Кучер покосился с изумлением, однако промолчал.
Евгений вышел из ландо. Густые кусты сирени окружали дом со всех сторон. Незатейливый цветник, скрипучие старые качели... Евгению чудилось, что все это он уже видел и любил когда-то – то ли в другой жизни, то ли во сне. Это все – его! Вышло из его сердца и выросло само собой ровно такое, каким должно быть. Господи, откуда подобные фантазии у типичного городского жителя? Память предков, воевавших в Игоревой рати, или просто восторг от забытой в городской суете природы? Трудно сказать. Только Евгений был сейчас совершенно счастлив.
-- Колодезь у нас удобный, -- зачем-то известил кучер. – Вот кухня. Есть вход прямо со двора, а можно из дому, через сени.
-- Кухня? – переспросил молодой человек, не очень понимая, о чем речь, и в растерянности вертя головой.
-- Смотрите, что краска на стенах облупилась? – догадался кучер. -- Давно не подновляли, да.
-- А чего подновлять? -- хихикнула неопрятная девушка, выскочившая на крыльцо и жадно изучающая гостя. – И так жить можно. Вы, значит, наследники будете?
-- Маша! – женский голос, доносящийся из дома, был негромок, однако строг. – Не лодырничай. У тебя много дел.
-- Наследник приехал, -- не без испуга откликнулась Маша. – Я его встречаю хлебом-солью.
-- Какими еще хлебом-солью? Ты что сочиняешь?
На крыльцо выскочила старуха в черном – высокая, статная, с чеканными чертами до сих пор красивого лица и глубокий Павлович Красилов. и. олепетал Евгений. го лица и суровыми складками, идущими от носа ко ртуми складками, идущими от носа ко рту.
-- Здравствуйте, -- пролепетал Евгений. Он вообще опасался женщин, а суровых старух в особенности. – Я Евгений Павлович Красилов. А вы, вероятно, Елизавета Николаевна? Спасибо, что прислали к станции экипаж. Я тут впервые, места для меня новые...
-- Добрый день, Евгений Павлович, -- без тени улыбки кивнула старуха. – Проходите, располагайтесь. Столовая пока занята – мы там готовимся к поминкам. Надеюсь, вы не против? А остальные комнаты свободны. Маша вам все покажет.
-- Готовитесь к поминкам? – Облегчение Евгения было столь сильно, что он начисто забыл о приличиях. – Какое счастье! Значит, самому не придется? А я-то всю дорогу промаялся: как на поминках положено кормить, кого звать... Ох, ничего не знаю, и даже проконсультироваться не с кем. С похоронами вы тоже поможете? – И, устыдившись собственной наглости, смущенно добавил: -- Извините, пожалуйста. Я понимаю, что вам это нелегко, и вы совершенно не обязаны. Просто вырвалось на радостях.
Лицо собеседницы смягчилось.
-- Разумеется, все уже подготовлено, -- спокойно известила она. – Было бы глупо ждать вашего приезда. Отпевание в местной церкви через несколько часов. Место на кладбище Антонина Афанасьевна давно себе подобрала. Народу будет немного – мы тут живем замкнуто. Можете ни о чем не беспокоиться. Вам нужно отдохнуть с дороги.
Евгений покорно кивнул. Елизавета Николаевна по-прежнему внушала ему робость, однако теперь к ней примешивалось нечто вроде священного трепета, с каким мы смотрим на канатоходца, уверенно балансирующего под куполом цирка.
Они вошли в дом.
-- Жилых комнат пять, -- объяснила Елизавета Николаевна. -- Три окнами в сад и две боковых. В том проходе вешалки для платьев.
Потолки были высокие, полы деревянные, крашеные. В столовой – большой, с видом на сад – окна двустворчатые, без поперечного переплета, с узкими цельными стеклами наверху и внизу. Добавочные стекла цветные – лиловые или желтые. На стенах красивые, хотя и несколько потертые обои с белыми французскими лилиями на густом голубом фоне и золотыми цепочками между ними.
-- Вам, наверное, будет удобнее остановиться в спальне для гостей, -- предположила Елизавета Николаевна. – Она больше подойдет мужчине.
-- Ну, конечно, -- подтвердил Евгений.
Еще не хватало поселиться в комнате несчастной хозяйки, едва успевшей умереть!
