— Первый случай — да. Второй — не знаю кто. Лучше такое не знать. Рассказал, потому что случай похожий.
— Ты поэтому Наталью выпроводил?
— Да. Понятно, что в заложники её не возьмут. Жён нет смысла брать. Может, муж скажет: да забирайте себе, другую найду! Может, он сам уже не знает, как от неё отделаться, — Лазарев зло усмехнулся. — А тут и не жена ещё, так… Обычно детей похищают. За них всё отдашь. Но ей лучше было уехать. В заложники не возьмут, а избить на улице или изнасиловать могут, чтобы запугать.
— А Илья?
— Илья в лагере. Я договорился, чтобы его на следующую смену оставили. Нечего ему тут делать.
Оба понимали, что лишняя смена в лагере — не спасение. Захотят — заберут оттуда.
— Пиздец какой… — произнёс Толян. — А если уехать?
— Куда? У Николая связи и в криминале, и по другую сторону, в ментуре, где угодно… Бомжевать, что ли? Илюхе в школу надо ходить. Не в лесу же нам жить, как Ирке!
— За границу? — предположил Толян.
— Хорошо бы. Продать всё и свалить… Только Илью не выпустят из-за этой дуры! — Лазарев громыхнул бутылкой по столу. — Она же заявление написала, что возражает против выезда. Психанула, что я его в Турцию свозил без её ведома. Зараза! Давно надо было в суд подавать, но неохота было лезть в это всё... А теперь опять найти её не могу.
Ему опять казалось, что он задыхается в жаркой, пропитанной пивными испарениями и страхом двух потных тел комнате. Он словно двигался вперёд по узкому, такому, что не развести рук, душному коридору. Что-то плотное, густое и злое подталкивало сзади, заставляя протискиваться, ввинчиваться во всё сужающуюся щель.
Лазарев потряс головой. Последняя бутылка была лишней.
Он вдруг вспомнил про Кирилла. Знал бы Толян, с кем он познакомился, с кем встречался буквально вчера и с кем встретится завтра… Толян ведь в очередь стоял, чтобы ему засадить. Лазарев понял, что то лёгкое давление в низу живота и в паху, которое он сначала принял за обычный после пива позыв, было слабой, раздражающей и щекочущей эрекцией. Он вспомнил, как двигалось и выгибалось от ударов члена худое и гибкое, словно бескостное, тело. Представил, как оно будет выгибаться под ним.
Лазарев подумал о том, что за все эти дни они с Кириллом друг друга ни разу не коснулись.
***
Когда они поднимались в лифте, Кирилл встал почти вплотную к нему, хотя кабина позволяла отойти на несколько шагов. Чувство неловкости заставило Лазарева моргнуть и опустить глаза.
Кирилл всё заметил, и это, кажется, ему нравилось. Он сложил свои яркие, тёмные губы в насмешливую полуулыбку:
— А ты нечасто так делаешь, да?
— Как?
— Приводишь к себе.
— Нечасто, — согласился Лазарев и крутанул в руке ключи.
Тяжёлое звяканье оборвало начавшую протягиваться между ними нить. Кирилл отступил на шаг назад, улыбка сползла с губ, но — её эхо, продолжение, послевкусие — в глазах кололось понимание, намёк на знание какой-то тайны. Лазарев на мгновение подумал, что Кирилл знает. Всё знает и ждёт, на каком же моменте он сломается.
В прихожей Кирилл сразу кинул рюкзак на полку для обуви, сделав это почти не глядя, уверенным и машинальным жестом, словно он, а не Лазарев жил в этой квартире. Лазарев, и правда, её не узнавал. Вчера вечером после ухода Толяна, дождавшись, когда ленивое пивное опьянение пройдёт, он передвинул шкаф в прихожей. Времени было половина двенадцатого, и на Лазарева нашёл нервный, парализующий смех. Он часто слышал, как жалуются, что уроды-соседи двигают мебель по ночам. Он не мог понять, кому и зачем могло понадобиться двигать мебель ночью, и вот теперь он сам этим занимался. Может быть, другие тоже что-то прятали — улики, намёки, очевидные свидетельства?
Лазарев загнал шкаф в дальний конец коридора, закрыв им дверь в комнату Ильи. Шкаф смотрелся в торце прохода очень уместно — как будто там всегда и стоял, а в прихожей стало просторнее.
Кирилл уже снимал кроссовки. Он не развязывал шнурки — придавливал пятку и дёргал ногой – и тоже делал это машинально, а сам тем временем рассматривал прихожую и видневшуюся через открытые двери гостиную. Он вошёл туда, огляделся и спросил:
— А жена не нагрянет?
— Я один живу.
Кирилл ещё раз осмотрел комнату, потом вышел в коридор и заглянул в кухню и сказал:
— Да мне-то похуй. Просто сразу видно, что баба есть.
