Вдох. Выдох.
Приди в себя. Меня тошнит от этого дерьма, так что сейчас же отбрось неестественные для себя эмоции, Янг-Финчер! Или я…
Моргаю, широко распахнутыми глазами уставившись на свое отражение. На то, как мои короткие ноготки впиваются в пухлые щеки, оставляя красные следы, что приведет к сильному раздражению. Понятия не имею, что вызывает такую внутреннюю панику, но я буквально трясусь, пока открываю кран, умывая ледяной водой поврежденные участки лица.
Бред… Что за бред?
Вскидываю голову, руками опираясь на край раковины, и поддаюсь вперед, изучая красные линии на щеках. Нужно помазать кремом. Не замечаю, как тяжелеет дыхание, пока справляюсь с задачей, втирая нежную смесь в кожу. Должно помочь.
Заканчиваю, двинувшись к двери, и открываю её, встав на пороге ванной комнаты. Вижу отца, который идет с аптечкой в комнату, которая раньше принадлежала мне, но после того, как перебралась в кабинет мамы, там сделали ремонт. Зову её гостевой, ведь обычно там спят остановившиеся у нас родственники. Мужчина поднимает голову, здороваясь со мной, и заходит внутрь помещения, закрывая за собой дверь. Они уже вернулись из больницы? Пробыли там практически весь день. Но, что он забыл в гостевой комнате? Вряд ли там постеленно для Лиллиан, выходит… Они уговорили О’Брайена приехать сюда?
Нет, не думай. Абстрагируйся.
Шагаю по коридору, но значительно замедляюсь, прислушиваясь к голосам за дверью. Слышу, как взрослые что-то обсуждают. Иду дальше. Не мое дело.
На кухне принимаюсь за приготовление ужина. Не особо думаю над выбором «блюда», просто готовлю то, что приходит на ум, что займет не так много моего времени. Ни о чем не думаю. Вообще. Ни единой мысли, даже не испытываю волнения из-за того, что не выполнила домашнюю работу на завтрашний день. Только одно желание — дожить до выходных, чтобы заблокироваться дома, не выходить, не слушать людей, не пытаться участвовать в их разговорах. Думаю, это то, что мне действительно необходимо. После двух дней, проведенных в стенах дома, я точно приду в себя.
Раскладываю еду в тарелки, когда на кухню входит Лиллиан. Она мешкает, какое-то время молча наблюдая за моей работой, и я не поступаю так, как обычно: не заговариваю с ней первой. Не обращаю никакого внимания на длительное внимание со стороны женщины, и та наконец заговаривает:
— Пахнет вкусно.
— Спасибо, — я ненавижу готовить. Не удивлюсь, если именно это читается на моем лице.
— Дилан не будет кушать, — говорит тихо, потирая тонкие запястья рук. Спокойно воспринимаю её слова, хоть не желаю вовсе слышать «новости» из мира О’Брайена. Просто беру его тарелку, сунув на полку в холодильник, дверцу которого толкаю ногой, чтобы закрыть. Не смотрю на женщину. Она чувствует мое… Необычное настроение, поэтому спрашивает:
— Тяжелый день?
— Нет, — ложь. Их проблемы не касаются меня. Мои — их. Так и будем существовать. Каждый в своей вселенной. Уверена, скоро мне полегчает, и я вновь буду улыбаться каждому встречному и мило распивать чаи с Лиллиан, но, раз уж сейчас мне приходится быть «такой», то не буду отказывать себе в проявлении отрицательных чувств.
Вытираю руки о полотенце, закончив:
— Приятного аппетита, — нет, не грублю, просто спешу покинуть помещение, чтобы скорее лечь спать. Только восемь вечера. Плевать. Хочу отключиться.
Поднимаюсь на второй этаж, не замедляю шаг, когда холодным взглядом упираюсь в спину парню, который закрывает за собой дверь ванной комнаты.
Плевать. Не думай о его присутствии здесь. Игнорируй. Иди спать.
И я действую на автомате, запираясь в кабинете матери.
***
Вид вечернего неба расслабляет. Горячий пар, подымающийся с поверхности зеленого чая, греет кончик носа, приятно обволакивает ароматом трав. На кухне приглушен свет, форточка окна приоткрыта, чтобы впускать внутрь весенний ветер с запахом хвои. Птицы поют тише, готовятся к приходу ночи, когда просыпаются хищники. Где-то на соседнем дворе в высокой траве начинают верещать сверчки и кузнечики. Часы показывают далеко за десять, но не спешу идти спать, ведь завтра нет нужды в раннем подъеме.