Гостевую спальню затеняли два больших серебристых тополя у забора, разделяющего двор и сад. Впрочем, Евгению даже понравился полумрак.
Застеленная чистым бельем кровать, рядом обширный умывальный стол с двумя тазами и кувшином. В углу печка, за дверью ясеневый шкаф для белья, у свободной стены диван, обитый зеленым ситцем. Между окнами старый письменный стол, заставленный безделушками. Все производило впечатление приобретенного по случаю и случайно же составленного вместе. И в то же время по непонятной причине от обстановки веяло спокойствием и уютом. Хотелось сесть за стол и, глядя на пейзаж вдалеке, в очередной раз подумать о тайнах гениального «Слова» -- или просто помечтать.
И тут Евгений, уже готовый расслабиться, вспомнил ужасную вещь. То есть, сама по себе вещь не была ужасна. Кошмар в том, что ему, именно ему придется о ней сейчас заговорить. Затрагивать подобные темы, да еще с дамами -- тем более, с Елизаветой Николаевной -- представлялось Евгению пыткой. Однако избежать пытки не представлялось возможным. От подобного парадокса бедняга просто оцепенел.
-- Мм... – замычал он, жалобно глядя на собеседницу.
-- Что вас не устраивает? – вмиг вернув былую суровость, осведомилась та.
-- Де... де... – краснея и заикаясь, пытался выдавить Евгений, но язык его не слушался. – Де... де...
-- Дети? – подсказала старуха. – У вас есть дети?
-- Нет! – от страшного предположения он даже обрел язык. – Я неженат. Деньги... вы потратили на похороны с поминками деньги. Надо сразу их вам вернуть, а то потом я забуду и останусь вам должен. Через несколько лет вспомню и буду мучиться... Со мной так уже бывало. Пожалуйста, не обижайтесь... Я знаю, что упоминать о деньгах в обществе неприлично, но как же мне поступить иначе?
У Евгения было ощущение, что он сорвался с горы и безудержно летит вниз, в пропасть. Почему он вечно ведет себя не так, как положено? Что за проклятие такое? Его воспитывали не хуже других, и старается-то он изо всех сил, а толку ни малейшего.
Елизавета Николаевна неожиданно расхохоталась.
-- Вы, мальчики, очень забавны. Мой племянник Сашура тоже смешной. Надеюсь, он скоро приедет, и вы подружитесь. По тратам я вам представлю подробный отчет, не волнуйтесь. И не переживайте, что я тут вместо вас заправляю. Люблю, грешница, покомандовать. Если решите оставить поместье себе, охотно на первых порах помогу. Хотя, наверное, продадите? Много вам дадут вряд ли, но покупатель есть. Георгий Михайлович предлагал приобрести землю у вашей тетушки – он вряд ли откажется заплатить вам ту же цену. Хотя не знаю, откуда у него деньги – доходы-то падают.
-- Не продам, -- поспешно замотал головой Евгений. – Мне в Бобровичах необычайно нравится. Постоянно жить, правда, не смогу.
-- Служите?
-- Приват-доцент в университете. Но надеюсь часто сюда наведываться.
Глаза собеседницы странно сверкнули.
-- Устроите здесь дачу?
-- Какая же это дача? – изумился Евгений. – Тут дом... настоящий дом.
Старуха улыбнулась, и Евгению вдруг почудилось, что он только что выдержал экзамен – не менее строгий, чем в когда-то университете.
-- Поселились у нас недавно одни такие... дачники, -- последнее слово отчего-то прозвучало презрительно. – Ну, вы их на отпевании сами увидите и все поймете. А пока отдыхайте, Евгений Павлович, набирайтесь сил. Они вам пригодятся.
Елизавета Николаевна ушла, а Евгений прилег на диванчик, глядя в окно. На душе было одновременно тревожно и радостно. Словно ты вернулся, наконец, домой после долгой поездки и пытаешься понять, многое ли изменилось и как жить дальше.
Странный звук отвлек молодого человека от размышлений. Женщина, что ли, плачет где-то наверху? Тоненько, жалобно и немного жутко. Неужто вызвавшая симпатию Елизавета Николаевна – новая Салтычиха, жестоко наказывающая слуг? Кстати, на второй этаж Евгения не водили, о нем речь вообще не шла. Кто там размещается? Разве умершая тетушка не была одинока?
