Приск: Зато у меня поднимается, а у тебя, Либаний, - тем более! Ведь ты жил тогда в Антиохии и своими глазами видел, как правил этот звереныш.
Любопытно, что Юлиан избегал разговоров о Галле и со мной, и с другими приближенными. У меня была на этот счет своя точка зрения, и записки Юлиана ее лишний раз подтверждают: мне представляется, что Юлиан просто-напросто питал к своему брату противоестественную страсть. Он постоянно восхищается красотой Галла, и в то же время чувствуется, что это для Юлиана болезненная тема. Все это очень напоминает переживания отвергнутого влюбленного. Даже то, что для всех абсолютно очевидно, - врожденная жестокость Галла - Юлиану представляется чем-то мистическим. Он был просто наивен, и я не перестаю находить этому подтверждения. (Опять я повторяюсь; прости, что поделаешь - старость не радость!)
Честно говоря, из членов этого семейства мне наиболее симпатичен Констанций. Он был неплохим правителем. Мы склонны его недооценивать, так как он не блистал умом и от его религиозного фанатизма житья не было, и все же он неплохо управлял страной, особенно если вспомнить, какие ему приходилось преодолевать трудности; можно только удивляться, как он не скатился к тирании. Что до его ошибок, то грубейшие из них он допустил, имея самые благие намерения (пример - назначение Галла цезарем).
Обрати внимание: Юлиан безоговорочно возлагает всю полноту вины за чудовищные злодеяния Галла на Востоке на Констанцию. Мне же всегда казалось, что в этом они стоили друг друга. Но ты сам прошел через все эти ужасы, и кому, как не тебе, судить, кто из них более виноват.
Либаний: Воистину! Первоначально мы возлагали на Галла самые радужные надежды. Я, как сейчас, вижу его первое появление в антиохийском сенате. Сколько было надежд! Молва не ошиблась - Галл действительно был редкостным красавцем, хотя в тот день у него от жары все лицо покрылось сыпью: в нашем душном климате блондины с нежной кожей иногда этим страдают. Однако, несмотря на болезнь, он держался молодцом - казалось, он был рожден для пурпура. Он произнес очень изысканную речь, а позднее меня представил ему мой старый друг епископ Мелетий.
- Ах да, - нахмурился Галл. - Так ты и есть тот самый тип, который учит, что Бога нет?
- Как я могу такому учить, цезарь? Мое сердце всегда открыто богу.
- Либаний просто восхитителен, цезарь. - Мелетию всегда доставляло удовольствие ставить меня в неловкое положение.
- Не сомневаюсь. - Тут Галл подарил меня такой ослепительной улыбкой, что я был просто потрясен. - Заходи ко мне как-нибудь, - сказал он на прощание. - Я сам займусь твоим обращением.
Несколько недель спустя я, к своему удивлению, получил приглашение явиться во дворец. Когда в назначенный час я прибыл, меня провели в большой зал, где на ложах бок о бок возлежали Галл и Констанция.
Посреди зала бились насмерть два нагих кулачных бойца. Оправившись от шока, испытанного при виде этой отвратительной картины, я попробовал привлечь внимание Галла - сначала кашлянул, потом пробормотал приветствие, но тщетно: Галл и Констанция были совершенно поглощены кровавым зрелищем. Всему миру известно: я ненавижу бои гладиаторов за то, что они низводят человека до уровня животного (я не имею в виду тех несчастных, которых заставляют ради потехи сражаться и убивать друг друга). Речь идет о зрителях.
Особенно меня потрясла Констанция. Трудно было поверить, что эта мегера с горящими глазами - дочь Константина Великого, сестра императора и жена цезаря: она скорее походила на очень жестокую куртизанку, хотя куртизанкам жестокость и не свойственна. Однако фамильные черты Флавиев: сильная челюсть, крупный нос, серые глаза - делали ее, вопреки всему, представительной. Глядя на залитых потом и кровью бойцов, она время от времени выкрикивала, обращаясь то к одному, то к другому: "Убей его, убей!", а при каждом особо сокрушительном ударе закатывала глаза и сладострастно вздыхала, будто на ложе любви. Было от чего прийти в ужас!
