– Ты хочешь увидеться? – Данил ожил.
– Ты можешь завтра? – вместо ответа.
Данил молчал, внимательно глядя Игорю в лицо. Не верил.
– Данил, я хочу увидеть тебя снова.
Они так и продолжали сидеть – лоб в лоб.
– Завтра – не могу, – Данил отмер. – Могу через два дня, в семь утра, на этой же станции, мне надо будет... кое-куда съездить. Мы сможем проехать с тобой вместе почти целую ветку... – он осёкся, смутился, даже покраснел. Отвернулся от Игоря. – Глупо это всё…
– Я буду там в семь. Давай, в центре зала?..
Через два дня, рано утром они сели вместе в поезд и проехали восемь станций, в вагоне, в центре состава, там, где обычно яблоку негде упасть – так пассажирам удобно делать пересадки. Им двоим, как оказалось потом, тоже было удобно, правда, не из-за пересадок. Сначала они, как старые приятели просто ехали, стоя рядом и пытаясь удержаться за поручни на поворотах. С каждой следующей станцией расстояние между ними всё больше сокращалось – людей прибавлялось. И вскоре они стояли прижавшись друг к другу. Обоим от такого незапланированно тесного соседства было не по себе, но потом, когда они поняли, что в такой толпе по-другому не получится... это было счастье – ехать вот так, совершенно законно существуя в их общем тепле, в общем мире на двоих, рука в руке...
Сначала случайно, ненамеренно, потом снова, застигнув врасплох почти забытый взгляд родных глаз, лёгкий кивок...
Почти одновременно содрогнуться душой и вздрогнуть телом, освобождаясь от оков, от тяжести, так давно уже пробирающей до самого нутра – через столько лет, наконец, перестать сдерживаться. Дышать его запахом, выдыхать в волосы, в ту самую стрижку "шапочкой", в покрытый испариной чужой лоб... вдох-выдох, вдох–выдох. Лизнуть солёную влажную кожу под светлой чёлкой, коротко мазнуть губами (люди кругом) и в ответ поймать невесомый и туманный отклик – так много завидно-голубого на тебя, в тебя... влилось, пропитало, оживило и... разойтись в вестибюле, резко оторвавшись друг от друга ещё там, в вагоне, молча, едва заметно кивнув на прощанье. Без слов. Лишнее.
*Слова, приписываемые Моцарту, которые он сказал чуть ли не перед своей смертью от яда, что, как считается, подмешал ему в вино его друг – Сальери, завидующий его таланту и успеху. Моцарт восклицает так, когда размышляет, предполагая, что его друг сможет ТАК поступить с ним (т.е. убить). Всё это вы можете почерпнуть))) в фильме "Маленькие трагедии".
По официальной версии, правда, не такой захватывающей, Сальери, кстати, тоже композитор и музыкант, не имеет никакого отношения к смерти Моцарта. Да и вообще, Сальери был в то время не менее талантливым и знаменитым, чем всем известный Моцарт. И ещё не ясно, кто кому завидовал... Хотя, кто сейчас скажет, как было на самом деле?
Итого: фраза – нарицательная.
Официантка принесла американо. Ещё полчаса. Я уже скучал по нему.
Расстались только вчера... Теперь я скучал по нему постоянно. С ним – спокойно и тепло. Вспомнив наше с ним "вчера" я схватился за ложечку, помешал в чашке, сделал глоток... ещё один... "Как малолетки несмышлёные... Я – ладно, мне простительно, я никогда до этого... А Данил-то? Испугался или тоже – ни разу?.." Кофе кончилось. Кручу в руках ложечку. Иван был прав, когда говорил, что искать виноватых последнее дело: "Учли все ошибки и двигаемся дальше". Я готов двигаться дальше, с Данилом.
Невпопад вспомнился Ромка; после того, как он так доходчиво мне всё объяснил не только про Данила, но и про меня... Я иногда думал, если бы его не состоялось – того ядовитого для меня разговора, что бы было со мной? С Данилом? С нами...