Моментально вспомнился английский роман о гувернантке по имени Джейн, которую не пускали в часть хозяйского дома -- там прятали опасную сумасшедшую. Или другой роман, тоже английский, где героиню держали в Удольфском замке, скрывающем самые жуткие тайны. Те давали о себе знать косвенными признаками, вроде нынешнего плача. Умеют британцы нагнать страху! Евгений, по счастью, не юная девица, а взрослый мужчина, приват-доцент. Он не впадет в панику, а станет рассуждать здраво, подобно гениальному сыщику мистеру Шерлоку Холмсу – тоже, что характерно, плоду фантазии англичан. Лучше услышать плач, чем вой собаки Баскервиллей, готовой перегрызть тебе горло, не правда ли?
Кстати, плач смолк. Может, его и не было вовсе? Померещилось?
Глава третья,
представляющая нам важнейшее для повестования лицо.
Организационные способности Елизаветы Николаевны, чего и следовало ожидать, оказались выше всяческих похвал. Евгений почти не заметил, как пролетели отпевание и похороны, настолько все происходило быстро и гладко.
Зато поминок он ждал не без тревоги. Привыкший к кабинетной работе ученый тяготился новыми знакомствами, даже от собственных студентов предпочитая держаться на расстоянии. А тут в один день быть вынужденным представиться такому количеству чужаков! Ничего не поделаешь – в качестве наследника покойной он обязан проявить гостеприимство к ее друзьям. Повезло еще, что Елизавету Николаевну Евгений почему-то... Не то, чтобы перестал бояться... Нет, он продолжал перед нею трепетать, но не как перед посторонней, а словно он был ребенком, она же его тетушкой – суровой, однако неизменно справедливой.
-- Вот один из ближайших соседей бедной Антонины Афанасьевны, -- объяснила она, твердой рукой вцепившись Евгению в локоть, дабы стеснительный мальчишка не вздумал от страха сбежать. -- Прокофий Васильевич Поливайло, хозяин Новосвятова и прекраснейшей свиньи Жозефины.
Апоплексического склада толстячок бодро закивал:
-- Да-да, моя Жозефина прекрасна.
-- В здешних краях имеется экземпляр гораздо лучше.
Безумцем, осмелившимся перечить Елизавете Николаевне, был мужчина лет под пятьдесят во фраке и цилиндре, вызывающе неуместными здесь, в деревенской глуши. Его дама в черном бархате, затянутая в рюмочку, жеманно взмахнула рукой, поверх перчатки украшенной парой колец с крупными бриллиантами.
-- Не стоит спешить, дорогой. Да, мы выписали из Англии животное самых благородных кровей, куда дороже Жозефины. Однако пока его не доставят на выставку, нельзя быть ни в чем уверенным. Оно может, например, заболеть. И тогда победа наверняка достанется милейшему Прокофию Васильевичу.
-- Моя Жозефина обойдет вашу англичанку! – пыхтя от гнева, выкрикнул толстяк. – Не зря вы свою свинью так усиленно прячете! Как ее зовут? Какой она породы? Какого окраса?
-- Понятия не имею, -- пожал плечами мужчина. – Это должно волновать моего свинаря. Меня интересует исключительно результат. Раз я решил на отдыхе предаваться сельским развлечениям, приходится быть достойным своего положения. То есть, первым.
-- Это наши дачники, -- с преувеличенной любезностью сообщила Елизавета Николаевна. – Станислав Сергеевич Куницын, занимая высокий пост в Министерстве народного просвещения, нуждается в регулярном отдыхе от утомительных трудов. Недавно они с женой, Аделаидой Федоровной, приобрели имение неподалеку и обустроили его на свой вкус.
-- Удобства почти как в Санкт-Петербурге, -- улыбнулась Аделаида Федоровна. – Разумеется, мы избавились от леса и полей вокруг дачи, заведя конюшни, поле для гольфа и чудесный теннисный корт. Недоумеваю, почему остальные не следуют нашему примеру. Неужели вам не скучно общаться с неграмотными крестьянами, работающими у вас в поместьях? Без этакой мороки отдых станет гораздо приятнее.
-- Устроить все, как у нас, не так-то просто, милая супруга. Нужен твой вкус к изящному и мои средства. Да еще грозят вскоре передвинуть железную дорогу – возможно, часть построек придется из-за нее снести. Не каждый справится с трудностями, подобно нам, -- самодовольно сообщил Куницын.
