-- Мое привидение, -- преспокойно ответила Антонина Афанасьевна, намазывая вареньем ватрушку. – Которое раньше было привидением рода Шуваловых. Но раз Бобровичи теперь мои, так и оно тоже, правда?
-- Любезная Антонина Афанасьевна, -- укоризненно покачал головой Георгий Михайлович. – Наше фамильное привидение – легенда. Не очень для моего прадеда лестная, однако характерная для тех диких времен. Легенда! А плач мы все слышали собственными ушами.
-- Вы наконец-то наказали кухарку? – просияв, встрепенулся Прокофий Васильевич. – Давно пора, матушка, давно. В следующий раз поостережется ватрушки портить!
-- Да нет там, наверху, никого, -- хозяйка дома улыбнулась не без скрытой гордости. – Хотите – идите проверить. Оно уже четыре дня как жалуется. Ну, точно! После того, как все собирались у меня в прошлый раз, меня навестила ваша, Прокофий Михайлович, племянница Катиш и напомнила историю прадеда нашего почтенного Георгия Михайловича. Я сразу почувствовала, что происходит нечто особенное. Катиш говорила так прочувствовано, что пробудила эти... – Антонина Афанасьевна запнулась, -- эманации. Короче, вызвала из потустроннего мира призрак Параши. И он... она, Параша... стала плакать. Мы с Катиш страшно перепугались. Я кликнула Гришку да Ваньку. Они и второй этаж, и чердак обшарили – никого. А плач то смолкнет, то опять раздается. Причем откуда – не понять. Призрак, как есть призрак!
Георгий Михайлович недовольно пожевал губами.
-- Если вы считаете, что в проданном мною доме опасно жить, готов купить его обратно. Хотя лично я полагаю -- призраков не существует.
-- Это призраков-то не существует? – изумился Прокофий Васильевич. – Ну, вы шутник, батюшка! Как же им не быть? Не в любом доме они, конечно, заводятся, а лишь по особому случаю.
-- Мои Бобровичи особые, -- радостно подтвердила Антонина Афанасьевна. – Прямо как в романе – у меня собственное привидение!
-- А не боитесь, матушка?
-- Чего мне бояться? Слышать Парашу безопасно – главное, не видеть. Пусть себе плачет наверху. Я туда не хожу.
Как уже упоминалось, потомки развратного театрала не разделяли его увлечений. Жилые помещения Бобровичей регулярно использовались – например, для того, чтобы отселить из Парадиза семью женившегося сына, зато второй этаж вечно пустовал. Дом был достаточно обширен, чтобы довольствоваться нижними комнатами и не браться за перестройку верхних.
Антонина Афанасьевна не стала менять традиций. Театральный зал при ней отпирался разве для того, чтобы отправить туда на хранение хлам, который ей было жаль сразу выбросить (она вообще тяжело расставалась с вещами).
Пока шло обсуждение, призрак не давал о себе знать, однако едва все смолкли, как плач раздался снова, причем столь нечеловечески жалобный, что гости поежились. Одна хозяйка, очевидно, успев привыкнуть, окидывала окружающих победоносным взглядом: мол, не верили? Убедитесь!
-- Вот что, -- решительно поднялась со стула Елизавета Николаевна. – Вы как хотите, а я иду на второй этаж. Хочу посмотреть, кто нам головы морочит. В призраков я не верю, а шутников нужно выводить на чистую воду.
-- Полностью с вами согласен, -- кивнул Георгий Михайлович. – Я не против шуток, но использовать для них фамильные предания Шуваловых не позволю.
Зато Прокофий Васильевич остался сидеть и даже поудобнее пристроился.
-- Не пойду и вам не советую, -- подливая себе чайку, благодушно сообщил он. – Призраки хороши в душещипательных романах, в реальности они не к добру. Скажу без обиняков: к смерти призрак, вот что. Я бы на вашем месте, Антонина Афанасьевна, замкнул второй этаж на ключ и не отпирал ни за какие коврижки. Помяните мое слово – не стоит туда ходить! Ни днем, ни, тем паче, ночью.
-- Вы, Прокофий Васильевич, прямо граф Синяя Борода, -- усмехнулся Георгий Михайлович. – Ежели уговаривать женщину не отпирать одну-единственную дверь, ее-то она первой и откроет. Гм, опять смолкло. Надо было поторопиться, а не препираться тут с вами – глядишь, уже поймали бы сорванца. А теперь, небось, сбежал.