Я прогнал его тогда, не смог... не смог принять, что мне нравится парень, даже больше, чем нравится. Принять? Да мне кишки свело от ужаса – влюбиться в парня! Это очень по-мужски! Больше мы с ним не виделись, вплоть до... Я улыбнулся. Данил... Даня... Так хотелось дотронуться до него. Вот этой рукой. Ложка... Кладу на стол. Ещё целых полчаса ждать. Хорошо, что у него быстро грязнятся волосы, хочу снова сидеть около, близко... и гладить, ласкать пенными руками его волосы, голову, шею... В животе давно пульсировало, и по всему телу прокатывались тёплые волны. Улыбаюсь... уже скоро.
Жизнь... та, которая – правда (продолжение)
Они с Данилом сняли номер в гостинице. Точнее его снял Игорь, на всякий случай, снял на несколько дней – посчитал, что один день, будет уж слишком очевидно для персонала, и потому – пόшло; он измаялся, думая о том, как поведёт Данила к себе. А этот день, о котором со страхом и надеждой думал Игорь, должен был вот-вот наступить. "Нет, только не домой. Там – Катерина, она там первая... Не хочу, чтобы Данил был на втором месте".
С той их поездки в метро они стали встречаться. Сначала просто выпивали по чашке кофе и расходились. Делали вид, что той сумасшедшей поездки в битком набитом вагоне метро и не было вовсе. Посидеть в кафе со старым другом – что может быть безобиднее? Потом встречи стали чаще и хотя все безопасные темы для разговоров были исчерпаны, все имена учителей и одноклассников уже не по одному разу мелькали в разных смешных и не очень историях, они продолжали видеться. Мужчины заново привыкали друг к другу, осторожно приближались, прирастали взглядами, словами, молчанием, прожитыми годами – каждый словно наполнял собой другого. Вскоре, не отдавая себе в том отчёта, они пытались встречаться каждый день. Конечно, видеться так часто не получалось, и обычно именно Данил, ссылаясь на занятость, отменял договорённости. Он никогда не объяснял причину, а Игорь постоянно чувствуя вину за собой не смел спросить. Бывали дни, когда они могли пересечься только в метро, утром, проезжая вместе несколько станций.
Расставаться, день ото дня становилось всё сложнее. Теперь они выбирали столик в кафе около диванчика, чтобы, не привлекая к себе ненужного внимания иметь возможность незаметно держаться за руки. Или уезжали в самый дальний парк, что за чертой города. Тот самый трамвай... Игорь уже и сам не понимал, как ещё совсем недавно он спокойно мог жить, не видя Данила.
Номер пригодился.
– Пойдём... куда-нибудь?.. – Данил смотрел на него всё тем же своим "змеиным" взглядом. У Игоря знакомо зашевелился оживший родной зверёныш в животе – возвратился её заклинатель. Отозвалось и заныло в паху.
– У тебя такой взгляд... Не устоять, – Игорю давно хотелось сказать это, но выговорив, испугался сам не зная чего и улыбнувшись, решил свести всё к комплименту. – Ты знаешь это?
– Романов начитался? – Данил выглядел недовольным: то ли хотел специально поддеть его, то ли почему-то сердился.
– Нет, Данил, правда, – Игорь решился идти до конца. – Я в восьмом классе это понял, почувствовал. Вернее только почувствовал, а понял... – он устал прятаться за слова, за нелепые предлоги для встреч.
– Почувствовал?
– Ты смотрел на меня вот так, как сейчас. Мы с Ромкой даже сначала думали, что ты в Аньку влюбился.
– В кого? В Плетнёву? Не-е-ет, это ты по ней сох... Ты, кажется, рассказывал что-то.
– Ромка весь иззуделся тогда – «смотри, он на неё пялится все уроки...»
Игорь говорил что угодно, лишь бы не сказать то, что просилось, рвалось с языка. Но разве можно сказать такое? "Я тоже влюбился в тебя тогда, ты душу из меня вынул своими глазами!" Он хотел снова вернуться в тот вонючий школьный туалет, когда Данил чистил ему брюки, хотел снова видеть, как он смотрит на него...