Верно, сегодня вечер пятницы. И я ждала его вечность.
Ждала возможности натянуть мягкие штаны с морковками и удобную майку с мордочкой кролика, чтобы следующие два дня не снимать. Ждала позволения распустить волосы и ничего с ними не делать, оставив локоны такими же спутанными и неопрятными до утра понедельника.
Целая неделя борьбы с собой. Неделя, полная терпения и наигранных улыбок. Она позади, и сейчас мне хорошо, так как дома тихо. Никто не стоит над душой, не раздражает своим присутствием, не нарушает мой покой и не пытается протиснуться в зону комфорта. Я одна. На кухне. И это физическое одиночество — одно из самых потрясающих ощущений, которое мне приходилось испытывать. Конечно, нежелательно привыкать к подобному и делать из этого норму для себя, но раз в неделю ведь можно, так? Можно побыть эгоистичной и направлять все эмоции исключительно в свой организм, наполняя его до краев, затем делать глоток чая — и выдыхать всё собранное внутри, чтобы освободить место для следующей рабочей недели.
Взрослые уехали еще днем на сдачу работ, думаю, они сейчас так же довольствуются компанией друг друга в ресторане. Вот и славно. Ничего не нужно готовить. Только я и чай.
И О’Брайен. Вот только о нем не то чтобы не думаю, а вовсе успеваю забыть, ведь не пересекаюсь с парнем всю неделю, да и в школу он не ходит. Сомневаюсь, что он покидает комнату чаще двух раз в день, и то выходит только в ванную утром, когда я уже в школе, и поздно вечером, пока вижу второй сон подряд.
Короче говоря, не пересекаюсь. Его будто нет. Если дальше пойдет так же, то, думаю, вовсе перестану припоминать о нем.
Телефон издает тихую вибрацию, поэтому открываю веки, взглянув на экран. Сообщение от Агнесс. Переживает, почему отказываюсь ехать с ними на выходные в лес с палаткой. Она не понимает моего простого «нежелания», а процесс объяснения выматывает. Позже отвечу. Дайте насладиться тишиной.
Чай остывает медленно. Почти не пью его, делаю мелкие глотки, согревая грудную клетку. Приходится встать, чтобы добавить кипятка, так что подхожу к плите, взяв чайник, и поворачиваюсь обратно к столу, начав заполнять белую кружку с кроликом до краев. В голове играет до мурашек знакомая мелодия, которую вчера смогла наиграть на пианино. Кажется, именно её мама пела мне в детстве. Приятно окунаться в воспоминания с помощью музыки. А еще приятнее, когда никто не врывается к тебе в комнату, с просьбой перестать мучить инструмент. Отца на тот момент не было дома.
Смешиваю ложкой остывший чай со дна с кипятком и хочу развернуться, чтобы поставить чайник обратно, но мое расслабленное сознание совсем не подготовлено к не самому ожидаемому. Взгляд внезапно натыкается на Дилана, стоящего молча на пороге кухни, грубо говоря, в прихожей темно, здесь у меня полумрак, я уверена, что никого вокруг нет — и вот тебе, черт возьми! Внезапное херово явление!
Вырывается ругательство, чуть не роняю чайник, но от колебания предмета в руках немного кипятка льется на паркет. Хотя бы ноги целы.
— Боже, ты бы хоть признаки жизни подал, придурок, — не повышаю голос, но звучит грубо, с давлением. Даже сердце в груди начинает скакать, словно бешеная кобыла. Вот тебе и релакс, Райли.
Тяжело выдыхаю, переминаясь с ноги на ногу, от легкой дрожи, появившейся в коленях из-за испуга. Да, мои эмоции — на поверхности.
О’Брайен хмуро смотрит на меня, молчит, не двигается, будто еще привыкает к мысли, что я нарушаю его комфорт. Да, именно такое у него выражение лица. Это не он нарушитель. А я. Мило.
Но, даже испытывая нечто отрицательное, я всё равно цепляю своим вниманием бинты, фиксирующие его оба запястья, что выглядывают из-под рукавов довольно большой кофты. Без желания поднимаю глаза выше, будто случайно изучая ссадину на подбородке и разбитую верхнюю губу. И уже совсем «не нарочно» подмечаю впалые щеки и слишком яркие пятна на коже шеи, словно… Отпечатки пальцев.