-- Кто сбежал? – ехидно парировал Прокофий Васильевич. – Обычная живая девушка, которая плакала? Как она могла сбежать, чтобы мы ее не заметили? Нет, вы признайте, что все-таки верите в призрака. Уж вам ли, извините, в него не верить! Чай, ваш собственный предок набедокурил...
Тихий жалобный стон заставил его смолкнуть. Вздрогнув, Елизавета Николаевна скорым шагом направилась вверх по лестнице, Георгий Михайлович поспешил за ней.
Елизавета Николаевна, чихнув, укоризненно покачала головой.
-- Пылищи-то развели!
Театр был обширен и неимоверно грязен. Несколько сломанных стульев обозначали зрительный зал. Сцена, лишенная занавеса, выглядела жалко, ее доски шатались. И без того слабые лучи вечернего солнца, пройдя через заляпанные треснутые окна, скорее скрадывали предметы, чем обрисовывали их. Но главное -- время от времени непонятно откуда раздавался тихий плач. Вроде бы чуешь, где прячется разобиженная девица, бросишься в нужную сторону, дабы найти ее и утешить – ан нет. Оказывается, ты ошибся, и девица страждет за твоей спиной.
Елизавета Николаевна с Георгием Михайловичем недоумевали. Они даже открыли дверь каждой из актерских уборных, дабы убедиться, что там никто не скрывался. Пусто -- ни тени злоумышленника! Потом и звуки прекратились.
Парочка вернулась вниз.
-- Ну, что? – самодовольно уточнил Прокофий Васильевич. – Небось, никого не изловили? То-то же! Можно подумать, я призрака не узнаю. Он, родимый! То есть, она -- Параша.
-- Думаю, это неопознанное явление природы, -- неуверенно предположил Георгий Михайлович.
-- Какая вам в доме природа? – отрезала Елизавета Николаевна. – От грязи это.
-- Матушка, -- изумилась Антонина Афанасьевна, -- неужто, по-вашему, мебель с горя плачет: помойте меня? Так не бывает.
-- Ну, не знаю, -- вздохнул Георгий Михайлович. -- Прадед был статный красавец – с чего бы крестьянской девке так переживать, что аж до петли?
-- Не в обиду будь сказано, -- заметила Елизавета Николаевна, – о прадеде вашем до сих пор идет молва как о развратнике.
-- Широкой души был человек, -- не без зависти подтвердил правнук. – Мы так уже не умеем. Честно говоря, матушка моя верила в призрак Параши и ночевать в Бобровичах наотрез отказывалась.
-- Вот! – радостно откликнулся Прокофий Васильевич. – Признали-таки. Хорошо, что слышать призрака не опасно. Погибает лишь тот, кто его видит. Вы, Антонина Афанасьевна, едва Параша заплачет, уходите в свою комнату и запирайтесь.
-- Матушка полагала, он умеет летать и проникать сквозь стены. Ему ничего не стоит покинуть второй этаж и попасть в прямо спальню.
-- Ох! – ужаснулась Антонина Афанасьевна. – Как же быть?
Прокофий Васильевич ненадолго задумался, затем с торжеством произнес:
-- А вы просто закройте глазки, вот ничего и не увидите.
Все улыбнулись практичному совету, и вечер был завершен.
Глава вторая,
в которой подтверждается губительность встречи с призраком.
«Милый мой Сашура, здравствуй!
Пишет тебе твоя потерявшая на старости лет последний ум тетушка Елизабет. Ты, наверное, удивлен, с чего это я вдруг так себя чихвощу, хотя обычно об уме своем мнения куда как высокого. А может, и не удивлен. Ты с детства понимаешь, что у людей на душе, и теперь не сомневаешься, что у моих слов есть причины и здесь не простое кокетство, чтобы вызвать тебя на возражения: мол, ты, тетушка, на самом деле большая умница. Увы, и на старуху бывает проруха. Так сильно я сглупила, что нет мне теперь покоя.
