— Доброе утро, — звучит, как черная шутка, но Лиллиан резко растягивает губы, повернув в мою сторону голову:
— Привет, — улыбается. Сидит за столом, согнувшись, не опирается одной стопой на пол. Та, что забинтована.
— Митчелл говорит, ты рано встаешь, но чтобы настолько, — очень натянуто смеется, опустив взгляд, ненадолго, и вновь смотрит мне в глаза, устало выдохнув:
— Высыпаешься хоть?
— Да, — ложь.
Прохожу к столу, нервно потирая замерзшие за холодную ночь ладони:
— Вам сделать чай? — вижу, чайник согрет, кружка и ложка подготовлены, но, кажется, Лиллиан без сил села на стул и просидела всё это время. Как давно она не спит? И спала ли? Думаю, все этой ночью были лишены возможности морально отдохнуть.
— Нет, не стоит, — знаю, не хочет обременять, но я всё равно иду к столешнице, чтобы заварить ей ромашковый. Заодно и себе сделаю. Но первым делом, вынимаю баночку с витаминами, принимая с глотком чистой воды из фильтра. Опираюсь руками на край раковины, недолго переминаясь с ноги на ногу. Лучше собраться сейчас, перед выходом из дома, иначе тяжело будет перенести учебный день.
Настраиваю себя, пока завариваю чай, а Лиллиан всё это время сидит молча, продолжая смотреть, но уже в окно. Думаю, её успокаивают качающиеся ветви вишни, что растет снаружи. Ветер сильный, немного необычно. Небо затянуто белыми облаками, но кое-где проглядываются участки голубого оттенка.
Заливаю кипятком кружки, спокойно реагируя на голос женщины позади:
— Райли, могу я попросить кое-что?
— Да? — может, ей нужно лекарство? Успокоительное?
— Если я смогу уговорить Дилана перебраться к вам, дашь ли ты свое разрешение?
Одна капля горячей, как Ад, воды попадает на тыльную сторону ладони, но мое лицо остается невозмутимым. Медленно моргаю, нахмурив брови, и оглядываюсь на Лиллиан, которая так же поворачивает голову, чтобы установить зрительный контакт, и смотрит она на меня с легким волнением. Мне хотелось, чтобы с моим мнением считались, но, услышав подобный вопрос, ощущаю только усилившуюся вину, словно причастна к их беде.
Нет, я не желаю. Никаких чужаков в доме, тем более таких, как О’Брайен. Это мое личное мнение. Если кое-как вытерпела неделю с ним под одной крышей, то неясно, смогу ли переживать неопределенный срок. Это мой дом. Но если я отказываю, отлично принимая тот факт, что у них дома проблемы, от которых они так страдают, если судить по виду Лиллиан, значит ли это, что я поступаю эгоистично, тревожась исключительно о своем комфорте? Конечно, именно это оно и значит.
— Да, я не против, — ложь во благо. Ложь, которая нужна Лиллиан сейчас, чтобы почувствовать себя лучше. Только ради неё можно потерпеть, так как, напомню, хорошо к ней относилась на протяжении всех трех лет её отношений с отцом. Всё испортило присутствие О’Брайена. И будет портить всегда.
Женщина впервые за утро искренне улыбается, а глаза её больше не демонстрируют безысходность, что окутывает внутри:
— Спасибо, Райли.
Да, Райли. Спасибо за ложь.
Зеркало открыто демонстрирует мое внешнее состояние, ничего не скрывает, наверное, поэтому мне нравится в него смотреться. Абсолютно всё: начиная с тем созвездием родинок на шее, заканчивая тонкими красными линиями в уголках глаз. В комнате играет бледный свет, меня впервые посещает такое навязчивое желание зашторить окна, чтобы остаться в легкой темноте. Обычно наоборот.
Первый урок через пятнадцать минут, а я медленно разбираюсь с пуговицами своей темно-зеленой клетчатой рубашки. Наблюдаю за ленивыми движениями своих пальцев в отражении. Неужели, мне настолько не хочется покидать комнату? Это ненормально для меня. Может, излишнее сидение дома вызывает отвыкание от активности? Думаю, стоит заставить себя выбираться. Давно не ходила гулять с друзьями, может, у них на сегодня что-то запланировано?
