Вследствие этого девять молодых аристократов, пришедших в Святую землю с первыми крестоносцами, решили посвятить себя попечению и заботе о беспомощных странниках и заболевших пилигримах. С этой целью близ прежнего приюта было основано под покровительством Иоанна Крестителя братство милосердия. Гостеприимство его вскоре нашло себе достойную оценку, тем более что деятельность братства не ограничивалась одним Иерусалимом. Доброхотные деяния стекались в него в изобилии и доставляли ему огромные средства для широкого осуществления человеколюбивой цели братства.
Вследствие тех опасностей, которым подвергались пилигримы во время путешествия по Святой земле, иоанниты вскоре расширили свою деятельность и стали конвоировать паломников во время опасного пути от берега к святому городу.
С этого времени начинается новый период в истории иоаннитов. Мирная монашеская община превратилась, по образцу ранее учрежденного Ордена тамплиеров, в духовный рыцарский орден.
Заслуга преобразования ордена принадлежит храброму провансальскому рыцарю Раймунду дю Пюи. В качестве первого главы ордена, он дал ему устав, который оказал решительное влияние на все дальнейшее развитие ордена.
Согласно этому уставу, члены были разделены на три класса. К первому принадлежали рыцари, обязанные с оружием в руках защищать пилигримов и заботиться о них. Им были подчинены иоаннитанские священники или капелланы. Они состояли при церквах и капеллах ордена, призревали бедных и, в качестве священнослужителей, сопровождали рыцарей во время походов. Третий и самый многочисленный, но подчиненный класс составляли служащие братья. Они служили оруженосцами при рыцарях и ухаживали за пилигримами и больными.
Позже в пределах ордена возник еще класс так называемых донатов или конфратов; они вели благочестивый образ жизни, но оставались мирянами, хотя и приносили орденскую клятву. Они принадлежали к одному разряду со служащими братьями, заведовали убежищами ордена и, в отличие от настоящих братьев, носили крест без верхней перекладины.
Когда число желающих вступить в орден чрезмерно увеличивалось, членов пришлось разделить по национальности и по языку. Возникли национальные округи: Провансальский, Овернский, Французский, Итальянский, Арагонский, Английский, Немецкий. Позже (в 1464 г.) прибавился еще Кастильский округ.
Национальные округи были разделены на великие приораты, приораты и баллеи; приораты разделялись на комменды, а последние -- на комменды правосудия, милости, рыцарства и духовенства.
Подобно тому как некогда Маккавеи сражались с врагами Господа Бога, так все орденские братья обязаны были сражаться с магометанами. Далее, они должны были оставаться всегда защитниками добродетели и справедливости, помогать вдовам и сиротам, с нежной заботливостью ухаживать за больными, принятыми на попечение ордена, вести благочестивый, трезвый, простой образ жизни. Они никогда не должны были снимать орденской одежды -- черного плаща, на котором слева был прикреплен восьмиконечный крест из белого полотна. Восемь концов его означали восемь блаженств, к которым приобщаются братья, свято исполнившие свой долг. Желавший вступить в члены ордена не должен был иметь каких-либо телесных недостатков, и на жизни его не должно было лежать никакого пятна; он должен принадлежать к христианскому и дворянскому роду и уметь доказать свое дворянское происхождение в восьми поколениях.
Церемониал, которым сопровождался прием братьев в орден, вручение креста, выбор главы ордена, заседание главного капитула и посвящение в рыцари были весьма сложны. Так, например, новые члены должны были трижды поднять кверху меч, как бы угрожая неверующим; им надевали пояс, в знак целомудрия, а затем выдавали золотые шпоры не только как принадлежность рыцарского звания, но и как символ того, что они презирают суетные богатства мира и мечут золото к ногам своим и т. д.
Благодаря благочестивым дарам, приношениям и счастливым завоеваниям, орден очень рано приобрел обширные владения и привлек к себе многочисленных последователей. Так, госпиталь бедных братьев владел обширными доходными землям, орденскими зданиями, странноприимными убежищами и необходимыми хозяйственными постройками почти во всех более значительных местностях страны, располагал тысячами обязанных ленной службой дворян, горожан, занимавшихся промышленностью и торговлей, сирийских и франкских поселян, христиан и магометан.