Мы досмотрели кровавое зрелище до конца - то есть пока один из соперников не убил другого. Бедняга рухнул на пол, а Галл тотчас вскочил с ложа и бросился обнимать окровавленного победителя, как будто тот совершил для него какой-то беспримерный подвиг, потом с противоестественным смехом и ликующими криками он принялся пинать ногами лежащий на полу труп. Он был совершенно не в себе, и я никогда еще не видел лица, обнажающего с такой откровенностью звериную сущность человека.
- Прекрати, Галл! - Констанция наконец заметила меня и поднялась на ноги.
- Что? - Он тупо уставился на нее. Затем он увидел меня, пробормотал: "Ах да" и стал приводить в порядок тунику. Вошли рабы и унесли мертвеца. Сверкая улыбкой, Констанция приблизилась ко мне.
- Мы рады лицезреть в нашем дворце знаменитого Либания, - произнесла она. Я поздоровался с ней, как того требует этикет, отметив, не без удивления, что у нее низкий мелодичный голос, а ее греческий безукоризнен. В мгновение ока фурия превратилась в царицу.
- Отлично, отлично, - пробормотал Галл, его глаза блуждали, как у пьяного. Не сказав больше ни слова, цезарь Востока и его супруга торопливо проследовали мимо меня и покинули зал. Так закончилась единственная аудиенция, которой меня удостоила царственная чета, и это меня совершенно обессилило.
Злодеяния, совершенные этой парочкой в последующие годы, превзошли все, что известно человечеству в этой области со времен Калигулы. Прежде всего, они оба были очень алчны, а Констанции для осуществления ее далеко идущих политических планов требовались горы золота. Чтобы его заполучить, она не гнушалась ничем: в ход шли и шантаж, и продажа государственных должностей, и, наконец, конфискации. Ее алчность не обошла стороной одну семью, с которой я был близко знаком. Там сложилась не совсем обычная ситуация: дочь вышла замуж за очень красивого юношу из Александрии, а ее мать, слывшая очень благонравной матроной, сразу же влюбилась в своего зятя и целый год безуспешно пыталась его соблазнить, пока он не заявил напрямик, что, если она не прекратит своих домогательств, он вернется к себе в Александрию. Горя жаждой мщения, женщина бросилась к Констанции и предложила этой благородной царице значительную сумму денег за то, чтобы ее зятя арестовали и казнили. Констанция приняла подношение, и несчастный юноша действительно был казнен под каким-то надуманным предлогом. После этого Констанция, обладавшая весьма своеобразным чувством юмора, послала моей знакомой половые органы ее возлюбленного с приложением лаконичной записки: "Наконец-то!", и та лишилась рассудка. Этот случай потряс всю Антиохию, и тут-то и начался террор.
Порой казалось, что Галл и Констанция заблаговременно изучили жизнеописания всех знаменитых тиранов прошлого, с тем чтобы, когда настанет их час, повторить вошедшие в историю злодеяния. К примеру, Нерон имел обыкновение, приняв обличье молодого повесы, бродить ночью по улицам
Рима во главе шайки хулиганов. Галл последовал его примеру. Калигула действовал по-иному. Он любил расспрашивать на улице встречных, что они думают о своем императоре и, если получал нелестный отзыв, тут же безжалостно закалывал жертву. Галл перенял и это - во всяком случае, сделал такую попытку, но тут ему не повезло. Не в пример Риму времен первых императоров, Антиохия обладает лучшим в мире уличным освещением, и ночью в городе светло, как днем, - поэтому Галла почти всегда узнавали. Кончилось тем, что преторианский префект Востока Талассий сумел убедить Галла, что цезарю не подобает бродить по улицам ночью и к тому же это небезопасно. Галл сдался и прекратил свои вылазки.
На третий год правления Галла в Сирии случился голод. Когда в Антиохии стала ощущаться нехватка хлеба, Галл попытался установить на зерно твердые цены, чтобы его мог купить каждый. Даже мудрые правители время от времени допускают эту ошибку, и результат подобных мер обычно диаметрально противоположен желаемому. Зерно либо припрятывают, либо его скупают перекупщики и продают втридорога, что еще более усугубляет голод. С этим ничего нельзя поделать, такова природа человеческая. Антиохийский сенат страдает множеством недостатков, но большинство его членов - опытные негоцианты, всю жизнь посвятившие торговле и отлично понимающие механику рынка. Они предупредили Галла, какие опасности таит его решение, но он приказал им повиноваться; когда же они стали упорствовать, Галл послал в зал заседаний сената стражу, арестовал наиболее авторитетных сенаторов и приговорил их к смертной казни.