Не хочу думать. Но.
Его кто-то душил?
Судя по виду, он вообще не ел всю неделю, что не новость для меня, как для человека, оставлявшего ему тарелки каждый день. Они не двигались на полках холодильника. Но мне казалось, что Лиллиан должна была проявить настойчивость и заставить его кушать, поэтому продолжала накладывать «лишнюю» порцию.
Пока мысленно витаю в себе, при этом зачем-то вновь поставив чайник греться, О’Брайен подходит к холодильнику. Ну, как подходит. Он явно скрывает то, что хромает. Играю с мощностью конфорки, нажимая на разные кнопки. Парень долго стоит у холодильника, изучая его содержимое. И мне стоит молчать, но, как уже известно, я довольно рискованная натура, так что:
— Там тебе еда оставалась, — не поворачиваю головы, продолжая «насиловать» бедную плиту. — Ты голоден? Или просто выпить ищешь? — в таком случае, ему нужно в гостиную. Весь алкоголь отец держит там. Краем глаз замечаю, как О’Брайен поворачивает голову, и в висок бьет колкое ощущение, будто он вскрывает мне кожу с желанием извести психологически. Но мне слишком «всё равно», поэтому не поддаюсь давлению, так же повернув лицо в его сторону. И мне знаком тот взгляд. Сейчас он сделает что-то не совсем хорошее, поэтому, Райли, заранее готовлю тебя.
Дилан смотрит на меня, с равнодушием поднося руку к тарелке на полке, и сбрасывает её. Разбивается на полу, разбрасывая еду. Не реагирую. Не даю ему эмоций, только пытаюсь попросить:
— Не надо.
Вторая тарелка со звоном крошится. Внешне он не проявляет чувств. Как в ответ поступаю я, больше не пытаясь быть вежливой:
— Ты… Больной, знаешь? — эта его любовь к нелогичному и бессмысленному разрушению. Уставился так, будто ждет от меня чего-то. Я не собираюсь эмоционально обслуживать его, остаюсь невозмутимой.
И это мое лучшее решение. Дилан еще секунд десять пялится на меня, после чего берет банку газировки, молча покидая кухню.
Он ждал ответной реакции. А получил полное ничего. Чертов энергетический вампир.
========== Глава 8 ==========
Тихий
Как настроение одного способно повлиять на другого?
Даже, если вас ничего не связывает, если с момента встречи вы не обменялись короткими фразами, если взгляды так и не нашли своего контакта. Есть возможность влияния в случае, если один находит некое успокоение в способности видеть другого. Это не тот самый распространенный вид эмоционального вампиризма. Он не высасывал энергию. Он просто наблюдал за чувствами, которые сам из-за жизненной ситуации не мог ощутить.
Ненавижу разнообразие своих мыслей. В один момент ты размышляешь на тему черноты неба за окном или оцениваешь еду в тарелке, а в другой — хм, упыри. А когда эти придурки вообще образовались? Помню, в седьмом классе о них все знали, в пятом ничего такого не было. Значит… Класс шестой, верно? В шестом классе эти кретины уже были такими? С каждым годом всё хуже и хуже, слава Богу, это мой последний год, после которого получу физическое и психологическое освобождение от морального насилия своего мозга. И самое «дикое» и несправедливое заключается в том, что теперь я вынуждена терпеть это самое «насилие» не только в стенах школы, но и в собственном доме, из которого хочется скорее свалить на другой континент, лишь бы не пересекаться ни физически, ни морально с вот этим вот парнем, тихо сидящим напротив за обеденным столом. Вечер воскресения проходит не хуже, чем себе представляла, и меня вовсе не удручает мысль о завтрашнем выходе из дома, если честно, чувствую, что мне гораздо лучше. Всё-таки время одиночества, а если гуманнее, время для себя, очень полезно влияет на эмоциональную сторону твоего сознания. Надо почаще такое проводить, быть может, стану куда терпеливее относиться к трудностям.
Как говорит мама: «Любые сложности делают нас сильнее, так что в дальнейшем будет намного легче справляться с проблемами, что будут куда серьезнее, чем сейчас». Вдох-выдох — и улыбаюсь Лиллиан, которая, кстати, выглядит лучше. Думаю, она наконец расслабилась, ведь никто у нас ей не угрожает, плюс, её сын тоже здесь, что играет одну из главных причин её спокойствия.