Сочетание военных обязанностей и политической деятельности, имевшее серьезное значение, постепенно отвлекло орден от его первоначального назначения и погрузило в водоворот мирских интересов и дел. Это привлекло к постепенному отчуждению ордена от церкви. И уже в XIII в. часто раздавались жалобы на то, что деятельность иоаннитов в области призрения больных и бедных ничтожна в сравнении с их военным могуществом. Их обвинили даже в ереси. "Эти обвинения не были подтверждены ни в то время, ни позже, но они доказывают, что сияющий нимб, окружавший орден в глазах всего христианского мира, стал быстро блекнуть".
Ужасные потери, понесенные иоаннитами в 1289 г. во время защиты сирийского Триполиса, надломили их силы. И когда несколько лет спустя они принуждены были покинуть Святую землю, от ордена осталось едва ли не одно только воспоминание. Тем не менее это не умаляет его культурно-исторического значения ордена для более раннего времени. Среди присущего этому последнему самого грубого невежества, орден являлся благородным и добросовестным представителем той высшей культуры, гуманные, истинно христианские причины которой получили всеобщее признание лишь спустя несколько столетий. Так как внешние обстоятельства все более и более выдвигали на первый план светскую сторону двойственной задачи ордена, то иоанниты сделали первую попытку основать особое государство. Следуя их примеру, более молодой Тевтонский орден в Мериенбурге создал впоследствии подобное же государство на другой почве и в более грандиозном масштабе.
Один немец устроил в Иерусалиме прибежище для призрения больных и бедных немецких паломников. Благочестивые немцы поступали туда в качестве служащих братьев, а короли иерусалимские дарили дому призрения деньги и земли.
Завоевание Иерусалима в 1187 г. тяжело отозвалось также и на немецком убежище. Изгнанные из Иерусалима и лишенные своих владений, доходы с которых позволяли им выполнять свои благочестивые обязанности, уцелевшие члены братства спаслись в Аккуне. Там, несмотря на самые тяжелые условия, они возобновили свою деятельность среди немецких крестоносцев и заслужили их глубокую признательность. Особенное горячее участие проявил к ним герцог Фридрих Швабский. При содействии немецких князей, которые в 1197 г. прибыли в Сирию, братство, призревавшее больных, преобразовалось в духовный рыцарский орден.
Члены нового ордена давали три монашеских обета, им сообщались правила тамплиеров, и, как внешний знак самостоятельности их ордена, они получали особое одеяние: белый плащ с черным крестом.
Верховное руководство делами ордена принадлежало великому магистру. Каждый большой округ управлялся через ландмейстеров или ландкомтуров, а в каждом большом городе власть принадлежала комтуру. При великом магистре состоял совет из пяти верховных сановников, а кроме того, существовал генеральный капитул, собиравшийся раз в год и состоявший из этих же верховных сановников и из ландмейстеров. К пяти верховным сановникам принадлежали: великий комтур, хранивший казну ордена и в случае нужды занимавший место великого магистра; великий маршал, заведовавший вооружениями и военными силами; главный надзиратель, наблюдавший за орденским убежищем; кастелян, заботившийся о доставке одежды, и казначей, управлявший финансовыми делами.
Члены ордена делились на рыцарей и духовных. Наряду с ними мы находим здесь также служащих братьев. Для некоторых услуг при убежищах допускались женщины, в качестве сестер. Чтобы сделать вступление в члены ордена доступным для возможно большого числа людей, миряне также посвящались "в тайны ордена", не оставляя в то же время своих занятий. В знак своей принадлежности к ордену они носили полукрест".
Добавим здесь же для любознательного читателя, что упомянутый выше Орден Зайца, - не выдумка. По крайней мере, не совсем.
