— Франц… — мягко произнес Филипп.
Я угрюмо молчал. Сев на кровать рядом с Анри, потрогал его мокрый лоб. Я пробыл с Анри всю оставшуюся ночь. Он страшно бредил, и я слушал его с замиранием сердца. И в бреду он постоянно шептал мое имя, а не этого мальчишки, и это заставляло мое сердце трепетать от радости. Иногда он рычал, угрожал кому-то, порывался вскочить с постели, и в такие минуты мне с трудом удавалось удержать его. А потом, под утро, он заново сражался с Бэкингемом, я понял это по тому, как напряглись его скулы, как он повторял, что за все отомстит ему… Мне пришлось услышать, как герцог пытал его. Я узнал подробности четырехлетней давности и тихо холодел от ужаса, держа Анри за руку. Там, в подземелье, под особняком герцога, моего Анри держали заточенным целую неделю в цепях. Бэкингем издевался над ним, истязал, держа на хлебе и воде, а потом лично выколол правый глаз тем самым кинжалом, которым Анри его ранил. Когда его освободили, чтобы отвезти в Тауэр, Анри был едва жив. Я уже видел на его теле бесчисленные шрамы, а на спине — страшные, давно зажившие рубцы от плетей. Это было дело рук Бэкингема, и я пожалел, что убил его, потому что хотел убить его снова, медленно и мучительно пытать… Я ужаснулся собственной кровожадности, потому что никогда не подозревал, что способен на такое.
Все утро я фантазировал, как убивал бы ненавистного герцога… и ненавидел его теперь даже больше, чем Ришелье. Но я наконец уснул.
Когда я проснулся, то оказалось, что лежу в покоях Филиппа, на его постели, в одной ночной сорочке. За окном было темно. Я что, проспал весь день?! Филиппа в спальне не было, я поднялся и направился в соседнюю комнату через арку. В широкой ванне лежал мой испанский принц, откинув голову на бортик со специальной подушкой и положив руки на края ванны. Я распустил шелковую шнуровку на груди, и сорочка упала с плеч. Переступив через нее, я скользнул к Филиппу в ванну и обнял его за шею.
Он приподнял тяжелые черные ресницы и с тихим удовлетворенным вздохом обвил руками мою талию, уткнувшись лицом мне в шею.
— Ты устал, мой маленький, — шепнул он. — Я переодел тебя и принес сюда. — И не успел я ничего сказать, как он сам ответил: — Анри в порядке. Температура спала, он просто спит. И даже поел.
Я поджал губы и положил голову на смуглое плечо.
— Прости меня… — прошептал я. — Я даже не спросил, не ранен ли ты.
— Я в порядке, солнышко, — улыбнулся он. — Цел и невредим. Можешь проверить. — Он усмехнулся тихо. — Все жизненно важное на месте.
Я крепко обнял его и уткнулся носом в шею.
— Ох, Филипп… я так испугался… Глупый… Как ты мог так рисковать собой?
Он снова улыбнулся.
— Ты обижаешь меня, Франц. Я же не маленький мальчик, как твои щеночки, и вполне могу постоять за себя. — Он начал легонько гладить меня по спине. — Я просто немножко устал.
— Нам всем нужно как следует отдохнуть. — Я улыбнулся и поцеловал его в подбородок.
— Конечно. Тебе тоже надо поесть и выспаться, — сказал Филипп. Он поднялся из ванной вместе со мной на руках и, укутав меня в полотенце, отнес на постель.
— Да… — пробормотал я, прижимаясь к его теплой груди. — Одолжишь мне рубашку, чтобы дойти до комнаты?
— Может быть, ты останешься у меня?
— Я хочу проведать Анри. — Я с извиняющейся улыбкой поцеловал его в уголок губ.
Он ничего не сказал, лишь кивнул и, поставив меня на пол, протянул мне одну из своих черных шелковых рубашек. Я заметил, что Филипп очень любит этот цвет; если честно, он невероятно ему шел. Рубашка оказалась мне велика, доставала до середины бедер, и рукава пришлось закатать…
— Тебе идет… — шумно выдохнув, пробормотал Филипп, отводя глаза поспешно. — Но так ты никуда не пойдешь.
И он протянул мне свой халат. Я слабо ему улыбнулся, укутавшись в халат, надел мягкие домашние туфли, которые стояли возле кровати, и направился к двери.
— Я останусь на ночь у себя, — предупредил я.
