, очаровательная залётная пташка. Что ж тебе так постоянно не везёт? А мужики, они ж такие скоты: любят тебя, восхищаются тобой, а женятся на других. Я б и сам тебя в жены взял, но, чую, тебе со мной ещё хреновей будет.
Моя бедная рыжая девчонка.
Ближе к закрытию клуба ощущаю удушающую тошноту. С трудом, почти на карачках дошатываюсь до толчка, склоняюсь над умывальником и дарю ему всё содержимое моего бренного желудка.
Широким жестом стираю со рта вязкую нитку слюны, но понимаю, что ещё не всё, и снова наклоняюсь над чёртовым умывальником.
М-да, мерзость, конечно. Да и я, видать, переборщил.
Поднимаю взгляд на большое мутноватое зеркало и при виде своей физиономии с отвращением кривлюсь – так мне и надо, знал же о последствиях.
Сзади, в ближней к стене кабинке слышится смех. Женский.
И не уверен, что не словил глюк, но всё же иронично усмехаюсь: в конечном счёте, куда ни пойди, везде одно и то же.
Нет, трезвее я определённо не стал.
Шатаясь, расплачиваюсь за выпивку и еле-еле выбираюсь из клуба. Доползаю до байка – это меня так колышет или земля шатается? Но дохожу, седлаю своего, мать его, коня и, прежде чем завести движок, надолго обессилено роняю на руль голову.
Жу-уть, как всё колышется-то.
А голова пустая – думать не хочется.
Беспричинно смеюсь – сам не врубаюсь, почему, и пытаюсь найти ключи. Когда нахожу, сосредотачиваюсь, но попасть в милипиздрическую щёлку не-по-лу-ча-ет-ся.
Эх, снять бы девочку.
Минуты три безуспешно тыкаю ключом в щель, пока не понимаю, что щель не та. Фыркаю, однако после нескольких новых попыток завожу байк. В состоянии «дрова» я ездил, и не единожды, но попадаться нашим славным представителям дорожного патруля не приходилось. Ага, я натуральный счастливчик.
В этот раз тоже свезло. Доехал прямиком до подъезда, по старинке с горем пополам цепью пристегнул к чему-то – сам не помню, к чему, байк.
А грохнулся я, кажется, на второй ступеньке третьего этажа. Ноги заплетаются, заразы. Спас многочисленный опыт похожих попоек – и по зубам не получил, и поднялся быстро.
Секунду постоял, вздыхая.
Во-о, вот теперь я протрезвел. Трезвее некуда. Наверное…
Заодно вспомнил, что куртку так в клубе и оставил. Придётся потом забрать.
Потом поднимаюсь к нужному этажу – уже с осознанием, куда иду. Доплетаюсь до последнего лестничного пролёта, когда вижу: у моих дверей сидит нечто.
Свет в подъезде горит почти на всех этажах – вернее, не горит только на пятом, поэтому я постепенно узнаю в «нечто» Никиту. И некоторое время бревном зависаю в ступоре. Очухавшись, подхожу, чтобы разбудить пацана. Он, скрючившись, заснул прямо здесь. Сидит, мелочь, на цементе, подтянув к себе ноги и положив голову на скрещённые на коленях руки. Без шапки, без тёплой куртки – в одном тонком вязаном свитере не пойми какого цвета и зауженных джинсах. На ногах те самые «экзотические» гриндерсы.
С моей неоценимой помощью Никита постепенно просыпается. Разлепляет глаза, часто моргает, всматриваясь в моё лицо. Нетрезво фиксирую, что он сейчас на ежа похож, и без предрассудков сообщаю это мальцу. Он фыркает – ну точно ёж, а до меня доходит, что надо бы спросить о причине визита. Содержательно вопрошаю:
- Ты чего здесь забыл?
Не обижается, поднимаясь с холодного пола. Отряхивает несуществующую пыль с джинсов. Потом поджимает губы, а взгляд такой решительный, что даже меня – пьяного, в угаре – слегка пробирает. На одном глубоком выдохе чётко произносит:
- Ты мне нравишься. Не только как человек, а и как мужчина.
Эм-м, да. Ясно.
Перезагрузку системы, пожалуйста.
========== Глава 8: Гости ==========
После длительной паузы почти осмыслено киваю:
- Классная шутка. Я почти купился, – полностью уверовав в эту версию, продолжаю: – Хрена себе ты меня прождал, чтобы так подколоть.
Никиша досадно хмурится.
- Я не шучу, – выдаёт, а у самого в сжатых кулаках костяшки побелели.
И осанка ровная, напряжённая, будто кол через задницу вставили – этого грешно не заметить.
- Конечно, – серьёзно киваю. Серьёзно – в меру своих возможностей. – Ты это… ну… заходить будешь?
- Нет, – растеряно качает головой. – Я когда к дому подходил, соседи сказали, что ты ушёл. А Соню я будить не захотел, думал, ты ненадолго – Шуру проводить… Подожди… Саш, ты что, нетрезвый?
О-о, а ты только заметил?
- Нет, – с гордостью отвечаю. – Естессно, я трезвый.
Он всматривается в мои ясны очи и со стоном выдаёт:
- Твою-у ж… Выбрал момент.
Я его не особо слушаю – обшариваю карманы в поисках ключей – облом будет, если они в куртке.
Ан нет, не в куртке.
Я спасён.