У Антиохии есть все основания быть благодарной Талассию и комиту Востока Небридию, нашедшим в себе смелость заявить Галлу, что, если он казнит сенаторов, они обратятся к императору с требованием отозвать цезаря. Это был отчаянно смелый поступок, и, ко всеобщему изумлению, они добились своего: Галл освободил сенаторов, и дело замяли. Обретя в лице Талассия заступника, Антиохия облегченно вздохнула, но радость длилась недолго. Через несколько месяцев Талассий скончался от лихорадки. Разумеется, ходили слухи, будто его отравили, но у меня достоверные сведения от врача, который пользовал нас обоих: он действительно умер от лихорадки. Но хватит о Галле, я не собираюсь писать историю его правления - она и без того хорошо известна.
Юлиан Август
После того, как меня посетил Аэций, я не прекратил встречаться с Максимом, но делал это тайком. Я следил, чтобы моя охрана при этом состояла исключительно из братьев по Митре. Насколько мне известно, за три года пребывания в Пергаме никто меня не выдал. Кроме того, я поставил себе целью подружиться с епископом Пергамским и не пропускал ни одного галилейского праздника. Я вел двойную жизнь и был сам себе противен, но иного выхода у меня не было.
В те годы я мог свободно путешествовать по всей Восточной Римской империи и даже посещать Константинополь, хотя секретариат хранителя священной опочивальни тактично намекнул, что мне не следует задерживаться там надолго. В те годы император отсутствовал в столице, и любая моя поездка туда могла бы быть истолкована, как… Я отлично понял намек и старательно избегал появляться в Константинополе.
А вот на просьбу посетить Афины я почему-то получил отказ, до сих пор так и не знаю почему. Несколько раз меня приглашал в Антиохию Галл, но всякий раз мне удавалось под тем или иным предлогом уклониться; по-моему, он этому был только рад. Тем не менее он старательно исполнял в отношении меня роль старшего брата, опекуна и, конечно же, государя. Еженедельно я получал от него послания. Больше всего он пекся о моем духовном здравии. Еще он писал, что страстно желает, чтобы я следовал его примеру и был таким же добрым и твердым в вере христианином, как он. Думаю, его наставления были искренни; заблуждения такого рода не так уж редко встречаются у людей - просто он не замечал за собою никаких недостатков. Что ж, это достаточно распространенная слепота, и не самая страшная, значительно опаснее не видеть в себе никаких достоинств.
С Оривасием у меня сложились особо близкие отношения, подобных которым у меня никогда не было. Отсутствие нормальной семьи сделало свое дело, и я трудно схожусь с людьми. Исключение - Оривасий: он для меня не просто близкий друг, а почти брат, и это несмотря на то, что мы такие разные. Оривасий - скептик, ничего не принимающий на веру, все его интересы лежат в материальном мире, я - полная его противоположность, и мы отлично дополняем друг друга. Вернее, это он стремится спустить меня с небес на землю, я же, со своей стороны, сумел дать ему некоторое представление о метафизическом. Почти четыре года мы с ним прожили вместе - вместе учились, путешествовали, одно время у нас была даже общая любовница, хотя это последнее обстоятельство не доставило мне никакого удовольствия. К своему удивлению, я вдруг обнаружил, что ревнив. Еще в Макелле я так и не смог простить антиохийке того, что она предпочла мне Галла, хотя ее, в общем, можно было понять. В конце концов Галл был старше и намного красивее меня, и все же я страшно обиделся. Теперь, вновь оказавшись в подобной ситуации, я понял, насколько сильно во мне это чувство. Однажды я застал Оривасия и мою любовницу - голубоглазую галльскую девушку - на ложе любви. Я прислушивался к их тяжелому дыханию, к скрипу кровати, и вдруг мне неистово захотелось убить их обоих. Вот когда я понял, что должен в таких случаях испытывать Галл, и чуть не потерял сознание от захлестнувшей меня ярости. Впрочем, длилось это всего один миг, а потом меня охватило чувство жгучего стыда.
В те годы Максим многому меня научил. Он открыл мне таинства, и благодаря ему я смог постичь Единое. Он блестящий педагог, и слухи о том, что он уже тогда стремился возбудить во мне честолюбие, абсолютно безосновательны. Мы ни разу не говорили с ним о том, что я могу когда-нибудь стать императором. В наших беседах это была единственная запретная тема.