Опускаю взгляд на свои темные джинсы, что слишком обтягивают ноги. Мои любимые порваны, в них я чувствовала себя не так сковано. Неприятное ощущение. Волосы еле расчесываю, убирая в неопрятный пучок, который никак не хочет выглядеть лучше, поэтому опускаю руки, громко выдохнув. Сутулюсь. Смотрю на себя.
Откуда эта тяжесть, Райли?
Раз, два, три.
Считаю звёзды.
Не помогает.
Хмуро фыркаю под нос, застегнув последнюю пуговицу, тем самым пережав шею. Теперь чувствую себя комфортнее. Беру рюкзак, покидая комнату, и совершенно не тороплюсь, пока иду по коридору к лестнице. Слышу голоса взрослых в прихожей и спускаюсь на пару ступенек вниз, прежде чем вовсе остановиться, пальцами поправляя ремни груза на спине.
— Он отказывается оставаться в больнице, — Лиллиан еле стоит на ногах, удерживая равновесие, пока отец помогает ей надеть теплую кофту:
— Тогда поставь его перед выбором: либо больница, либо мой дом, — да, умение быть категоричным — его определенный талант.
— Но… — женщина очень мягкая по натуре, так что невольно задумываюсь о том, что они подходят друг другу: мужчина жесткий, она — наоборот.
— Это дети, Лиллиан, — отец открывает дверь, и я вижу, как он стреляет в меня взглядом. — Они пока малы, чтобы что-то решать.
Выходят. Закрывают дверь. Стою.
Мы — дети.
Мы ничего не решаем, но, быть может, взрослые правда лучше разбираются в ситуации, и проблема нашего детского непонимания происходящего не в том, что мы малы для этого, а в том, что эти самые «взрослые» не раскрывают тонкостей проблемы.
Вина в отсутствии разговоров между ребенком и его родителем.
Вина в недоверии.
— Опять О’Брайен отсутствует? — учительница по физике с довольной улыбкой что-то помечает в журнале, качнув головой. — Точно жалобу подам, — думаю, это её личная победа — подать докладную. Кто хочет держать подобный сброд в классе?
За окном такое же бледное небо. Мои чувства к нему не изменились. Абсолютное «ничего». Никаких положительных и негативных эмоций. Пустота в отношение всего, что происходит вокруг: плевать на разговоры одноклассников, плевать на друзей, которые обсуждают поездку на реку сегодня после школы, плевать на шутку Остина, задевающую старую тему удовлетворения от нарастающих проблем упырей. Мне тоже кажется, что ни один из них не протянет здесь до конца года. Какое учебное заведение допустит к выпускным экзаменам подобных бездарей? Они ведь опозорят, показав ужасный результат, так что не сомневаюсь: ни один из упырей не задержится с нами. Их и без того терпели четыре года.
Но знаете, что? Мне плевать. Хотелось бы сказать ребятам, что эти темы, касающиеся проблемных типов, в край достали, и говорить об этом надоело, но держу в себе, позволяя им еще минуты три перебирать косточки упырей, пока тех нет в кабинете.
Подпираю щеку ладонью, уставившись на учительницу. Она продолжает с явным наслаждением помечать что-то на отдельном листе. Перевожу незаинтересованный взгляд на Агнесс, которая играет с волосами Робба, поддакивая словам Остина. Только сейчас понимаю, что русый парень любит трепать языком, любит обсуждать других, делая акцент на том, что объекты обсуждений куда хуже его, то есть себя он превозносит над ними. Вот это самоуверенность. Моргаю, с таким же равнодушием оглядываясь на пустые задние парты, за одной из которых обычно сидит Дилан. И я… Не могу точно вспомнить, где именно он сидит, то есть направления ясно, но конкретно не знаю. Еще одно подтверждение тому, что не обращаю на него столько внимания, сколько, например, на Нейтана, что постоянно бросается чем-то с задних парт.
А чем обычно занят О’Брайен? Понятия не имею. Главное, чтобы не трогал нас.
— Тебе холодно? — Остин обращается ко мне, пальцами показывая на свою шею. Говорит про мою полностью застегнутую рубашку.
— Нет, — еле принуждаю себя к открытию рта. — Просто мне так нравится.
Парень улыбается:
— Лучше, когда она немного расстегнута, так ты выглядишь больно серьезно и строго, — улыбается. Я моргаю, опуская руку под стол, и наклоняю голову, не понимая:
— А что в этом плохого?
