Она стояла у самого края. Ветер хлестал ее.
Утомленный разум Анны не мог сдержать натиска воспоминаний.
Филлип, еще мальчишка, тайно прикасается к Анне. Поначалу — развлечение, позже это перерастает в одержимость. Анна подрастает, Филлип растет еще быстрее, и его прикосновения становятся все более жестокими. Его тело — тяжелое и грубое, его огромный член безжалостно пронзает ее. Анна рыдает каждую ночь, зная, что он придет к ней, охваченный единственным стремлением — ощутить взрывную разрядку. Филлип клянется, что убьет ее, если она кому-нибудь скажет.
Анна снова и снова обещает себе, что, если ее не убьют, она больше никогда не позволит такому случиться. Она ни к кому не прикоснется, и никто не будет касаться ее.
А затем пришла ночь, когда Филлип решил, что кровь сделает все это более стоящим. Пресытившись одним и тем же, он сказал Анне, что собирается изменить ее — самую малость, подобно скульптору, меняющему к лучшему кусок глины. Заперев дверь и заткнув Анне рот своим бельем, он принялся ваять. Он отсек ее мизинцы и, остановив кровь спичками, наложил швы с помощью материнского набора для шитья. Он украсил ее живот клыкастой рожей дьявола, в которую втер чернила из авторучки Анны. На ее грудях он выгравировал: «Не трахайся со мной». Завершили дело чернила.
На следующее утро мать захотела знать, что за пятна появились на простынях. Она обвинила Анну в том, что у нее ночью был дружок. Мать трясла Анну до тех пор, пока та не призналась и не сняла с себя ночнушку и тапочки.
Мать визжала и выла, ухватившись за ее волосы и выдирая их целыми прядями. Затем она заявила:
— Благодать Божья покинула тебя! Ты — одна из этих уродов!
Мать столкнулась лицом к лицу с Филлипом.
Филлип убил мать в ванне тем же вечером с помощью обжигающе горячей воды и старой занавески для ванны.
Затем он нашел Анну, спрятавшуюся в гараже.
Анна сложилась вдвое на берегу пруда, ее тошнило. Она все еще ощущала вкус ила и тины, хотя прошло столько лет. Анна уперла кулаки в ребра, голова кружилась, ее неистово рвало. Землю у ее ног покрыла коричневая листва, которую ветер и брызги рвоты выложили спиральными узорчиками.
Анна вытерла рот и поднялась. Перед глазами все плыло, было трудно стоять прямо.
Она направилась в комнату Майкла.
Его кассетник лежал на прикроватном столике. Майкл оставил его включенным, хотя и тихо, и, подняв его, Анна ощутила слабый рокот ударных. Плеер был тонким и прохладным, и Анна легко охватила его двумя руками. Почти как член Филлипа, когда она была еще молоденькой девчонкой. Одним рывком она выдернула шнур из розетки на стене. Стол зашатался, затем рухнул на пол. Музыка умерла на середине такта.
Анна потащила кассетник, волоча за собой шнур, на половину Стивена. На ее шее выступил пот, он скатывался к грудям и щекотал ее, словно тараканьи ножки. Она не обращала на это внимания. Стивен спал. Анна швырнула кассетник в раковину, и он вдребезги разбился о тусклую эмаль.
— Это для тебя, Стивен, — сказала она. — Музыки больше не будет. Тебе больше не придется ее терпеть.
Она пропускала воду до тех пор, пока от ее жара щеки не покрылись каплями и не защипало в глазах. Анна схватила куски разбитого плеера и сжала их. Острые края впились в руки, и потекла кровь.
— А это — для тебя, Филлип. Чтобы ты провалился в ад — где бы он ни был, в этом мире или следующем.
Она бросила взгляд на кровать Стивена. Он очнулся и глядел на нее.
— Анна, — произнес он.
Анна отерла рот тыльной стороной ладони. На ее подбородке остались следы крови.
— Расскажи мне, Анна.
— Мой брат убил мою мать. Затем он попытался убить меня.
— Расскажи мне.
Анна взглянула на мертвый кассетник в раковине. Горячая вода так и текла. Анна едва могла перевести дух в этой жаре. Сделав шаг назад, она слизнула кровь со своих рук.
— Он пытался меня убить. Он меня трахал. С тех пор как себя помню, он трахал меня, причинял мне боль и наслаждался этим, как любой другой мальчишка наслаждался бы бейсболом. — Она повернулась к Стивену и протянула к нему свои израненные руки. — Прикасаться нехорошо. И он знал это. Когда мама узнала, он убил ее. Он потащил меня по проселочной дороге на водоочистную станцию и швырнул в отстойный пруд. Он был неглубок, но я не умела плавать, а дно было скользким от ила, и он был мерзким, Стивен. Это были нечистоты и мусор, и я скользила и погружалась с головой, снова и снова. Каждый раз, как я поднималась, Филлип наклонялся над ограждением и бил меня ручкой метлы. Была ночь, и я уже не понимала, где верх, а где низ, все было черным и зловонным, и я не могла дышать. Филлип все бил и бил меня. Кровь текла в это дерьмо, и, крича, я глотала эту грязь.
Анна придвинулась к кровати Стивена с поднятыми руками.
— Кто-то услышал нас. Филлипа остановили и арестовали. Я провела много времени в больнице с сотрясениями и инфекциями. Филлип впоследствии уехал из страны.
Стивен переводил взгляд с окровавленных рук на ее лицо.
— Я хотела помогать людям, — сказала Анна. — Не думаю, что когда-нибудь смогу это делать. Филлип об этом позаботился.
— Ты сможешь.
— Скажи мне, Стивен. Что я могу для тебя сделать?
Стивен безмолвно вздохнул, его грудь поднималась, затем опускалась. Его голова слегка повернулась влево, и он смотрел на лампу над кроватью.
— Люби меня, — сказал он в конце концов.
— Я люблю тебя, Стивен.
Он сощурился, лампа отразилась в его глазах крошечными искрами. Он вновь посмотрел на Анну. Рот его открылся, потом закрылся. Он облизнул губы сухим языком.
— Люби меня, — сказал он.
Анна поколебалась. Затем она медленно опустила боковое ограждение кровати. Встав на колени возле койки, она положила голову на подушку рядом со Стивеном. Мгновение она была недвижна, а затем подняла руку, чтобы коснуться губ Стивена пальцами. Они не двигались, и все же Анна ощущала нежное дуновение его дыхания на своей коже.
Потом она подалась назад. Стивен глядел на нее. Затем он сказал:
— Ты знала о моей музыке.
Анна кивнула.
— Теперь у меня другие сны.
Анна кивнула.
Прошло долгое мгновение, и он вымолвил:
— Анна, люби меня.
Его голос был уверенным, добрым и печальным.
Анна прикоснулась к своему лицу, оно было горячим и влажным от пара и пота. Она коснулась лица Стивена, его лихорадило. Девушка провела пальцами по его скуле, подбородку, горлу и влажному контуру его шеи с выступающими сухожилиями. Ее пальцы прильнули к ладони, и она медленно провела вдоль его тела среди бесчисленных лент, и трубок, и проводов. Достигнув его сердца, она надавила. Биение сердца ускорилось, и Стивен застонал.
— Так больно, — сказала Анна.
— Нет.
Анна встала и выпрямилась. Она расстегнула блузку и позволила ей упасть с плеч. Девушка не смотрела на Стивена, боясь увидеть в его глазах отвращение. Она сняла бюстгальтер, а затем выскользнула из своих юбки и трусиков.
Когда она бросила взгляд на Стивена, ей показалось, что он кивнул.
Анна забралась в изножье кровати. Сложенное, неиспользуемое одеяло под ее коленями было холодным. Подвинувшись вперед, она наклонилась над телом Стивена. Со всех сторон ее окружали провода. Ее тело покалывало, вены на внутренней стороне рук наполнились ледяным огнем. Она попыталась дотянуться до Стивена, но ее удерживала сеть.
— Я не могу, — сказала она.
Стивен смотрел на нее.
— Все это мешает. Я не могу.
Он промолчал.
И тогда Анна стала понемногу удалять сеть, которая не пускала ее к нему. Она разъединяла провода, извлекала иглы, вытаскивала трубки. Она касалась кровоподтеков и шрамов на бледной коже.
— Я люблю тебя, — произнесла она.
Анна легла со Стивеном. Ее руки были сначала мягкими и осторожными, затем стали настойчивыми, лаская свое и его тело. По мере того как она касалась, и исследовала, и сжимала, ее пальцы становились его пальцами. Нежными, сообразительными пальцами, изучающими и любящими ее.
Исцеляющими ее.
Она скользила по течению, поднимаясь и опускаясь, глаза ее были закрыты. Стивен поцеловал ее губы, когда она поднесла их ему, и ее груди, и, когда она поднялась вверх, он поцеловал трепещущую, горячую влажность между ее бедрами. Она распростерла руки навстречу миру, а затем опустила их, окружив себя и Стивена, и потянула внутрь, туда, где не было ничего, кроме них. Он тяжело дышал, ее сердце колотилось. У нее под ложечкой зажужжал электрический заряд. Двигаясь вниз, он набухал и разрастался. Открыв рот, Анна безмолвно вскрикнула в потолок. Ее нервы невыносимо встали дыбом, а заряд рос и рос, пока не взорвался у нее в самой середине. Охваченная пульсацией, она стенала. И когда пульсация иссякла, Анна рухнула.
— О боже, — прошептала она.
Анна лежала лицом к Стивену, одна рука — в его темных кудрях. Их тепло заставило ее улыбнуться.
Ее страх исчез.
Затем она произнесла:
— Стивен, скажи мне. Только если захочешь. Почему ты здесь? Что привело тебя сюда?
Стивен ничего не ответил. Анна надеялась, что он не ускользнул опять в сон.
— Стивен, — сказала она, поворачиваясь, намереваясь разбудить его, — скажи мне, почему ты оказался в центре? Что с тобой случилось?
Стивен молчал. Его закрытые глаза не открывались.
Анна прижала ладонь к его сердцу.
Оно было неподвижно.
Вечеринка закончилась. Анна слышала, как в зале отдыха Майкл дудел в свой бумажный рожок и выкрикивал:
— Хей, мисс Заккария, где ты? Я готов дать тебе урок плавания. Как ты?
Вода в пруду не двигалась. Бриз затих, и легкая дымка сменялась непроглядным туманом, который лишил формы и сущности деревья и скамьи вокруг зеркальной черноты.
У ее ног лежала листва, и она сбросила ее с берега в пруд. Вокруг упавших в воду листьев расходились маленькие круги, волны шли по воде и касались других волн.
Анна сняла туфли и босиком прошла к концу причала. Лодка все еще была пришвартована там и полна листьев.
Глубокая вода внизу была темной, как волосы Стивена.
Некоторые видят сны, другие — кошмары.
Стивен теперь видит сны. Сны без конца.
Аминь!
И Анна теперь примет свой кошмар.
Листья на воде были добры и расступились, когда она вошла.
ДЖОНАТАН КЭРРОЛЛ
Мертвые любят тебя
(Пер. Н. Кудрявцева)
Джонатан Кэрролл предпочитает оставаться загадкой для своих читателей. Доподлинно мы знаем, что он считается «одним из самых новаторских и оригинальных писателей фэнтези на сегодняшний день». Он — американец, но провел за границей уже почти двадцать лет, сейчас живет в Вене с семьей и неразговорчивым бультерьером.
Прежде чем стать писателем, Кэрролл преподавал на курсах мировой литературы. Сейчас опубликовал уже шесть высоко оцененных критикой романов: «Страна смеха» («The Land of Laught»), «Голос нашей тени» («Voice of Our Shadow»), «Кости Луны» («Bones of Moon»), «Сон в пламени» («Sleeping in Flame»), «Дитя в небе» («А Child Across the Sky»), «За пределами Собачьего музея» («Outside the Dog Museum»), а также новеллу «Черный коктейль» («Black Cocktail») и сборник рассказов «Рука паники» («Die Panische Hand»), доступный пока только на немецком языке. Кэрролл — лауреат Всемирной премии фэнтези 1988 года, один из выпусков «Weird Tales» был полностью посвящен его творчеству.
Впрочем, ничто из вышесказанного не сможет вас приготовить к истории, которую мы здесь публикуем.
Самый пугающий звук в мире — стук собственного сердца. Никто об этом не говорит, но это так. Когда невыносимо страшно, тайный зверь бьет огромным кулаком по некой внутренней двери, требуя выхода…
За несколько минут до аварии я увидела на стене граффити. Грубые белые буквы высотой в целый фут гласили: «Мертвые любят тебя». Что это значило? Какой человек счел эту фразу достаточно важной и нарисовал ее в самом Центре города? Легко отмести подобное, посчитать шуткой или посланием миру от фаната группы «Грэйтфул Дэд», но я чувствовала: здесь кроется нечто большее.
Меня зовут Антея Пауэлл. Я относительно удачливая карьеристка средних лет. За душой — несколько ценных акций, маленький кондоминиум и очень плохое сердце. Я прислушиваюсь к его биению почти всю свою взрослую жизнь одновременно со страхом и увлеченностью. Это мой мотор, постоянный «напоминатель». И я не хочу, чтобы меня любили мертвые. Пока не хочу.
Мне надо было проехать через весь город. Если сейчас вы спросите: «Почему?» — услышите в ответ короткое: «Потому!» Потому что я думала, что мне необходимо туда добраться, так как часы в моей машине всегда спешат… И потому что на встречу со смертью не опаздывают. Я прекрасно знала тот перекресток и что светофор там вечно тормозит. Горел красный, когда я подъехала; он продолжал гореть, когда за мной пристроился белый «фиат». От нечего делать я посмотрела в зеркало, рассматривая машину с мужчиной за рулем. Он носил темные очки; я даже улыбнулась про себя — было уже девять часов вечера! Интересно, а водитель улыбался? Не помню. Светофор сменил сигнал на зеленый, и тут я заметила, как слева ко мне быстро приближается велосипедист. «Фиат» в это же мгновение резко набрал скорость и попытался обогнуть меня справа.
Велосипед был настолько близко, что я побоялась его сбить. Пришлось вильнуть прямо в машину. Наверное, я ошиблась и неправильно оценила расстояние. Всякое возможно. В итоге я врезалась в «фиат» и одновременно услышала металлический скрежет, за которым последовал громкий взрыв: правая передняя шина моего автомобиля не выдержала.
Авария всегда неприятна и безнадежна. Она случается, ты в шоке, но вскоре начинаешь сожалеть о последствиях…
Ударив по тормозам, я вывернула руль, стараясь избежать столкновения, — чистый рефлекс.
Остановившись, я заметила быстро удалявшегося велосипедиста. Хотелось свернуть ему шею. А еще перенестись на тридцать секунд назад и сделать все правильно. Убежать. И чтобы машина осталась цела.
Хлопнула дверца.
— Черт подери! — послышался разозленный голос.
Водитель все еще не снял очки, но и по нижней части лица все было понятно: искаженный яростью рот. Мужчина был очень светлым и размахивал вверх-вниз одной рукой.
Я открыла дверцу и стала выбираться наружу. Вдруг навалилась аритмия, и я на секунду застыла, испуганно закрыв глаза.
— Леди, вы вконец спятили, что ли?
— Вы не можете подождать буквально минутку? — Бессознательно я положила обе руки на сердце. Чувствовала себя, как лист бумаги, разорванный пополам.
— Подождать?! Слушайте, дамочка, вы мне только что передок машины снесли. Чего я должен ждать?
— У меня плохо с сердцем.
— А у меня — с машиной!
Послышалось завывание сирены; полицейские подъехали к нам через секунду.
Вот теперь я по-настоящему разглядела водителя «фиата». Он снял очки, и сразу стало понятно, почему он их носил. Альбинос. Желтые, отдающие серебром волосы, прозрачные светлые брови, розовая кожа. Не знаю, может, и глаза у него были розовые — уже стемнело, и было плохо видно.
Потрясало то, что вся эта человеческая белизна словно светилась, толкала его вверх из вечерней мглы вокруг. Фосфоресцирующая игрушка, сверкающая ночная лилия.
— Так! Что случилось? — Полицейский оказался большим и дородным, с голосом как у огромного грузовика, меняющего передачу.
— Что случилось? Эта дрянь въехала в мою машину.
— За языком следи, дружок! При даме говоришь.
Я посмотрела на копа и постаралась выжать из себя улыбку благодарности. Сердце вроде притихло; я медленно выбралась из машины и встала между двумя мужчинами.
— Я хотела проехать на зеленый, когда меня подрезал велосипедист. Пришлось резко свернуть.
— Прямо в меня, вы хотели сказать.
— Да, это так.
— Да, сука, естественно, это так!