Ты, конечно, помнишь нашу соседку из Бобровичей Антонину Афанасьевну Шишкину – ту, что в твои студенческие годы однажды чуть не заговорила тебя вусмерть, и ты потом прятался при ее появлении то в подпол, то на дерево. Она всегда любила поболтать о пустяках, да и рассудка была невеликого. Однако человек славный, добрый, а в остальном – кто без греха? Антонину Афанасьевну, царствие ей небесное, мы послезавтра будем хоронить, а виновата в этом я, старая дура, и никто другой. По крайней мере, такая мысль гложет меня, не переставая.
Но начну по порядку. Несколько дней назад Антонина Афанасьевна сообщила, что в Бобровичах появилось привидение – призрак крепостной актрисы Параши, удавившейся когда-то прямо на сцене. Ты наверняка не забыл эту жестокую легенду. Так вот: со второго этажа, где раньше был театр, стали доноситься женские стоны и плач. Я слышала их собственными ушами, когда играла в Бобровичах в винт. Мы обыскали на пару с Георгием Михайловичем и театр, и уборные. Безрезультатно -- ни души, а плач откуда-то раздается. Антонина Афанасьевна, простая душа, даже гордилась, какая невидаль у нее вдруг завелась.
Я подумала, что не мешает разобраться, в чем тут дело, да как-то оказалось недосуг. Сейчас ягода идет, готовим варенье. Еще забор покосился, а плотника толкового поди разыщи. Василий -- неплохой управляющий, однако за ним нужен глаз да. Кстати, Сашура, что я ни предпринимаю, доходы постоянно падают. Ты уж прости старую неумеху. И не вздумай опять писать, что денег этих не примешь. Имение принадлежит тебе – значит, и они тоже. На себя я расходую, сколько считаю необходимым. Если ты не тратишь, что я тебе присылаю, так это твое мальчишеское упрямство и романтические фантазии. Все равно не возьму обратно ни рубля, лишь разобижусь навсегда и уеду – а где мне тогда прикажешь жить?
Короче, нелепая история с призраком не то, чтобы выпала у меня из памяти – я временно отставила ее в сторонку. Даже когда на следующий день Антонина Афанасьевна примчалась ко мне всполошенная и рассказала, что видела эту самую девку Парашу, вихрем взлетевшую в небеса, я не обеспокоилась. Решила, соседка то ли голову мне морочит, дабы важность свою подчеркнуть (был у бедняжки такой грешок, дворянство у нее из новополученных, а встать вровень с Карелиными и Шуваловыми хотелось). То ли примерещилось ей чего – она их тех, с кем подобное случается, а тут еще Катиш, племянница Прокофия Васильевича, уши всем прожужжала историей про удавившуюся актерку и свой мистический дар. Я отослала соседку домой, велев не глупить и, если призрак вновь явится ей на глаза, подняться на второй этаж, изловить его и передать с рук на руки уряднику. А сама вернулась к варенью.
И что бы ты думал, милый мой Сашура? Наутро Антонину Афанасьевну нашли мертвую, со сломанной шеей. Лежала она на лестнице второго этажа, где ей делать было совершенно нечего – этаж нежилой. Но актерка Параша удавилась именно там, и там поселился ее призрак, увидеть которого, говорят, – к скорой неизбежной смерти. Неужто несчастная Антонина Афанасьевна бросилась ночью по моему совету ловить привидение и оттого погибла? Эта мысль не дает мне покоя. Или не привидение там было, а злой человек? Только зачем умышлять на бедняжку, в жизни никому не сделавшую плохого? С того мига, дорогой Сашура, как сообщили мне страшное известие, только и думаю: есть все-таки на свете призраки или нет и я ли виновна в смерти доброй моей приятельницы и соседки?
Знаю, ты занят в Петербурге важными делами. Но если найдется денек-другой, дабы утешить старую тетушку и разобраться в том, что она учудила, приезжай, не чинясь, в любой момент. И чем скорее, тем лучше. Есть еще одна проблема: на похороны прибудет из Москвы наследник Антонины Афанасьевны, ее двоюродный племянник Евгений Павлович Красилов. А я даже не знаю, стоит ли ему останавливаться в Бобровичах или разумнее поостеречься, дабы не повстречать случайно опасного призрака. Я бы пригласила Евгения Павловича пожить пока в Осинках, да боюсь, молодой городской фертик лишь посмеется над глупой деревенской старухой, верящей во всякую дребедень. А тебя, известного столичного адвоката, он послушает.
Любящая тебя тетушка Елизабет, 20 июля 1910 года».