— Ничего, просто ты не такая, — парень отвлекается на ворчание Робба, которому в волосы Агнесс вплела свой венок, а теперь не может вытащить, ведь кудри путаются. Русый не видит, я смотрю на него.
Вот оно. Я — несерьезный человек. Может, он и прав. Начинаю осторожно расстегивать верхнюю пуговицу, с полным отсутствием эмоций на лице. В поле зрения попадает Остин, вновь смотрящий на меня, и знаю, что он следит за моим действием. Открыто, даже не смущаясь того, что Агнесс или Робб могут заметить, хотя они так увлечены друг другом, что вряд ли увидят нечто подобное.
Я не рассказывала подруге о случившемся на реке в тот день.
Поднимаю глаза, когда освобождаю шею от крепкого сжатия. Встречаюсь взглядом с Остином, и тот улыбается мне краем губ, заставив неловко сглотнуть и ощутить легкое покалывание на коже щек. Парень зрительно скользит ниже, к оголенному участку шеи, и моргает, потянув одну руку к моей рубашке. Осторожно расстегивает еще одну пуговицу, чтобы открыть ключицы. Отвожу глаза, делая вид, что заинтересована происходящим между Агнесс и Роббом: девушка издевается над волосами парня, начав плести мелкие косички из кудрей, которые потом будет очень сложно расплести обратно. Однажды бедняга проходил с чудным причесоном около месяца, даже помыть голову не мог. Но, думаю, ему охотно любое взаимодействие с девушкой, чья широкая улыбка наполнена лучами летнего солнца. Причем очень жаркого.
Не реагирую, когда Остин пальцами проводит по выпирающей ключице, ведь сижу сутуло, спиной прижавшись к спинке стула. Поворачиваю голову, смотрю на него, но по-прежнему не испытываю никаких эмоций, поэтому выражение лица кажется каменным. И парень смотрит на меня вполне серьезно, убирает руку. Молчим. Смотрим.
Мы были слишком пьяны. Но я всё детально помню.
— Райли, ты чего такая? — Агнесс не отводит взгляда от волос Робба, пытаясь их распутать своими тонкими пальцами.
— Какая? — прекращаю молчаливое зрительное исследование Остина, взглянув на подругу. Робб мычит от боли, но находит силы говорить:
— Мы обсуждаем поездку на реку. Ты как-то без энтузиазма.
Всего на секунду ухожу. В себя.
…Тяжелое тело. Холодная ладонь на бедре, направляется к талии, под платье, чтобы оказаться ближе к груди. Быстрое дыхание. Звук несущейся речной воды…
Всего секунда — этого никто не способен заметить.
— Я не хочу, — отвечаю слишком резко, при этом дернув головой, чтобы перестать думать о том, что вызывает смущение. Друзья переводят на меня внимание, даже Робб еле отрывает голову от поверхности стола, удивленно моргая.
— Ты чего… — Агнесс повторяет вопрос, — такая? — какая «такая»?
— Много дел дома, — ложь. — Отец просил помочь, — ложь.
— Блин, твой отец со своими делами… — девушка ворчит, обиженно надув щеки. — Мы давно не выбирались на реку.
…Звучание речной воды…
— Да, — киваю. — Знаю, лучше, давайте как-нибудь выберемся в кафе, — предлагаю. Не хочу на реку.
— Ладно, — Агнесс пожимает плечами, как и Остин, который решает помочь ей разобраться с волосами друга. Держу ледяные ладони в замке на коленях. Хотела заставить себя выбраться из дома, чтобы вернуться к активной социальной жизни, а выходит наоборот. Стреляю взглядом в сторону сереющего неба за окном.
Сегодня очень странный день.
Сегодня очень странное состояние.
Сегодня я опять не являюсь «собой».
***
До окончания уроков проходит дождь. Сильный, оставляющий последствия. И речь идет не только про разваленные клумбы цветов, травмированные деревья в парках.
Гоню на велосипеде вниз по дороге, держась, как обычно, ближе к тротуару. Не задумываюсь о крупных лужах под колесами, грязная вода которых каплями осыпает мои светлые кроссовки и нижнюю часть джинсов. Не стоит вновь повторять о своем полном плевательском отношении к происходящему, просто скажу, что мне охота скорее оказаться дома. И дело даже не в сильном ветре или холодном черном небе на горизонте. Мне не нравится находиться вне стен в таком настроении. Поскорей бы перестала мучить эта необъяснимая меланхолия. Вроде на дворе весна, всё оживает, цветет, пускает ароматы, а ты держишься с такой миной на лице, будто не способен ни чувствовать, ни видеть окружающей красоты и получать самое обычное наслаждение от таких простых вещей.