Приск: А вот это уже просто неправда! По отдельным намекам в разговорах с Юлианом и Максимом я точно знаю: они с самого начала замышляли возвести Юлиана на престол. Максим не из тех, кто тратит свое драгоценное время на какого-то там младшего принцепса, да и Оривасий, кстати, тоже. Оривасий, впрочем, бесспорно был Юлиану искренним другом, насколько вообще уместно говорить о дружбе с принцепсом.
Мне рассказывали, что невидимые дружки Максима, по крайней мере, на одном из сеансов возвестили ему о том, что Юлиану написано на роду стать императором. В этом заговоре участвовали также Сосипатра и несколько других магов - впрочем, после воцарения Юлиана в Азии не было мага, который бы не заявил, что он этому способствовал. Кроме того, я абсолютно уверен: Максим неоднократно обращался к запрещенным оракулам и другим предсказателям. Несколько лет назад Сосипатра мне призналась: "Богиня Кибела всегда благоволила к Юлиану - она сама поведала мне об этом. Все мы были очень благодарны ей за покровительство''. Я просто не могу понять, зачем Юлиану понадобилось отрицать то, что было достоверно известно столь многим. Возможно, он просто не хотел, чтобы другие следовали его примеру.
Тем не менее я сомневаюсь в том, что этот заговор носил политический характер, тогда он был бы просто неосуществим. Юлиан был тогда беден, и за ним неотступно следовал отряд гвардейцев, командир которых доносил обо всем непосредственно Евсевию. Кроме того, мне думается, что Юлиан в то время не стремился к власти - он с удовольствием грыз гранит науки, а придворная жизнь внушала ему ужас и отвращение. К тому же ему тогда еще не доводилось командовать даже одним солдатом, будь то в мирное время или в бою. Словом, как мог он в свои двадцать лет даже мечтать об императорском престоле? То есть мечтать-то он мог - и мы теперь знаем, что так оно и было, - но о том, чтобы строить какие-то конкретные планы, не могло быть и речи.
Юлиан Август
Осенью 353 года Галл нанес официальный визит в Пергам. Это была наша первая встреча с тех пор как мы мальчишками покинули Макеллу. Я стоял на площади перед сенатом вместе с префектом Пергама и сановниками и смотрел, как Галл принимает почести от горожан.
За годы, что мы не видели друг друга, я стал бородатым мужчиной, а Галл остался все тем же прекрасным юношей, внешность которого вызывала всеобщее восхищение. Он меня обнял, как того требовал церемониал, и должен признаться: заглянув в его прекрасные голубые глаза, так хорошо мне знакомые, я снова ощутил, как в детстве, что теряю волю и готов исполнить любой его приказ. Одним фактом своего существования Галл лишал меня мужества.
Мы рады вновь увидеться с нашим возлюбленным братом, - торжественно произнес Галл, вполне усвоивший царственные манеры, и, не дав мне ответить, добавил, обращаясь к епископу Пергамскому: - Как мы наслышаны, он стал подлинным столпом истинной веры.
Воистину, цезарь, благороднейший Юлиан - достойный сын святой церкви. - Я был очень признателен епископу Пергамскому за эти слова. Кроме того, было лестно узнать, что мои старания казаться благочестивым галилеянином увенчались успехом.
Затем Галл произнес перед отцами города изысканнейшую речь и так их очаровал, что никто не мог взять в толк, почему этот редкостный красавец слывет жестоким и легкомысленным деспотом. С помощью своего обаяния Галл мог ввести в заблуждение кого угодно, даже меня.
Вечером того же дня префект дал в честь Галла ужин в своем дворце. Галл вел себя за ужином вполне благопристойно, хотя я и заметил, что он не разбавляет вино водой. В результате к концу пиршества он сильно захмелел. Впрочем, это было почти незаметно и выдавала его только слегка замедленная речь. Хотя я сидел рядом, он за весь вечер не сказал мне ни слова и все силы потратил на то, чтобы обворожить префекта. Я чувствовал себя ужасно и уже стал прикидывать, чем я ему не угодил. Оривасий, сидевший на другом конце зала, среди мелких чиновников, ободряюще мне подмигивал, но я был безутешен.