— Мы расстались совсем недавно, и она не жена, а… — Лазарев замолчал, поняв, что Кирилла этот вопрос совершенно не интересует.
Он пристально смотрел на Лазарева и приподняв край футболки, расстёгивал ремень на джинсах. Кирилл не улыбался, лицо было сосредоточенным и серьёзным.
— Так сразу? — спросил Лазарев.
— А ты чем хотел заняться?
— Ну… я на ужин купил кое-что.
— Если очень хочешь есть, то давай… — Кирилл пожал плечами. — Я лучше потом.
— Хорошо, — ответил Лазарев, сам слабо понимая, что его ответ значит. Он пытался заставить себя сделать хоть что-то — подойти к Кириллу, обнять, поцеловать, дать знать, что он ему интересен, только не стоять столбом посреди комнаты.
Любой нормальный парень от него бы уже сбежал, но Кирилл, видно, привык к такому: к сексу с малознакомыми людьми, к отсутствию каких-либо чувств кроме желания потрахаться и к сугубо деловому подходу — успеть перепихнуться, пока кто-нибудь не нагрянул.
Лазарев подошёл к нему и помог снять футболку. Волос на груди почти не было, а кожа была болезненно белой, полупрозрачной, и, окрашенные лишь чуть ярче, соски были едва различимы. Кирилл напомнил Лазареву куклу со схематично обозначенными половыми признаками.
Он не замечал этого из-за мешковатой одежды, но у Кирилла были широкие, красивые плечи, тоже худые, но не вялые, а мускулистые. Он провёл по его плечу рукой, удивившись сухой теплоте кожи, потом ниже — к груди и маленьким плоским соскам. Несмотря на худобу, у Кирилла было красивое тело. Лазарев касался его и не чувствовал ничего. Может быть, только стыд и страх. Точно так же, год прокувыркавшись с Мишкой, он боялся, что у него не встанет на девчонку. На Ирку у него встал, ещё как. Но тогда ему было девятнадцать, а страхи были просто глупыми, почти суеверными опасениями. Сейчас он был почти в два раза старше, а страхи были настоящими, живыми, видимыми. Он чувствовал, как подаётся навстречу ему Кирилл, и видел, как едва заметно розовеют его щёки. Если бы можно было выключить свет…
Шторы в комнате были задёрнуты, но несмотря на вечер солнце светило в окно ярко и издевательски весело. Не то что до темноты, хотя бы до сумерек был ещё как минимум час. Спасительной слепоты не будет. Ему придётся смотреть.
— Я в ванную, — сказал Кирилл.
Он вышел из комнаты, уверенно пересёк прихожую и открыл дверь в ванную, не перепутал, только на полсекунды задержался, ища выключатель.
Лазарев отвернулся и начал раскладывать диван. Он уже всё сделал и оставалось только застелить бельё, как из ванной послышался шум воды, удивлённый возглас Кирилла и вслед за ним мат.
К Лазареву не так часто приходили гости, которым требовалось бы воспользоваться душем, но он их обычно провожал до ванной и объяснял, как пользоваться краном. Кирилл уверенно умчался туда сам, а про термостат перепсиховавший Лазарев даже не вспомнил.
Когда Лазарев забежал в ванную, голый Кирилл, до этого безуспешно пытавшийся справиться со смесителем, не залезая в ванную, лез под душ.
— Вот сукаблядь! — ругался он, безуспешно крутя скользкую рукоятку, от чего напор лишь становился сильнее. — Триёбище!
Лазарев оттолкнул его и, изогнувшись, чтобы и его не облило ледяной водой, протянул руку и выключил душ.
С головы до ног мокрый Кирилл смотрел на него благодарно и одновременно зло.
— Что за мудацкий кран?! — губы у него стали лиловатого, тёмно-сливового цвета, а сам он весь дрожал.
— Ты зачем на кнопку нажал? — спросил Лазарев, протягивая руку за полотенцем.
— Ну я покрутил вот ту ручку до конца, ничего не происходит, решил другую. И на кнопку заодно нажал.
Только что снятое с сушки полотенце с одной стороны было чуть ли не горячим.
— Ты когда до конца выкрутил, включил одну холодную воду, а потом душ кнопкой.
— Да я понял! Я, блядь, выключить его не могу, теплее сделать тоже… Скачу под ним! — Кирилл обнял себя руками и потёр озябшие бока и спину.
Он до сих пор стоял в ванной и возвышался над Лазаревым. Когда тот протянул ему полотенце, Кирилл нагнулся вперёд, не отнимая покрытых мурашками рук от своих тощих, с обозначавшимися при каждом вдохе рёбрами, боков. Лазарев накинул полотенце ему на плечи, обернул вокруг тела и начал осторожно растирать.
