— Ничего. Тебя просто хочу, — ответил я, глядя в сразу же покрасневшее лицо Гошки. И вдруг замечая, что у него глаза такие серые-серые. Почти прозрачные, но с тёплым оттенком. Меня — и мой пьяный мозг — это на мгновение сбило. Тряхнув головой и отогнав наваждение, я прижал Гошку к стене и поцеловал: не так, как тогда, возле подъезда. Теперь уже совсем по-настоящему, с напором. И злостью на Костика.
Руки принялись расстёгивать ремень на джинсах Гошки, пока тот пытался ответить на поцелуй. Запоздало я отметил, что Гошка действительно отвечает: всё так же неловко и неумело, но отвечает и не стоит истуканом, ожидая, когда я от него отвяжусь.
Просунув руку ему в джинсы, я извлёк член наружу и сжал его ладонью, принимаясь ритмично двигать. Держать в руке такой агрегат было приятно, несмотря ни на какие обиды Костика, злость на него и неопытность самого Гошки. Гошка уже возбудился, потому мне не пришлось слишком долго стараться перед тем, как опуститься на колени и снова почувствовать языком солоноватый и терпкий привкус головки его члена на своём языке.
Обхватив член губами, я снова попытался протолкнуть его в горло. Гошке понравилось, судя по звуку, который он издал, но у меня всё равно вышло плохо. Впрочем, до половины он зашёл, этого было достаточно, чтобы начать двигать головой, не забывая помогать себе рукой и сокращать мышцы горла, добавляя дополнительной тесноты и ощущений.
Гошка застонал уже в голос, потом опомнился, заткнул себе рот рукой, а второй как-то неуверенно взмахнул. Я прочитал в этом жесте желание положить мне ладонь на голову, но он так и не решился и вцепился в ручку двери.
Я уже было разошёлся, немного меняя ритм и чуть-чуть угол проникновения в горло, как прямо в глотку мне ударила струя спермы, и я, не ожидав такого, закашлялся. Гошка снова подвёл и сорвал все мои планы.
Поднявшись с колен, я посмотрел на него и хотел было уже отметить этот факт, но Гошка и сам выглядел виноватым, спешно застёгивая джинсы. Неужели тоже переживает, что не может долго терпеть? Я включил в раковине воду, чтобы помыть руки и прополоскать рот, как Гошка второй раз заставил меня поперхнуться. Теперь уже водой.
— Я не хотел тебе в рот, — ляпнул он, переминаясь с ноги на ногу у двери.
Я сначала не поверил тому, что услышал. Повернулся, посмотрел на Гошку и понял: серьёзно. Серьёзно переживает, что кончил мне в рот! Ебануться, какая милашка. Мне захотелось смеяться, но, видя его смущённое, виноватое и совершенно несчастное лицо, пришлось сдержаться и только хлопнуть по плечу:
— Ничего.
Мы вышли из туалета вместе. За столом компания значительно поредела: осталась Женька, Лёха и Костик. Лёха заливал что-то пьянючей Женьке, которая пыталась с ним спорить, но не могла и слова вставить, а Костик буравил меня взглядом. Стоило мне опуститься на стул, как он тут же подскочил и, схватив со стола свой телефон, быстро напялил куртку, бросив:
— Мудак озабоченный, — и спустя несколько секунд дверь «Осы» уже захлопнулась за ним.
Глава 5
Домой я возвращался один. Лёха с Женькой и Катюхой ломанулись в клуб, Гошка ушёл ещё раньше меня — ему вроде позвонила мать, — а моё настроение стремительно понизилось. Сначала я подумал, что из-за ухода Гошки, всё-таки у меня были планы на этот вечер, раз уж мы оба так надрались. Но потом вспомнил Костика и поморщился — из-за него. И чего психовать-то из-за такой мелочи?
Раздражение начало переливаться через край, и я, уже почти добравшись до остановки, понял, что домой, вообще-то, не хочу. Нужно было ещё выпить, чтобы совсем забить на Костика и его осуждение. Стоило, наверное, позвонить Лёхе со Смирновой — те уже вовсю отжигали в каком-нибудь «Парадоксе», — но проводить ночь в их компании мне казалось не слишком удачным решением. Смирнова быстро найдёт себе парня, который будет оплачивать ей коктейли, а потом улизнёт из клуба, продинамив, или уедет с ним, если парень ей понравится. А Лёха, напившись, станет рассказывать мне о том, как тяжела судьба поэта в наши дни.
И я решил звонить Сорокиной. С Наташкой мы ходили в одну школу и учились в одном классе, но общаться начали только где-то в девятом, когда нас усадили за одну парту. Я сначала ужасно её не любил: Наташка казалась какой-то отбитой по жизни. Не как все девчонки: она не таскала за собой кипу журналов, почти не красилась и не искала повода надеть короткую юбку. Зато интересовалась спортом, разбиралась в математике и информатике и могла дать такую затрещину, что звёзды из глаз сыпались. Это я тогда думал, что с такими девчонками лучше не общаться. Да и какая она девчонка? Парень в юбке. Я тогда был сильно подвержен стереотипному мышлению и вообще считал, что по бабам.
А теперь в Наташке души не чаял, хотя она всё так же любила хоккейные матчи, кричала на телевизор, стучала пивной кружкой по столу и кидалась в меня чипсами, если я просил её быть потише.
Училась Наташка в другом универе, на мехмате, но мы с ней всё равно созванивались и списывались, старались встречаться хотя бы раз в месяц. Правда, выходило реже. Всё же школьные друзья остаются только школьными друзьями, как ни пытайся сохранить эту дружбу.
Наташка трубку взяла далеко не сразу, пришлось подождать гудков семь или восемь. Я уставился на рекламный щит, который предлагал мне воспользоваться услугами связи другого оператора. «Недорого. Без помех. Будь всегда на связи» — значилось на плакате. Я хмыкнул. Конечно. А если человек просто глухой и не слышит телефон, они это тоже исправляют? Если да, то я посоветую Наташке сменить оператора.
— Чего трезвонишь? — услышал наконец я.
— Я тоже рад тебя слышать, Сорокина. Ты где сейчас?
— Дома… У мамы день рождения. А ты чего хотел?
Я поморщился. Виктория Анатольевна, мать Сорокиной, как-то не вовремя родилась. Как раз тогда, когда мне требовалась помощь её дочери.
— Встретиться хотел.
Сорокина молчала несколько секунд, я ждал и чувствовал, что, вообще-то, она не против свинтить с дня рождения, где наверняка собралась вся её семья, которую Наташка не то что не любила, но старалась поменьше общаться. Особенно с матерью, так как та, по рассказам Наташки, была тем ещё тираном и любила только старшего сына. Я не слишком верил, потому что Наташка всё любила утрировать, но и совсем не упрекал её во лжи: с семьёй Сорокиных я не знаком. Только с сестрой Наташки пару раз пересекался, когда заходил за ней. А вот брата никогда не видел, хотя Наташка говорила, что тот довольно часто появляется у них, хоть и живёт отдельно.
— Хорошо. Давай встретимся в «Егере» через полчасика?
— Идёт. Я буду там раньше. Закажу тебе медовуху.
— Отлично, — она отключилась, и я, уже более воодушевлённый, сел в автобус.
«Егерь» находился в паре улиц от Наташкиного дома. Мы там бывали часто, когда встречались. Наташка его отчего-то очень любила, хотя обстановка там ещё та: «Егерь» больше походил на пивнушку, чем на нормальный бар. Этакая «наливайка» для местных. Но медовуху там подавали действительно классную.
Свободный столик удалось найти с трудом: всё было забито среднестатистической пьянью. Я снова подивился тому, что Наташка действительно любит тут бывать, и заказал два стакана медовухи у подошедшей официантки.
Сорокина, конечно, опоздала минут на двадцать, когда я уже думал ей снова звонить. Она плюхнулась на стул, потянула к себе свою кружку и только потом решила поздороваться в привычной манере, начиная сразу с главного:
— Что случилось-то?
— Увидеться хотел.
— Хорош заливать, — поморщилась она. — Ты просто так не звонишь, чтобы увидеться. Снова с твоими парнями проблемы?
Наташка давно была в курсе того, что я девками не интересуюсь. В конце десятого класса я ей первой признался, потому что тогда мы начали общаться гораздо ближе, чем с кем-то другим. Она и тогда меня поддержала, и потом. В дальнейшем оказалось, что её брат тоже гей, потому она совсем прониклась и даже предлагала познакомить. Но я предпочитал искать себе парней самостоятельно.
— Ну? — выжидающе глянула на меня Наташка, доставая пачку сигарет: совсем не женских, толстых, с оранжевым фильтром — красный «Мальборо».
Я вытянул из её пачки одну, так как мои закончились, и закурил. И лишь после этого начал рассказывать. Рассказал и про Костика, который в последнее время вёл себя странно, и про Гошку, и даже про Никиту, хотя про последнего не так уж много знал, но к слову пришлось.
Сорокина внимательно слушала, отхлёбывала из своего бокала и не перебивала. За это я её любил. Она всегда могла выслушать, а мне обычно большего и не надо было. Но сегодня не тот случай, и я отчаянно нуждался в мнении со стороны. Друзей-парней, с которыми я мог бы посоветоваться, как и друзей-геев, у меня не имелось. С последними я предпочитал спать, а не дружить, обычные парни меня бы просто не поняли. А вот с Наташкой можно было и пооткровенничать.
— Прекращай мучить своего Костика, — сказала Наташка, когда я, выдохнувшись, закончил и залпом выпил оставшуюся в бокале медовуху.
— Я его не мучаю.
— Только ты так считаешь, походу, — поморщилась она.
— И Костик. Он ведь не говорил, что его что-то не устраивает.
— А ты сам догадаться не можешь, да? Ерохин, ты совсем тупой, что ли? Мозги все вытрахал?
Я обиженно засопел. Наташка всегда отличалась прямолинейностью, граничащей с грубостью. Порой это напрягало, а иногда и вовсе обижало, как сейчас. Наташка поджала губы и посмотрела на меня со знакомым осуждением — так обычно смотрел Костик. И я обиделся ещё больше.
— Тебе Костик этот не нужен. Держишь парня в запасе, вдруг трахнуться не с кем вечером будет. Тоже мне, встречание. Отпусти его, пусть найдёт себе нормального парня уже, а не такого кретина, как ты.
— Сорокина!
— Что «Сорокина»? — она вздёрнула брови и взяла из пачки ещё одну сигарету. Подкурив, задумчиво перевела на меня взгляд и спросила: — А этот Гошка что? Нравится тебе?
Я повёл плечами. Сам не знал. То, что он привлекал меня, — это точно. Но вот нравился ли? Как любая женщина, какой бы она ни была закоренелой пацанкой, Наташка всё равно имела в виду ту-самую-симпатию, от которой бабочки в животе, голове и в остальных конечностях. Я такого чувства ещё не испытывал.
— Не знаю. Член его нравится.
Наташка закатила глаза и вздохнула. Потом снова стала серьёзней, облизала губы и, отложив сигарету, доверительно сказала:
— Глаза, говоришь, у него серые.
— А это тут при чём? — удивлённо спросил я, не совсем понимая, к чему она ведёт. Кажется, за те два месяца, что мы с ней не виделись, она стала ещё более странной, чем обычно.
— Ну-ка, Ерохин, скажи мне, какого цвета глаза у Костика?
Я задумался. Вообще-то, совершенно не помнил. Вроде бы тёмные. Или светлые? Волосы ж у него светлые. Значит, и глаза, скорее всего, тоже будут серыми или голубыми. Или зелёные? А может, всё-таки карие? У меня даже голова разболелась от такого мыслительного процесса, потому что образ Костика передо мной вставал точно, а вот цвет глаз разобрать я не мог.
Наташка удовлетворённо улыбнулась и положила ладонь на мою, некрепко сжав:
— Вот видишь.
Я ничего не видел, потому раздражался ещё больше. Эти бабы вечно что-то недоговаривали. Так сложно сказать, что у них в голове, не пойму? Но нет, Сорокина всё сидит, смотрит на меня и понимающе лыбится.
— Мать твою, Ерохин, ну что ж ты такой тугодум? — не выдержала моего взгляда Наташка, вновь закатив глаза. — Ведь всё на поверхности лежит! Ты знаешь цвет глаз Гошки, но понятия не имеешь, какие они у Костика, с которым ты уже столько трахаешься. Не понимаешь, что ли?! — она явно начала терять терпение и подпрыгивала на стуле. Я продолжал глядеть на неё волком, потому что до меня действительно не доходило.
— Рано тебе трахаться ещё, Ерохин, — вздохнула Наташка. — Рано. Сначала научись мозгами пользоваться, а потом членом.
Добиться от неё большего мне не удалось. Она быстро допила свою медовуху, а потом сослалась на день рождения матери и улизнула. Но я-то знал, что нихрена она не из-за дня рождения ушла, просто не хотела мне рассказывать. Говорила, что я должен сам додуматься. А как я додумаюсь, если вообще не понял, о чём она?