– Я сам не сразу понял, что ты на меня смотришь, а не на Аню. Ромка помог, так сказать, – глаза открыл.
"Я испугался тогда, когда понял всё, испугался твоего взгляда, себя, страх поселился у меня в душе, он сжирал меня, когда я представлял, что все могут узнать. Но мне было плохо без тебя, я хотел, хотел, чтобы ты продолжал смотреть на меня. Хотел держать тебя за руку... Я, наверное, люблю тебя".
– Пойдём? Я снял номер... – Игорь смешался, замолчал. – Не надо было? Может ты имел в виду "пойти куда-нибудь" погулять?
– Горьчик, пойдём в твой номер. Я готов идти с тобой.
В номере они не раздеваясь, сразу прошли в комнату. Посередине стояла большая двуспальная кровать, слева и справа у изголовья – две тумбочки, двухстворчатый старый шкаф, пухлое, будто бы надувное, плюшевое кресло на небольшом коврике в углу, дверь на балкон была приоткрыта. Лёгкая штора колыхалась от вечернего ветерка. "Просили меня не забыть закрыть, если уйду. А я – забыл... Зачем я привёл его сюда? Зачем вообще это всё? Здесь всё какое-то..."
– Меня никто никогда не называл так... – Игорь смотрел на одну из тех стандартных картинок, что любят вешать в комнатах для гостей.
Они по-прежнему стояли в одежде перед кроватью. Данил минуту назад полный решимости, а теперь переминавшийся с ноги на ногу казался потерянным: "Что с ним? – думал Игорь, сам отчаянно робея, – может, действительно стоило пойти в какой-нибудь парк?"
– Как?
Зачем он спросил? Данилу нравилось звать его так – Горьчик. Словно маленькое недозрелое яблочко, мимо которого ты не смог пройти – пусть ещё несозревшее, но такое манящее, оно висело прямо перед твоим лицом. Сорвал, куснул, ожидаемо кисло и немного горчит, но так освежает, заставляет слюну собираться и скапливаться во рту... приходится сглатывать. Попробовал – как напился. Он не мог напиться Игорем, ни в школе, когда вдруг "увидел" его, ни сейчас, когда увидел его вновь в метро. Он готов был называть его так постоянно, произнося через слово – Горьчик, Горьчик... Он пил и пил его имя, его самого, его голос. Это пугало. Разве так бывает, чтобы через столько лет... снова... сначала... Разве снова? Разве давным-давно Данил уже не принял решение? К чему приведёт их всё это... эти отношения? "Незрелые и горькие..." – Данил усмехнулся непонятно откуда взявшемуся приступу поэтического безумия.
– А почему ты никому не разрешаешь изменять своё имя? – вопрос Игоря вывел его из задумчивости.
– Ты хочешь узнать это именно сейчас? – прозвучало неожиданно резко. Данил отвернулся и стал рассматривать на стене ещё одну "чудо-репродукцию" какого-то известного букета намалёванную на картоне.
– Тебе неприятно об этом говорить? Что с тобой? – Игорь потянул его за руку, и они сели на кровать. Теперь это была не та стесняющая обоих плоскость, на которую каждый, как только они вошли в номер, робел даже взглянуть. Сейчас здесь можно было сесть, просто сесть рядом, близко.
– Это не моё имя.
– Как не твоё? – Игорь хотел видеть лицо Данила, но тот теперь разглядывал свои руки, лежащие на коленях.
– Меня звали по-другому... тогда, давно...
Игорь не выдержал и, протянув руку, взял Данилу-неДанилу за подбородок и медленно повернул его к себе:
– Посмотри на меня.
Данил аккуратно высвободился и опять уткнулся взглядом в свои руки.
– Расскажешь? – попросил Игорь.