Филипп не стал спорить.
— Хорошо. Сладких снов, Франц.
Я открыл дверь, но замер на месте и, опустив голову, прошептал едва слышно:
— Филипп…
— Да? — Он стоял у окна, не глядя на меня.
— Я тоже люблю тебя… — произнес я на одном дыхании и, не дожидаясь ответа, выскользнул за дверь.
Спеша по коридору в свои покои, я размышлял над тем, что только что сказал. Я должен был признаться сам себе, что любил сейчас их обоих — Анри и Филиппа — одинаково сильно. До безумия. До помутнения рассудка.
Когда я пришел, Анри по-прежнему спал, и нашел я его в лучшем состоянии, чем вчера. На столе стоял поднос с ужином. Я перекусил моими излюбленными булочками и запил их стаканом сока. Забравшись на кровать к нему, я свернулся рядом калачиком и долго рассматривал спокойное лицо спящего пирата, изредка касаясь кончиками пальцев линии его загорелых, чуть раскосых скул и щек. Мой Анри… Сейчас я мог рассмотреть его лицо до мельчайших деталей. Черная повязка, закрывавшая правый глаз, ничуть не портила его внешности. Ему шел образ пирата-бродяги. Кожа его загрубела и обветрилась. Он посмуглел. И загар шел ему гораздо больше болезненной аристократической бледности. Поцеловав его в плечо, я осторожно свернулся клубочком у него под боком и затих, закрыв глаза. Мой любимый.
Чуть позже заходила служанка и передала, что Ален уехал на пристань.
А потом я не заметил, как уснул. А утром проснулся оттого, что Анри разглядывал меня внимательно и пристально.
— Что? — смущенно прошептал я.
— С тобой все в порядке?
— Да… конечно.
— Зачем ты вышел вчера?
— Я не мог оставить тебя там одного! И страшно переживал… Боялся за тебя, Анри.
Он поджал губы, но ничего не сказал на это.
— Где все? — спросил он через некоторое время.
— У всех важные дела, — вздохнул я. — Ален уехал на причал зачем-то…
— Мне показалось, или приходил Элиас?
Я мгновенно вспыхнул, разъяренно уставившись на Анри.
— Приходил, — процедил я, отвернувшись от него и свесив ноги с кровати.
— Франц…
— Что? — излишне резко произнес я.
— Я с ним не спал.
Несколько минут я молча сидел к нему спиной, сжимая руки в кулаки и не зная, верить ему или нет.
— Он любит тебя.
— Но я его не люблю.
— Правда? — Я повернулся к нему.
— Честное пиратское, — ответил он, и я заметил, что в синем глазу пляшут озорные смешинки.
— Я тебе не верю, — обиженно надувшись, пробормотал я, не желая поддаваться его обаянию.
— Иди сюда… Я скажу тебе кое-что по секрету, — заговорщически произнес Анри.
Я не сумел удержаться. Вот он всегда так! Знает же, что я любопытен, как кот… И я подался вперед, наклонившись к нему. Меня тут же коварно сцапали в объятия и завладели моими губами в собственническом поцелуе.
— М-м-м… — Я уперся в грудь Анри, чтобы не упасть на него всем весом, ведь он был ранен, и покорно раскрыл губы, впуская его язык в свой рот. Матерь Божья… Никогда не умел ему противостоять. Его язык был ласковым, настойчивым и таким требовательным, что я мгновенно растаял, застонав ему в рот. — Анри! — с трудом отстранившись от него и тяжело дыша, пробормотал я возмущенно: — Ну что ты творишь, бесчестный пират? Ты же ранен!
Он рассмеялся веселым, чуть хрипловатым смехом.
— Вот именно, — заявил он мне. — Я ранен. А ты отказываешь мне в целебных поцелуях.
— Целебных поцелуях? — Я прищурился.
— Конечно. Один поцелуй, и я готов свернуть горы! — снова засмеялся Анри.
— Не верь ему, — вдруг раздался насмешливый голос Филиппа от двери. Я обернулся. Он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку и скрестив руки на груди. — Он бесчестный, беспринципный пират, ни одному его слову верить нельзя.
Анри фыркнул, а я рассмеялся, понимая, что Филипп шутит.
— Иди сюда, — со смехом произнес я. — Я и тебя поцелую, мой принц.
Филипп охотно подошел и наклонился ко мне за поцелуем. Обвив руками его шею, я прижался к его губам.