Достаю заветную отмычку и пытаюсь втыкнуть её в щель замка. Увы, замок меня ненавидит.
Никиша какое-то время смотрит на мои мучения, затем отбирает ключи и сам одолевает препятствие.
Я спасён вдвойне.
Открывая дверь, малец обречённо резюмирует:
- Я идиот.
Как самокритично.
С горем пополам разуваюсь. Никиша долгим взглядом сопровождает эту клоунаду, а я догадываюсь спросить:
- Так ты… как его… заходить будешь? – мне даже удаётся внятно произнести целое предложение.
Можно сказать, высший пилотаж.
- Нет, – качает головой. – Сейчас прослежу, чтобы ты не убился по дороге к кровати, и пойду домой.
Голос у него отстранённо-задумчивый, но меня это не особо волнует – если честно, то не волнует вообще.
Едва голова касается подушки – отрубаюсь. Лицо Никиши – последнее изображение в кадре.
*
Первая мысль утром: я больше никогда не буду пить.
В горле Сахара, в голове надрывно тарахтящая часовая бомба. Ещё и мелкая прыгает на мне, как на батуте, мол, вставай, хватит дрыхнуть.
Вот же выдра.
Переворачиваюсь на бок, пряча физиономию под подушкой, и только тогда соображаю, что вокруг меня витает отвратительный приторный запах чего-то сладкого. И что самое главное – знакомый запах – такой же, как у вчера подаренных Шуриком духов.
Тяжко вздыхая, откладываю подушку в сторону и сажусь на кровати. Хмуро гляжу на сияющее улыбкой дитё. Ребёнок тут же подскакивает и куда-то сматывается.
Запах остаётся. В громадном подозрении я принюхиваюсь к наволочке, одеялу, своей одежде и телу.
Твою ж…
Соня, радость моя.
А Соня возвращается: одной рукой демонстративно зажимая нос, во второй вытянутой руке протягивает зубную щётку и пасту.
- Ты на меня всё утро своей вонью дышал, – заявляет.
О-ох, не так громко же.
Пытаюсь ответить, но из глотки вылетает только неразборчивое:
- Мин..ралки.
Ребёнок оценивающе склоняет голову к плечу, мол, идти или не идти, но тут я натурально изображаю скорую кончину, и Соня уносится уже за бутылкой спасительной жидкости.
Найти бы ещё пару таблеток какого-нибудь обезболивающего, чтобы не так трещала голова.
Ох, как паршиво-то. Всё, на этот раз точно завязываю.
Ребёнок притащил целую баклажку – приволок её по полу, и я благодарно присосался к горлышку.
Напившись, поставил минералку на пол. Пока пытался подняться, Соня неожиданно спросила:
- Пап, а Лёля уже уехала? – я красноречиво зыркнул на дочь, но она фыркнула и затянула: – Па-ап, ну па-ап. А, пап?
Господи, дай мне сил не заткнуть ей рот скотчем.
- Она скоро придёт, – прихватываю брошенные зубные щётку и пасту и смываюсь от греха подальше в ванную.
Там привожу себя в порядок. Пока бреюсь, отстранённо размышляю о чём-то левом, но, охваченный внезапным прояснением мозгов, дёргаю рукой и режусь вроде бы безопасной бритвой.
Шиплю из-за неприятных ощущений, затем быстро заканчиваю процесс.
Так, решаем сразу: глюк или не глюк?
«Ты нравишься мне…»
Выглядело весьма и весьма реалистично.
Может, он и вправду пошутил? Ага, просидел столько, чтобы сказать пару фраз, уложить баиньки и поспешно смыться. Классная шутка, а главное, какая масштабная.
Ладно, сейчас думать об этом нет смысла: Никита придёт – разберёмся.
Глядя в зеркало, рассеянно провожу пальцами по ране. В последний раз умываюсь и выхожу, выключая за собой свет.
Жуя орехи, Сонька смотрела по телевизору в кухне мультики. Я обратил внимание на время в правом углу экрана: всего-то без пяти десять утра.
Выхватив из-под носа детки пачку фисташек, на немое возмущение непреклонно возразил:
- Сначала завтрак.
Печальный вздох в ответ.
Выбирая между макаронами и рисом, Соня согласилась на последнее плюс яичница с помидорами и сосиской.
Позже, когда, попивая кофе, я задумчиво смотрел, как она ест, в дверь постучались.
Дитё подорвалось, но под моим строгим взглядом уселось обратно и продолжило доедать.
Посмотрев в глазок, я недоуменно нахмурился: напротив, раздражённо засунув руки в карманы широких рэперских штанов, переминаясь с ноги на ногу, стоял некий смутно знакомый мне тип.
Со смешком представляю реакцию соседей.
Тип, в придачу, имел длинный ирокез цвета ядовитой зелени, пару серёжек на правой брови и широкие тоннельки в ушах. Кстати, именно по ним я субъекта и припомнил – но припомнил, уже открывая дверь.
- Она здесь? – без предисловий с гонором начал тип.
Видимо, это до него дозвонилась-таки Шурик. Насколько я знаю, он работает в тату-салоне – помнится, мы туда с приятелями пару раз заглядывали. Я не очень люблю такие штучки – в смысле, на других – да, класс, но не на мне, а вот мои знакомые по такому пёрлись. Один себе волка на лопатке сделал, второй – замысловатую геометрическую фигуру на плече. И всё у этого чудаковатого парня.