Кирилл часто дышал ртом. Лазарев взял конец полотенца и провёл им сначала по одной щеке Кирилла, потом по второй, потом обтёр ему лоб.
Мокрый, замёрзший, до сих пор немного растерянный, он вызывал вкрадчивое, тёплое желание обнять и успокоить. Неуместную, совершенно к Кириллу неприменимую и наверняка ему не нужную нежность.
Лазарев поглаживал и похлопывал его руки, плечи, спину и не знал, что делать дальше. Если бы Кирилл не стоял в ванной и они с ним были бы одного роста, он бы его поцеловал. Вжался бы ртом в эти полуоткрытые, синеватые, только начинающие отогреваться и краснеть губы. Почему-то казалось, что они будут необыкновенно мягкими, но сильными, а когда надо — податливыми. Кирилл смотрел на него не моргая, и мокрые ресницы делали лицо открытым и беззащитным.
— Может, тебе лучше горячую воду включить? — спросил Лазарев.
— Сначала отойду подальше, — Кирилл, не вылезая из полотенца, отступил к дальнему от душа краю.
Лазарев сначала пустил воду из крана, поставил нужную температуру, а потом только включил душ.
— Если слишком горячо, крути от себя.
Кирилл бросил ему полотенце и, заботливо задёрнув шторку, залез под душ.
— Тепло-то как. Кайф…
— Справишься один или остаться? — спросил Лазарев.
— Как хочешь, — в равнодушно сказанной фразе слышалось приглашение остаться.
Лазарев хотел остаться. Он быстро снял с себя одежду и перекинул ногу через бортик ванной.
Кирилл чуть потеснился, давая и ему тоже место под душем. Лазарев обнял его, соединив руки за спиной, и посмотрел ещё раз в немного приподнятое навстречу ему лицо.
— Красивое тело, — удовлетворенно заметил Кирилл, словно бы довольный тем, что Лазарев обещание сдержал: оказался мужиком, хоть и не юным-свежим, но в хорошей форме. — И загар.
Теперь, когда они оказались прижаты друг к другу, кожа Кирилла казалась ещё бесцветнее рядом с ярким, тёплым загаром Лазарева, привезенным со Средиземноморья.
Горячая вода била сбоку, стекая по щекам и плечам и заполняя тесное пространство между их телами влажным жаром.
Лазарев опустил глаза, почувствовав, как его правого бедра касается вставший член Кирилла. Прикосновение было плотным, чуть пружинящим, откровенным. Лазарев — наверное, после этих бледных, как будто ненастоящих сосков — ожидал увидеть тоже ненастоящий, недоразвитый член. Член у Кирилла был большой и ровный. Лазарев дотронулся до него, прошёлся пальцами вниз, обхватил крепкие, туго обтянутые кожей безволосые яички. От прикосновения к мокрому, горячему, возбуждённому телу у Лазарева по спине прошлась лёгкая дрожь.
Он, всё ещё смотря вниз, скорее увидел, чем почувствовал собственный стояк. Его член твердел и поднимался, и удары брызг по нему казались более острыми и сильными. И даже внутри, куда брызги не попадали, всё тоже кололо и горело. Одна из вещей, которые с самого начала стали бешено заводить Лазарева в мужиках, — хорошо видимое и осязаемое чужое возбуждение, понимание, что стоит на тебя.
Он поднял голову. Кирилл смотрел на него, покусывая нижнюю губу.
Лазарев прижал его к себе сильнее. Почему-то здесь, под струями душа, сделать это было легче. Вода растворяла границы, делала таким простым и естественным соприкосновение… Лазарев начал целовать Кирилла, его мокрые и послушные губы. Тот ответил жарко, с готовностью.
Он иногда отрывался, а потом резко впивался в рот Лазарева, дразня и играя. Для него это было игрой. Очередным ничего не значащим трахом. Повёрнутый на сексе пацан. Симпатичная, но туповатая и дешёвая давалка. Жаль, что не настолько тупая, как Лазареву того хотелось. Тогда всё было бы проще, тогда он мог бы, наверное, обойтись без секса. У него стояло, но секса с Кириллом он боялся. Ему делалось страшно от того, что эти скользкие и мокрые прикосновения переворачивали в нём что-то и тянули, тянули, тянули в стороны концы грубого, наскоро завязанного узла, скрытого внутри, за плотными слоями кожи, мышц, сухожилий, рёбер. А детские пальцы Кирилла медленно, с раскованной и пошлой самоуверенностью гладили ему шею и распутывали петля за петлей этот горячий и мучительный узел.
Лазарев шумно втянул в себя воздух и, следуя пальцами за струйкой текущей вдоль позвоночника воды, просунул их меж ягодиц Кирилла. Пальцы дрожали то ли от перенапряжения, то ли от насыщенного, пьяного желания… Узел распался. Лазарев почувствовал, как его отпускает. Кирилл — наконец-то — победил.