– Здесь нечего рассказывать. Меня взяли из детского дома в приёмную семью. Маме... Татьяне Сергеевне всё время хотелось сына, но не получилось. Она мечтала, чтобы её ребёнка звали, как отца, который бросил их с матерью, когда ей было лет десять, кажется, с тех пор она просто бредила этой своей идеей. Короче, мне поменяли имя. Я первое время ничего не понимал (правда, я не очень хорошо помню всё это – маленький был, они рассказали мне потом, позже, лет в десять.) и просто не отзывался. Она сердилась, я плакал. Её муж тоже включился в историю с моим "переименованием". Постепенно я переучился, привык. Когда пошёл в школу – начал забывать, как меня звали раньше. Но с тех пор, я не переношу, если хоть одну букву меняют в моём имени.
– Как они с тобой... – у Игоря от жалости защемило сердце.
– Да нет, ты не думай... они, в общем-то, хорошие люди. Мама, Татьяна Сергеевна, любила меня, да и сейчас любит, конечно. Она очень много занималась со мной, учила: в интернате с нами не слишком возились. Я даже пошёл не в первый класс, как все, а сразу во второй. Её муж, Дмитрий Анатольевич, тоже был нормальным... отцом – играл со мной в шашки, шахматы, каждое воскресенье возил в авиамодельный кружок на другой конец города, для чего ему приходилось рано вставать в свой единственный выходной. Вообще, всё неплохо сложилось. Я очень благодарен им за то, что они взяли меня к себе. Не слишком я годился для таких учреждений – личиком подкачал... – Данил горько усмехнулся, – меня... мне там было очень плохо. Я всё хорошо помню. И если бы не мои приёмные родители, то я вряд ли протянул там ещё год.
– Молчи, – Игорь снова повернул к себе лицо Данила, потом обхватил за плечи и неловко притянул к себе.
– А я хотел приехать на вокзал, – прошептал Данил. – Ну, тогда, когда ты уезжал в институт. Я думал, может... – он задышал чаще и, развернувшись всем телом к Игорю, забрался к нему на колени и спрятал своё лицо в изгибе чужой шеи.
– Приехать? Я всё равно бы тебя не увидел в такой толпе... – Игорь гладил по голове Данилу, перебирал волосы, второй рукой водил по спине...
...Они уже слишком долго целовались. Слишком, потому что, у обоих болели губы. Слишком, потому что пора было двигаться дальше, но никто этого почему-то не делал. Поэтому они целовались и целовались: лёжа на кровати, в одежде, задыхаясь и негромко всхлипывая, когда отрывались друг от друга, чтобы сделать вдох.
– Ты хочешь? – спросил Данил, когда Игорь в очередной раз потянулся к нему.
– Хочу. Хочу всё, что ты дашь мне. Хочу чувствовать тебя, касаться... твои губы...
Родное лицо напротив. Глаза... Он так смотрит...
– Данечка, – Игорь нависал над мужчиной, – Данечка, мой, – он гладил его по лицу, специально задевая пальцами губы.
Данил перехватил его руку:
– Не называй меня так.
– Как? – Игорь удивился. – Ты же мой?
– Меня зовут – Данил, – неожиданно твёрдым голосом произнёс мужчина.
– Данил, – послушно повторил Игорь. – Но почему?
– Меня зовут Данил, – опять настойчиво и твёрдо.
– Мне хочется... – Игорь осторожно лёг рядом на спину. – Я думал, что сейчас, когда ты мне рассказал, когда мы вместе...
Он повернул голову и посмотрел на серьёзное, даже строгое лицо Данила: "Что делать теперь? И в школе, и сейчас... сумасшествие какое-то с этим именем! Он вроде со мной, но отдельно от меня. Хочешь ещё ближе – застывает, отдаляется".
Игорь перевернулся на бок, придвинулся вплотную к Данилу и приговаривая тихим голосом, стал гладить того по голове, чувствуя под рукой чуть жестковатые волосы:
– Не надо... Теперь всё будет хорошо. Правда-правда. Ты мне веришь?
Данил повернул голову к Игорю и внимательно вгляделся ему в лицо.
– Веришь?
Мужчина продолжал молча смотреть на него.
– Подожди меня, я сейчас. Подождёшь?
Данил кивнул и закрыл глаза.
Игорь спустился на первый этаж, подошёл к женщине за стойкой: