- Помочь тебе? – спросил старший. Я узнал, исподволь, все их имена. Старшего звали Колькой, других Славкой и Петькой.
- Я умею, - пропищал я.
- Обожжёшься ещё!! – не доверил мне утюг Коля. Взял мою маленькую форму и быстро погладил:
- Держи! Только умойся! – парни необидно засмеялись, Коля провёл ладонью по моей щетинистой голове: - Удачи тебе!
- Спасибо! – прошептал я, осторожно прижимая к себе отглаженную форму.
В своей спальне, аккуратно повесив форму на спинку кровати, подумал, что делать. Идти мыться, или бегать с ребятами по двору? Подумав, выбрал второе, справедливо решив, что до ужина отец не приедет.
Славно набесившись, мы отправились, опять же, строем, в столовую, но были завёрнуты в умывальник. На этот раз старшим было невозможно было без содроганий на нас смотреть, хотя нам казалось вполне нормальным так выглядеть.
После ужина я побежал в душевую. Она была открыта, и вода горячая присутствовала.
Хорошо отмывшись, я переоделся в сохранённые каким-то чудом плавочки, подаренные Лиской, белую маечку, чистую, не растянутую, как все, грязно-голубые и безразмерные.
Затем, не надевая потрёпанную одежду, побежал к себе.
Облачившись в парадную форму, под восхищённые взгляды ребят, отправился во двор, ждать отца.
Ребята тоже высыпали вслед за мнойво двор. Я прохаживался по двору, или сидел на лавочке, с завистью глядя на веселящихся ребят. Уже отчаялся дождаться сегодня отца, когда увидел затормозившую машину.
- Папа!
В церкви было сумрачно и прохладно. Отец Фёдор встретил нас, спросил меня:
- Что тебя привело сюда, сын мой?
- Свечку хочу поставить. За упокой души моей сестры, Елизаветы… - робко сказал я.
- Сколько лет было покойной?
- Пятнадцать…
- Тогда тебе сюда, - отец Фёдор взял меня за руку и подвёл к иконе Божьей Матери.
- Знаешь, кто это? – строго спросил священник. Я, судорожно, кивнул:
- Это Богородица с Сыном.
- Молодец, малыш. Вот, возьми свечку, зажги от тех свечек, что стоят здесь, и поставь рядом. И помолись за сестру.
- Я не знаю молитв…
- Слова знать не обязательно. Слова нужны, чтобы очистить душу, а у тебя душа и так ещё чиста. Просто желай своей сестре самого лучшего.
- Я удивлённо посмотрел на отца Фёдора.
- Что смотришь? Грешил?
- Грешил, батюшка, кровь на мне. Правда, одна бабушка сказала, что грехи детей лежат на их родителях.
- Верно сказано, всё зависит от воспитания родительского. Но нельзя злоупотреблять этим. Вот сейчас и проверим, велик ли грех твой. Зажигай свечу.
С замиранием сердца зажёг я свечу и взял её двумя руками. Огонёк согрел моё лицо.
Я посмотрел на икону, и не поверил собственным глазам: на иконе была написана Лиска со мной на руках! Я обнимал маленькой ручкой её шею, и строго смотрел на меня, большого.
«Сашенька! Мальчик мой любимый! Наконец-то!». – показалось мне, или нет?
- Лиска?! – прошептал я.
«Да, Саша, это я. Не плачь больше, ладно? Вспоминай меня с тихой грустью, а ещё лучше, с радостью. Когда ты плачешь, мне очень больно. Передай это папе, маме и Юрке. Хорошо?»
- Хорошо! – кивнул я, не в силах оторваться от прекрасного лица Лиски. В душе наступил благостный покой.
«Саша! Тебе грозит опасность. Тебе надо уходить из города, как можно скорее.».
- Я знаю. Только не знаю, как сделать по-тихому, чтобы никто меня не нашёл.
Лиска передала образ, от которого я покраснел:
- Не буду! Вот ещё! Девчонкой!
«Ты же видел там одежду. Она должна быть тебе впору. А теперь поставь свечку. С тобой я буду ещё месяц. Потом, может быть, как и ты, найду себе новый мир. Не прощаюсь. Разговаривай со мной».
- Лиска! Я всегда помню о тебе и советуюсь с тобой! – я поставил свечку на светец и посмотрел на икону. Там снова была изображена Божья Матерь с Иисусом на руках. Но не было у меня больше гнетущей тяжести на душе, не было чувства невосполнимой потери.
Легко и радостно было. Я даже улыбнулся отцу Фёдору.
- Что, малыш? С кем разговаривал?
- С сестрой! Она видит меня!
- Значит, чист ты душой, отрок. Ступай с миром! – отец Фёдор перекрестил меня. Я посмотрел ещё раз на икону, неумело перекрестился.
Отец ждал меня снаружи.
- Папа, а ты почему е зашёл? – удивлённо спросил я.
- Грехи не пускают, - криво усмехнулся отец. – Вообще-то это детская церковь.
- Папа! – вдруг осенило меня, - Ты убил ребёнка?! – прошептал я. Папино лицо исказила гримаса боли:
- Я не хотел! Он заслонил собой маму! Сам подставился!
- А девочка? – вдруг спросил я. Папа молчал, глядя куда-то вдаль.
- Откуда ты всё это знаешь? – непослушными губами спросил он.
- Я сейчас разговаривал с Лиской. Но это не она мне сказала, сам догадался. Папа, ты не думай, я не осуждаю тебя! – торопливо сказал я, хватая отца за руку.
- Не ври себе, - сказал отец, - хватает того, что я себя осуждаю. Поехали?
- Папа, Лиска сказала, что мне угрожает опасность.
- Да, сын, тебе надо куда-то уезжать. Пойми, если я тебя отправлю, все узнают, куда ты поедешь.
- Я справлюсь, папа.
- Вот и хорошо. Сейчас я отвезу тебя домой, и попрощаемся. Может быть, навсегда.
Всю дорогу мы молчали. Когда доехали до моего детдома, дошли до калитки, папа взял меня на руки, и впервые поцеловал. Потом целовал ещё и ещё.
- Если бы ты знал, как я вас люблю! – срывающимся голосом сказал папа, - Проклятая жизнь! Нам нельзя любить! Она приносит только горе! Прощай, сын! – папа поставил меня на тротуар, бегом вернулся в машину и уехал. Я потоптался на месте и пошёл домой.
Бабушка впустила меня, посмотрела на моё расстроенное лицо, спросила:
- Что с тобой, Саша? Был в церкви?
- Был, - кивнул я, - поговорил с сестрой, ей там хорошо. С папой попрощался.
- Бедные дети! – с болью в душе сказала бабушка, - Вам-то за что такое горе? Ладно, война была страшная, но сейчас, в мирное время, сирот не уменьшается, да ещё при живых родителях!
- Прости, бабушка, что расстроил. Пойду я, - я пошёл вверх по лестнице.
Ребята встретили меня настороженно. Я подошёл к тумбочке, на котором стоял портрет Лиски, улыбнулся ей, взял и прижал к себе. Cразу стало легче, будто она была рядом и, молча, улыбалась.
Подошёл Артёмка, встал рядом. Я обнял его за плечи. Артёмка посмотрел мне в глаза.
- Всё получилось, Артёмка! – весело сказал я. А папа? Папа взрослый человек, разберётся со своими проблемами. Ему главное, знать, что я в безопасности. Значит, надо действовать.
Я рассказал ребятам, как сходил в церковь, с улыбкой вспоминая, как разговаривал с сестрой.
- Где эта церковь? – спросил Серёжа.
- Не знаю, - виновато ответил я, - меня возили на машине, а я был с папой, и задумался. Хотя, знаете, та бабушка, что сегодня дежурит, наверняка знает! Она мне… - Серёжа уже убежал. Скоро он вернулся, сияющий:
- Улица Садовая, 22!
- Пойдёте? – не поверил я.
- Да! Все пойдём! Ты с нами? – спросили меня. Я сразу заскучал.
- Саша, без тебя нас не отпустят! – уверенно сказал Серёжа, - А нам очень-очень надо!
Я смотрел на них, и не мог им сказать правду. Если я даже ухожу, то завтра вполне могу с ними сходить в церковь. А если не могу? Значит, сегодня? У этих стен есть уши, надо молчать.
- Посмотрим! – громко сказал я, прижимая палец к губам. Ребята поняли, хотя удивлённо подняли брови. Я развёл руками.
Дождавшись, пока все уснут, сам едва не уснул, вернее, уснул, но вовремя проснулся, глянул на улицу. Там была чёрная ночь. Безлунная, но звёздная. Сердце сбилось с ритма, и быстро застучало, оно понимало, что меня ждут приключения.
Одевшись в чёрный спортивный костюмчик, я взял отмычки и направился в директорский кабинет.