-- Трудности? Какие трудности? – Прокофий Васильевич так побагровел, что Евгений всерьез испугался, не хватит ли несчастного удар. – Не знать имя собственной свиньи... Неудивительно, что вас пугают крестьяне!
-- Успокойтесь, любезный мой Прокофий Васильевич, -- тихо проговорил пожилой джентльмен с выправкой военного и роскошной шпагой на бедре. – В память безвременно погибшей Антонины Афанасьевны не будем омрачать ее похороны склокой.
-- Слышу речь не мальчика, но мужа, -- поддержала незнакомца Елизавета Николаевна. – Евгений Павлович, позвольте представить вам Георгия Михайловича Шувалова-Извицкого, старожила здешних мест.
-- Карелины, ваши предки, жили здесь не меньше моих, очаровательная Елизавета Николаевна.
На очаровательную старуха Карелина иронически вздернула бровь, однако гнева в ее глазах Евгений не заметил.
Рядом с Куницыными, напоминавшими ворон в павлиньих перьях, Георгий Михайлович выглядел особенно строго и благородно: четкие черты лица, безупречная осанка, не новый, идеально сидящий сюртук. Самое поразительное, что дачники явно чувствовали это, моментально поубавив спеси и поглядывая на Шувалова-Извицкого с почтением.
-- Собирается ли на поминки ваша прелестная племянница Катиш? – стараясь отвлечь соседа, обратился к нему Георгий Михайлович. – Мы ждем только ее, не правда ли?
-- А кто эту вертихвостку разберет, -- махнул рукой Поливайло. – Вот вы, Евгений Павлович, человек молодой, к тому же только из Москвы, как и она. Вдруг хоть вы мне разъясните? Барышне девятнадцать лет. Вроде была у нее несчастная любовь... Хотя что за любовь может быть к артисту, да еще итальяшке? Он поет на сцене свои скучные арии, дамы в зале слушают. Нет, угораздило мою дурочку с ним лично познакомиться... Она ни бельмеса по-итальянски, он по-русски... зачем это было нужно -- не понимаю! Потом он уехал, а она пыталась отравиться. Откачали, конечно, но с тех пор Катька сама не своя. Ходит в черном, грозит остаться в старых девках... Старая девка – это ведь позорище всему семейству... ох, простите, Елизавета Николаевна, -- Прокофий Васильевич смущенно закашлялся.
-- Мое семейство другого мнения, -- сухо заметила Карелина.
-- Елизавета Николаевна – жрица богини Весты, хранительницы домашнего очага, -- галантно вставил Шувалов-Извицкий. – Что может быть почетнее? Да и ваша Катиш... Я бы не волновался за ее судьбу. Пусть перебесится, пока молода – лучшей женой станет избраннику потом.
-- Ну, не знаю. Вот отправили ее ко мне лечиться от разбитого сердца. Парное молочко, деревенский воздух. Опять же, Жозефина... Стоит на нее, красавицу, взглянуть – все неприятности забудешь. И что? Связалась с этим недоучившимся студентиком, безродным революционером, толстовцем проклятым. Его из университета выгнали за бунтарство -- теперь он здесь крестьян мутит. Куда смотрит правительство? Как подобное позволяют, ума не приложу?
-- Я не в восторге от встреч Катиш с Андреем Зыкиным, -- Елизавета Николаевна пожала плечами. – Но вынуждена поправить: он не мутит крестьян, а учит их детей грамоте и арифметике.
-- А зачем им грамота, матушка? Тем более, прости Господи, арифметика. Все равно ни в чем не разберутся, только время зря потратят. А если кто разберется, тем хуже – возомнит о себе лишнего. Нет, я бы это запретил.
-- Министерство просвещения всячески старается удалить из университетов разносчиков революционной заразы, -- наставительно поведал Куницын. – Зыкин выдворен из Москвы и отправлен под надзор по месту проживания родителей, в деревню Новосвятово. Любые его незаконные действия будут моментально пресечены.
Но Евгений уже не слышал этих слов. Он смотрел в окно, на березовую аллею, по которой шла девушка в белом платье с розовым кушаком. Девушка была высокая и статная, с румяными щеками, очень светлой кожей и русыми волосами. Ее широко расставленные карие глаза с золотистыми ресницами сияли, алые губы были чуть-чуть приоткрыты.