Наследство свалилось на Евгения неожиданно. Нет, он помнил о существовании двоюродной сестры покойного отца – в основном по той причине, что когда был ребенком, дама приехала в гости, привезя удивительной красоты волшебный фонарь в подарок. Однако это случилось двадцать с лишним лет назад, и с тех пор тетку Евгений не встречал. Он даже не подозревал, что является ее наследником, поскольку родство было отдаленным.
Известие о смерти малознакомой и давно не юной Антонины Афанасьевны Шишкиной его не огорчило -- скорее озаботило. Надо отправляться на похороны, возможно, самому их организовывать, да еще что-то решать с имением. Наверняка оно приносит одни убытки – а если нет, начнет их приносить со сменой владельца.
Увы, в своих хозяйственных способностях (точнее, в их полном отсутствии) Евгений не сомневался. Как сетовал камердинер Федор, служивший Женечке с детства, этот ребенок слишком много думает. Счастье, что по окончании историко-филологического факультета Московского университета Евгений остался там работать, занимаясь любимым делом – изучением «Слова о полку Игореве». Тут-то его никто не мог сбить с толку. Он был убежден, что нарушения хронологии в гениальной поэме произошли случайно. Несброшюрованные страницы перемешались, и мы получили текст, столетия ставящий исследователей в тупик. Если расположить листы в нужном порядке, получится связное, удивительнейшее повествование.
Разумеется, у Евгения Павловича Красилова имелись оппоненты, однако это не помешало ему в неполные тридцать стать приват-доцентом и претендовать на должность профессора – лишь бы освободилась ставка. Он считался серьезным противником в научных дискуссиях. Зато любой приказчик мог с легкостью всучить ему негодный товар за весьма солидные деньги, а кухарка выдать старую жилистую утку за нежного цыпленка. Впрочем, кухарку Федор давно прогнал, предпочитая готовить самолично. Чего Евгений умудрился не заметить, простодушно радуясь, что в доме вдруг стало тише и можно эффективнее заниматься наукой.
Однако чувство долга и семейственные узы были ученому не чужды. Раз, кроме него, некому похоронить одинокую старушку, значит, нужно ехать, хочешь ты этого или нет. Благо, по причине летних вакаций занятия в университете прекращены, и никому не требуется тебя подменять.
Выйдя на полустанке, Евгений обнаружил поджидавшее его изящное ландо на рессорах. Толстый бородатый кучер, не слишком уместный для столь элегантного экипажа, сообщил, что служил Антонине Афанасьевне, а теперь соседка, Лизавета Николаевна, послала его встретить наследника. Сундуки с вещами были погружены, и ландо отправилось в путь.
Евгений с удовольствием созерцал оживленное сельцо с торговыми лавками, затем узрел белую церковь на холме, небольшой пруд, питаемый ручьем, который в него вливался и тек дальше, по долине, пропадая в болоте, и, наконец, увидел густой кудрявый кустарник высотой в человеческий рост.
-- Леса-то свели, -- укоризненно заметил кучер. – Нехорошо это. Арендаторы, не хозяева -- чего с них взять? Барыня наша из московских была, городская. Ей здешних делов не понять. Вы, барин, тоже из Москвы? Здесь останетесь или продадите имение? Мы все гадаем, под кем нам теперь жить.
-- Продам, – рассеянно бросил Евгений, глядя вперед.
Там виднелась березовая аллея, взбегающая на невысокий холм. Какие-то постройки видны между зеленью, потом поля, а за ними лесные дали: зубчатые ели, дрожащие осины, кое-где мощные дубы. И дом на склоне – деревянный, двухэтажный, с двумя непритязательными колоннами у входа и зеленой металлической крышей. В саду на грядке возится расхристанный мужик, крестьянская баба снимает ведра с коромысла. Проселок ведет дальше, к деревне. По обе стороны – луга и пашни... и ширь, бесконечная, невообразимая, от которой теснится в груди.
-- О Руская земле, уже за шеломянем еси, – тихо прошептал Евгений.
Никогда еще цитата из любимого «Слова» не казалась столь понятной и близкой. Вот она, русская земля, скрывшаяся за холмом от Игорева полка! Она не исчезла – нужно лишь знать, где ее найти.
-- Что, барин? – удивился кучер.
-- Я не собираюсь продавать имение, -- неожиданно для себя объявил ему Евгений. -- Буду жить то здесь, то в Москве.