Светофор. Торможу, не игнорируя морозный ветер, бьющий по лицу. Начинаю застегивать верхние пуговицы рубашки, совсем не реагируя верным образом на остановившийся сбоку автомобиль.
Нет, не нужно, Райли. Сосредоточься на музыке в наушниках. Daughter — Numbers. Как раз подстать состоянию. Ровно дышу, даже сквозь музыкальный барьер слышу смех и словесные попытки этих типов привлечь мое внимание. Смотрю перед собой. Пальцы сжимают ручки руля велосипеда. Давление со стороны не прекращается. Молчу. Поднимаю напряженный взгляд на огни светофора. Красный. Моргаю. Давай.
Зеленый. Выдыхаю, предвкушая освобождение от моральной пытки, но сегодня я теряю внимательность по отношению к окружающему миру, поэтому поздно замечаю, как один из упырей крепко держит мой велосипед чуть ниже руля. Машина газует, поэтому и мое средство передвижения рвется с места, как ненормальное, заставляя меня соскочить в страхе за собственную жизнь. Ступаю больными ногами по асфальту, еле удержавшись перед падением. Автомобили позади начинают сигналить мне, вынуждая быстро уйти с дороги, чтобы миновать встречи с ними. Тяжело дышу, еле убрав растрепанные ветром локоны волос с лица, чтобы видеть, как упыри отпускают мой велик, бросив на асфальте, из-за чего машины позади прокатываются по нему, а тот в ответ бренчит, издавая странный больной звук.
Опускаю руки. Прекращаю пытаться контролировать волосы. Равнодушно наблюдаю, как автомобилисты объезжают мой велосипед, а прохожие начинают негодовать, прося скорее убрать этот предмет с проезжей части, вдруг произойдет авария. И я будто виновата в произошедшем. Как мне надоело ощущать эту вину, которая не должна иметь какое-либо отношение ко мне, ведь…
Плевать. Мне даже на собственные мысли плевать.
Поддерживаю пустоту в голове, пока иду к велосипеду, погнувшемуся с одной стороны, и отвожу его к скамье возле небольшого кафетерия с козырьком и цветами в горшках. Сажусь на мокрую поверхность, вытянув ноги. Смотрю перед собой. Потрясающе. Прекрасно. Да плевать.
Лениво снимаю с плеч рюкзак, вынув бутылку воды и баночку витаминов. Без желания пихаю в себя капсулу, глотаю. И сижу. Молчу. Необычно то, как сейчас мир существует совершенно отдельно — вот, как себя ощущаю. Оторвано от других. Мимо идут прохожие, несутся машины. В сознании тихо.
Опускаю взгляд на поломанный велосипед. Начинаю ногтями сдирать обертку баночки. Оставлю его на свалке.
***
Глотаю капсулу. Запиваю. Глотаю. Уже третья за день, никакого эффекта. Такое же состояние отсутствия, отрешенность от окружающего мира, полная потеря интереса к происходящему. Стою в ванной у раковины, закручиваю белую крышку баночки с витаминами. Поднимаю карие глаза на зеркало: мешки под ними, опухшие щеки, беспорядок на голове. Мятая белая футболка съезжает с плеча, оголяя кожу. Прячу баночку в карман штанов, и делаю крупный вдох, наблюдая за напряжено выпирающими ключицами. Выдыхаю.
Вынимаю телефон, распутываю наушники, медленно. Вставляю в уши, недолго ищу музыку — и начинает играть Boggie — Nouveau Parfum. Продолжаю дыхательную «процедуру», пока умываю лицо холодной водой, довольно продолжительное время прижимая ладони к щекам. Экран телефона сообщает, что пора браться за приготовление ужина — и груз в груди тянет меня сутулить плечи. Это неприятная тяжесть вызывает раздражение к самой себе, поэтому хмурю брови, со злостью уставившись на свое отражение. Какого черта, Райли? Хлопаю себя по щекам, заставляя кожу тех краснеть от проявленной грубости. Плевать, Господи, как плевать. Это неправильно. Я не должна до сих пор мучиться от чуждых для меня ощущений. В чем дело? Что тебя так выводит из равновесия? Кажется, я говорю вслух, но губы не шевелятся.