А через несколько минут в комнату вошла служанка, принеся с собой огромный поднос с завтраком на троих. Установив маленький столик на постели раненого, она разложила на нем наш завтрак и, пожелав приятного аппетита, удалилась. Это было самое счастливое утро в моей жизни. Мы завтракали втроем, Анри и Филипп перекидывались остроумными шуточками, и мой пират развлекал нас пошловатыми историями о своих морских приключениях.
Я еще никогда не был так счастлив.
========== Глава VII ==========
Франц.
За неделю королевская столичная резиденция была приведена в порядок. Никаких следов кровопролития не осталось, Филипп был целыми днями занят тем, что исправлял все деяния Ришелье, то есть вплотную занялся внутренней экономикой Франции, вводя новые реформы. Свадьба была назначена через месяц. Он получил письмо от своего отца, в котором испанский король Фердинанд сообщал, что лично явится на свадьбу сына, и отчитывал его за такое необдуманное поведение. Возмущался, что Филипп, являясь наследником испанского престола, рисковал собой. И я с легким волнением ждал своей собственной свадьбы и приезда родителей Филиппа.
Ален тоже куда-то запропастился. Постоянно был чем-то занят, пропадая на набережной. Этого мальчишку — Элиаса — я больше не видел, но Ален сказал, что корабль Анри все еще стоит на причале, и я терялся в догадках, а вдруг он опять от меня уплывет… вместе с этим проклятым мальчишкой. Анри, медленно, но верно поправлялся, правда, необходимость безвылазно торчать в моих покоях и валяться в кровати изводила его. Он изнывал от скуки и безделья, а я, ехидно улыбаясь, сидел с ним, радуясь тому, что он вынужден сидеть в моей комнате. Он был только мой в эти дни. Филипп часто заглядывал к нам и подшучивал над пиратом, а тот отвечал ему угрюмыми взглядами. Я чередовал ночи с Анри и Филиппом, все так же разрываясь между ними обоими. Филипп предпочитал спать в своих покоях, хотя однажды я робко предложил ему хотя бы одну ночь провести со мной и Анри. Он мягко отказался. И хотя я не чувствовал, что он обижается на меня за то, что я иногда сплю с Анри, а не с ним, меня все равно грызла вина.
На днях я получил письмо от Силестина. Тот писал, что задержится в своем родовом имении и приедет к концу этого месяца на свадьбу, выражал тревогу о моем здоровье и расспрашивал о нападении англичан. Я написал ему ответное письмо, в котором уверял, что со мной все в порядке, что очень соскучился и жду его.
Алена я не видел целыми днями, тревожился, но он часто приходил, веселый и довольный, рассказывая, что весело провел время на корабле Анри и даже выходил с ними в море. Он упрашивал Филиппа о чем-то, но, когда я спрашивал их обоих, в чем дело, они упорно отмалчивались. И Анри, похоже, тоже был в курсе происходящего, лишь я ничего не знал.
Иногда Филипп приходил вместе с бумагами ко мне в спальню, и вместе с Анри они что-то часами решали, склонившись над этими листами и дискутируя без устали по каким-то непонятным мне поводам. Я прислушивался, пытался вникнуть в суть разговора, они оба мне все разжевывали, и постепенно я начал понимать, какая ситуация установилась в моем государстве. Потом я стал вместе с Филиппом решать все эти вопросы, и он, кажется, был рад, что я одумался и попытался взять все в свои руки, потому что охотно помогал мне во все вникнуть и подсказывал, как лучше поступать.
Вместе с тем я занимался подготовкой к свадьбе, после которой мы все должны были ехать в Версаль, потому что наступал июнь.
Анри наконец-то полностью оправился и к концу месяца уехал в Ланкастер, чтобы подготовить свое родовое поместье к моему приезду. Я собирался в этом году летом жить там вместе с Филиппом, который на данный момент мог оставаться во Франции еще довольно долго, ведь его отец был молод и справлялся с государством и без его помощи.
Все это время никаких отношений с Филиппом и Анри, кроме тех, о которых я уже поведал, у меня не было. Анри был ранен и поправлялся медленно, я не мог его тревожить. А кидаться в объятия Филиппа в то время, когда он был ранен… Мне это казалось неправильным. Филипп не возражал. Мы ограничивались лишь жаркими, ненасытными поцелуями.
Ален практически перестал ночевать во дворце и окончательно поселился на корабле. Меня тревожило предчувствие расставания с ним, потому что я понимал, что он не может все время торчать подле меня. Он хотел уехать, уплыть в море, и я всем сердцем чувствовал это его страстное стремление и желание. И готовил себя к этому. Мне было грустно, но я не страдал так, как страдал бы, если бы от меня хотел уехать Анри. Ален и Лес были мне больше как братья, чем как возлюбленные.
За несколько дней до свадьбы в Париж вернулся Силестин со своей семьей. Жизнь продолжалась, ко двору съехались все дворяне и теперь целыми днями развлекались в дворцовом саду, ведь открылся летний сезон. Балы следовали один за другим, и мой тихий мирок покачнулся. Дворец снова наполнился шумом множества голосов и смехом кокетливых леди. Они больше не раздражали меня так, как раньше, я стал на удивление вежлив и галантен с ними, все чаще слыша от своих друзей и знакомых, что становлюсь очень похож на своего покойного дядю. Сравнение невероятно льстило, и я был доволен.
Но перед самой свадьбой мне пришлось принять болезненный удар, который окрасил мое душевное состояние глубокой печалью и светлой грустью. Я расстался с одним из моих ненаглядных близнецов. Случилось это так. Когда я сидел в своей комнате за письменным столом в одиночестве и читал отчеты своих министров, ко мне пришел Лес, желая поздравить со скорой свадьбой.
Но выглядел он нерадостно. За светлой улыбкой Лес пытался спрятать усталость и грусть.
— Что случилось, мой ангел? — Я встретил его ласковой улыбкой и поцеловал в уголок губ.
— Франц… я хотел с тобой поговорить… — отвечал он мне.
— Тебя что-то беспокоит? — Я поднялся из-за стола и, взяв его за руки, потянул к диванчику.
Силестин начал издалека и говорил, стараясь не смотреть мне в глаза:
— Ты же знаешь, что я старший сын у моего отца и наследник. И… мой отец требует, чтобы я женился. Время уже подошло, мне почти двадцать три года. Он уже подыскал мне невесту из соседнего графства, чтобы объединить наши земли.
— Вот как… — только и смог вымолвить я, пораженный в самое сердце этой неожиданной новостью. Мне стало грустно и немного больно, словно я теряю хорошего и преданного друга. — Видимо… у меня нет выбора, — с усилием проговорил я. — Только… обещай мне, что останешься при дворе.
— Я останусь… Буду приезжать по сезонам, — устало ответил мне Лес; и вдруг, словно прорвало плотину, он быстро, страстно заговорил, сжимая мои руки и виновато глядя в глаза: — Я по-прежнему очень люблю тебя, Франц, но прости меня, я так не могу! Не выдержу! Наверное, я не настолько сильно люблю тебя, как Анри и Филипп, чтобы смириться с тем… Я не стал бы… — Он захлебывался своими словами, умоляюще глядя мне в глаза, и я отвечал ему печальным взглядом. — Прости меня, Франц! Иначе никак нельзя, и я действительно думаю, что так будет лучше…
Я придвинулся к нему ближе и обнял за шею.
— Все хорошо, — стараясь сдержать слезы, отвечал я. — Я все понимаю, дорогой мой. Но мы ведь… мы ведь останемся друзьями?
Лес отодвинулся от меня, взяв за плечи, и ласково улыбнулся.
— Конечно, Франц! — горячо заверил он меня и кивнул на топазовое кольцо на своем пальце, которое я подарил ему еще четыре года назад. — Всегда!
Я улыбнулся ему сквозь слезы. А он вздохнул и осторожно коснулся уголка моих губ скорее в дружеском, чем в чувственном поцелуе.
— До свидания, любовь моя, — произнес он тихо. — Помни, что бы ни случилось, я всегда буду преданным другом и всегда буду горячо тебя любить, солнышко.
Поднялся, официально поцеловал мою руку и, поклонившись, вышел из моей комнаты, ни разу не оглянувшись.
Я понял в тот момент очень ясно, что лишился его навсегда. Он будет теперь для меня одним из сотен лиц, что приезжают каждый год на сезонные балы и дебюты в столицу. У него когда-нибудь появятся собственные дети. У него уже есть невеста, а вскоре она станет его женой. И я знал, что он будет счастлив в браке с нею. Мой мягкий и нежный Силестин, мой родной, мой ангел, он покинул меня навсегда. И он был прав, так будет лучше…
Я знал, что моя жадность ничем хорошим не закончится.