Женщина обсуждает с мужчиной визит в больницу, у неё никак не проходит нога, лучше сделать повторный рентген. Хочется заметить, что вот такая обстановка легкости мне нравится: отец улыбается, думаю, ему гораздо легче от того, что Лиллиан тут и ей ничего не угрожает. Мне не позволяли вдаваться в подробности, но одно ясно без сомнений — живут они не с самым приятным человеком. И это ещё слабо сказано.
Впервые за эти выходные, да и за всю прошедшую неделю, кушаю с чувством удовольствия. Посматриваю на О’Брайена, а тот отбивается эмоционально от нас всех, как черный лебедь среди стаи белых, ну, серьезно, он даже ради матери немного «светлее» быть не может? Хотя, почему-то не сомневаюсь, что сидит он здесь именно из-за неё. Не кушает. Только постукивает вилкой по краю тарелки, иногда отпивает воды. Кажется, что он просто внимательно изучает то, что ему предложили на ужин, но на самом деле, парень тупо пялится всё это время куда-то вниз.
Внимание привлекают бинты на запястьях, что иногда выглядывают из-под ткани рукавов. Что у него с руками? Может, потянул или… Даже предположить не могу.
— Ты не голоден? — Лиллиан всё-таки решает спросить у него про полную тарелку. Дилан так часто моргает, видно, что глаза уставшие. Он только трет висок пальцами, поморщившись, ответ в устной форме не дает. Сажусь прямо, потянувшись к своей кружке, чтобы унять чувство нехватки воды во рту. Женщина еще с тревогой поглядывает на сына, хоть и старается поддерживать улыбку при разговоре с отцом. Думаю, ей не нравится заставлять его беспокоиться за себя. Подношу кружку с кроликом к губам, делая глоток, и поднимаю взгляд, искоса посмотрев на О’Брайена. И тот исподлобья стреляет вниманием в меня, поэтому отворачиваю голову, но сохраняю невозмутимый вид.
— Ты плохо ешь, — мужчина обращается ко мне, поэтому начинаю накручивать спагетти на вилку, чтобы сунуть в рот:
— Вовсе нет, — начинаю жевать.
— Не забываешь принимать витамины? — отец спрашивает невзначай, пока сам кушает, поэтому уверенно отвечаю, что нет, не забываю.
— Это нужно для твоих костей, — напоминает.
— Зна-ю, — тяну, опять взяв кружку, чтобы выпить воды.
Лиллиан мнется, начав посматривать на мужчину, и поддается вперед, тихо шепча:
— Можешь помочь… Мне надо в уборную, — и смущенно улыбается. Я бы просто продолжила кушать, если бы не то, как О’Брайен сжал бедную вилку. Будь на её месте моя шея…. Уф, я была бы труп. Но вилку всё равно жалко. Она ведь немного гнется от давления.
Всё медленнее и медленнее пережевываю еду, озадаченным взглядом скача с его напряженной руки на лицо, что повернуто в противоположную от взрослых сторону. Тихо, но тяжело дышит, второй ладонью потирая сжатые губы.
— Конечно, — отец отвечает улыбкой, поднимаясь со стула. Ему не сложно. Протягивает руку Лиллиан, помогая той встать. Двигаются медленно, её нога больше распухла за выходные, определенно стоит заехать на обследование в больницу. Провожаю их взглядом, после выдыхаю, вновь стараясь отдавать всё свое внимание еде, чтобы лишний раз не обращать его на О’Брайена, с которым не особо люблю оставаться в одном помещении. Парень начинает стучать по столу, под ним притоптывает ногой, поскольку мы оба еще слышим, как мой отец разговаривает с Лиллиан. Неужели, Дилан еще бесится из-за их отношений? Думаю, он в принципе такой человек. Его всё раздражает. Вилка в рот не лезет. Глотать еду тяжело, словно неприятный ком вновь возвращается, не давая мне игнорировать происходящее. Почему я просто не могу забить? Просто не думать о том, что не имеет ко мне отношения, но нет, мой детский, наивный мозг еще вырабатывает мысли о возможности улучшения взаимоотношений с О’Брайеном. Конечно, братом и сестрой мы с ним не станем, но мне бы хватило обычного общения на нейтральном уровне. И жить сразу станет легче.
Может, по вине моей вселенской глупости каждый раз совершаю одни и те же ошибки, надеясь на снисходительность этого черта в человеческом воплощении?