Замки там были смешные, я их закрыл за собой.
Сев за директорский стол, я осветил фонариком сейф. Простой, зато надёжный, без всяких секретов.
Через минуту сейф был открыт. Я достал оттуда личные дела. Наши с сестрой лежали сверху.
На папке с делом Лиски было написано красным карандашом: «Выбыла». Дальше приписка: «Погибла». Мельком просмотрев документы, я отложил папку в сторону. Меня уже не интересовало, что они знают о Лиске. Если пишут гадости, тем более мне не надо знать. Для меня она была самой чистой девочкой в мире.
Открыл свою папку, посмотрел на фотографию, усмехнувшись: не нравились мне эти казённые снимки, то ли дело, те, которые делал Жорка! С любовью…
Нашёл свидетельство о рождении, школьные документы, и ничего не взял.
В сейфе ещё были деньги. Но я не отморозок, чтобы грабить детей.
Зачем я тогда сюда пришёл? За документами! Но что, как говорится, день, грядущий, мне готовит?
Потеряю, отнимут, потом восстанавливай.
Пусть полежат здесь. Главное, я знаю, что документы есть, они в надёжном месте. Пока.
Я взял ручку, лист бумаги, написал: «Спрячьте подальше, пожалуйста, мои документы!», а ещё лучше, вышлите их по адресу… - тут я задумался: а есть ли тот адрес? Вдруг адрес другой?
Я скомкал листок и бросил его в урну. Так и не решив, что делать, я вышел из кабинета, запер дверь и замер: за столом секретаря сидел Михаил Иванович!
- Ну, что? Всё взял? – спросил директор.
- Ничего не взял, - потерянно сказал я.
- Почему?
- Потеряю, или отнимут где-нибудь.
- Это верно, - вздохнул директор, - что теперь собираешься делать?
- Мне надо бежать, - опустил я голову, - меня ищут.
- Дошли до меня такие слухи, поэтому я здесь. Заглянул в твою спальню, тебя нет, всё на месте. Где ты можешь быть? Зашёл за документами. Не удивляйся, я сам вырос в этом детдоме.
- Михаил Иванович, - теребя края кофточки, сказал я, - в нашей теперешней группе есть мальчики, Серёжа и Артёмка. У них родители садисты, издеваются над ними. А характеристики у них хорошие.
Пацанов могут опять отдать в семью. Постарайтесь, чтобы этого не было? Их забьют до смерти! Серёжа показывал мне ожоги на груди… - меня опять передёрнуло, - Его, так называемая мать, гасила об него окурки! У младшего отбили… здесь, - показал я. – Михаил Иванович! – умоляюще просил я, подняв голову. И умолк, увидев бледное, даже в полумраке, лицо и сжатые в кулаки руки.
- Михал Иваныч! – испугался я.
- Ничего, Саша, ничего! – тяжело дышал директор, - Обещаю, пока я здесь директор, этого не случится!
- Вера Игнатьевна…
- Знаю, - махнул рукой директор, - давно под меня копает.
- Ещё одна просьба, Михал Иваныч, - вздохнул я, - сегодня я ходил в церковь, поставил свечку за упокой.
- Хорошее дело, - одобрил Михаил Иванович, - без спросу?
- Почему? Отпустили. Но дело не во мне. Ребята тоже хотят. Это церковь детская, а у детей очень много просьб к Матери Божьей. Сводите их, ладно?
- Значит ты…
- Мне сестра сказала: сегодня.
- Понимаю. Ну что же, иди, собирайся.
- Михаил Иванович, правда, если бы не это, я навсегда остался бы с вами!
- Верю, Саша. Никита сильно переживает. Всё время ждёт, что ты вернёшься.
- Я напишу, когда найду своё место.
- Лучше тебе не высовываться, Саша, - директор встал, подал мне руку, - прощай, сынок! Очень жалко с тобой расставаться. Когда ты, в первый день, сказал, что мы не умеем воспитывать детей, я рассердился на малолетнего критика. Теперь вижу, что ты был прав, но научиться этому нельзя. Таким надо родиться. Ты вот такой.
- Я?! – изумился я.
- Конечно. Ты просто не замечаешь за собой, как меняешь людей. Причём всех, с кем пообщаешься.
Просто фантастика! Ну всё, иди, Саша, а то ночь короткая.
«Всех, с кем пообщаешься!», - я фыркнул, вспомнив лейтенантшу с капитаном. Этих изменишь! Нет, милиционеров не исправишь. Они или хорошие, или вот такие. Интересно, как там Сёма?
В спальне я достал свой рюкзак, перебрал его, взял с тумбочки портрет Лиски, вместо него положил фото, где мы с Лиской, смеёмся. Подписал: «Братику Артёмке от Саши. На долгую память». Вздохнул.
Слёз будет! Но сейчас побоялся даже подойти к его кровати. Потоптался в нерешительности и ушёл.
Побег – 2.
Чтобы не нашуметь в спальне, переоделся в комбинезон из «чёртовой кожи», уже за забором, в кустах.
Сквозь щель в заборе я смог пролезть, раздевшись до трусов. Потолстел, что ли? Или пошёл в рост?
Справедливости ради, стоит сказать, кормили нас в последнее время, как на убой. Набегавшись во дворе, мы лопали всё подряд и ложились спать. Немудрено поправиться!
«Что ни день – сто грамм! А то и сто пятьдесят!» - хихикнул я, а противный внутренний голос добавил: «Теперь будет с минусом». Я был вынужден с ним согласиться.
Путь до нашего бывшего дома был мне уже знаком и привычен. Приблизившись к нему, я осмотрел тёмное страшноватое здание и сразу побежал к Лискиному схрону.
Сразу решил проверить, насколько мне подходят когти.
Быстро защёлкнув их на ногах и руках, взлетел по стволу к дуплу.
- Спасибо, Лиска! – шепнул я.
«Всегда пожалуйста!», - хихикнула сестрёнка.
Дело в том, что я решил «поселить» вместо противного внутреннего голоса Лиску. Приятнее слушать голос любимой сестры, чем собственное ворчание.
Конечно, я оставался грубым материалистом, и не верил в мистику. Всё, что случилось в церкви, я считал не более, чем играми разума, желающего чуда. Вера на том и основана, для того нужна, чтобы жить было не так пакостно. К примеру, викинги, вечно сидевшие на диете и проводившие время в походах и сражениях, устраивали пир, добыв много пива и мяса, и желали, чтобы пир никогда не кончался.
Христиане придумали рай для страдающих, и ад для жирующих.
Ну, а я придумал, чтобы сестрёнка всегда была со мной, и давала бы мне дельные советы.
Так что, оставив на месте оружие, я забрал с собой узел с женскими штучками, решив при свете дня разобраться с ними.
Подумав, я не стал посмеиваться над девочкой. Ведь её всё время заставляли носить мальчишескую одежду, пока она была девочкой. Теперь-то мне понятен этот маскарад, но, если бы меня одевали бы постоянно в девчоночьи платья, у меня в схроне тоже сейчас лежала мальчишеская одежда, и я, тайком, одевался бы в неё, как это делала Лиска.
Однажды я застал её в такой одежде, и она, впервые, по-настоящему разозлилась на меня, обозвав шпионом. Я плакал, и клялся, что никому не скажу.
Теперь пришло время мне расплатиться за свой невольный грех.
Добравшись до своего тайника, я задумался, что делать дальше. Вы не поверите, но город, где я прожил почти десять лет, я знал очень плохо. Только дорогу от дома до школы и обратно.
Лиска следила за тем, чтобы я не бегал с ребятами после уроков, брала меня, набычившегося, за руку, и вела домой, а потом бежала назад, ведь уроков у неё было больше.
Тогда мне было очень обидно, город приходилось изучать по карте, так что я знал лишь примерное направление движения, чтобы выйти к вокзалу.
Как я уже говорил, ночь была безлунной, но звёздной, ярко светился Млечный Путь., можно было при его свете не включать фонарик.
Открыв свой рюкзак, я стал чесать затылок: хотел взять с собой много чего, а вместимость рюкзака была небольшой. В голове мелькнули мысли о магах, умеющих делать пространственные карманы.
Оставалось только позавидовать им. Раз десять перебрав содержимое двух рюкзачков, кое-как уложил вещи. К тому же я не желал оставлять девчоночий рюкзачок, он мне нужен для будущего маскарада. Хоть смейтесь, хоть нет, над этим, но мне угрожала гибель, или потеря свободы, что было гораздо хуже: я уже представлял себя на месте Лиски, ведь любителей мальчиков хватало в любые времена, и за меня ещё долго можно было получать хорошие деньги.
Кровная месть, это хорошо, а длительное издевательство, причём с выгодой – лучше.
Представив себе такую жизнь, я лязгнул зубами. Постарался отогнать мысль о чувствах сестры.