...Наши путешественники покинули разбойничье становище около полудня. Дорогу искать не пришлось, поскольку в противоположном их движению направлении спешила масса народу различного сословия. Изредка до них доносились возбужденные голоса: "Говорил тебе, раньше вставать надо, видишь, люди, вон, уже возвращаются..." На самой поляне, когда они уходили, также имело место столпотворение. Как и предупреждал предводитель Джон, народу на справедливую раздачу собралось уйма. А потому, наскоро перекусив остатками жаркого и прихватив провианта, наши путешественники удалились по-английски.
- Умеют же люди устроиться, - пробормотал Рамус, скосив глаза в сторону сэра Ланселота. - Не то, что некоторые... Это я о себе, - поспешно добавил он, видя, что тот, в свою очередь, скосил глаза в его сторону. После чего вдруг заявил: - Человек, между прочим, нашел свое место в жизни. И ему можно только позавидовать. В то время, как мы... как я, болтаюсь по белу свету, не зная, куда себя приткнуть, он организовал собственное дело. Причем, прошу заметить, с нуля. Лишившись всего, чего и так не имел. То есть, у меня, по сравнению с ним, стартовые условия даже лучше, поскольку я ничего не лишался.
- Хорошенькое дело, - заметил Владимир, скорее для того, чтобы предотвратить готовую вспыхнуть ссору. - На что они вообще живут, если сегодня за просто так раздают все, добытое вчера?
- А кто тебе сказал, что за просто так? - тут же откликнулся Рамус. - За просто так - это для низших сословий. Или ты думаешь, что какой-нибудь крестьянин, лишившись, скажем, там, граблей, может заполучить кошелек с золотом? Ошибаешься!.. У этого Джона для каждого сословия свой склад и свой подход. Ежели из незнатных - вот тебе котел с топором и ступай, откуда пришел, ну, еще пару-тройку медных монет. А для знатных у него и лотерея устроена, и аукцион, и каждый себе что хочешь выбрать может. Причем, грабит-то он не только здесь. Они на зиму в жаркие страны перебираются, там промышляют. Потом возвращаются. Здесь награбленное там сбывают, а там - что здесь. И все довольны.
- Чем же это все довольны?
- А тем, что никто шибко обиженным не остается. Пришел с пустыми руками, ушел с чем-нибудь полезным.
- Так ведь раньше это самое полезное и отобрали?..
- Сборщики налогов тоже отбирают, однако потом никто ничего не возвращает. Здесь же, приходи, бери... Этот самый Джон, между прочим, тоже налоги исправно платит. У него и патент от короля имеется, на грабеж без смертоубийства. Он его в том случае, ежели кто грабиться не желает, предъявить может. А еще у него есть грамотеи, которые могут выдать расписку, в которой указано больше отнятого, чем на самом деле. То есть часть добычи делится между разбойниками и собственно ограбляемым, а последнему потом - страховка полагается. В общем, он тут так развернулся, что скоро запросто может стать вторым лицом в королевстве...
- И ты, конечно, хотел бы стать членом его шайки, - утвердительно заметил сэр Ланселот.
- Вовсе нет.
- Почему же?
- Так ведь может и не стать... Ежели его методы обогащения возьмут на вооружение другие, более достойные... Кстати сказать, он про барона слышал, про этого самого де Барана.
- И?.. - насторожился сэр Ланселот.
- Он его ограбил, этого самого барона. Тот для своего замка новые ворота вез. Только потому и запомнил, что барон сокрушался очень, с воротами расставаясь. Облапил их, рыдал, лбом стучался... Ну, Джон, видя такое дело, посочувствовал горю, и отобрал только одну створку. Лошадей и телеги, правда, все равно отобрал, так что барон с оставшимися слугами эту створку на руках понесли. А ежели на руках, значит, и замок его где-то неподалеку... И узнать его просто - на воротах одна створка старая, другая - новая.
После чего предложил, чем ноги бить, дождаться какого-нибудь селянина с телегой, пусть он их подвезет до ближайшего селения. К тому же, ввиду многочисленности народа на поляне Джона, следовало бы поспрошать, не слышал ли кто об этом самом бароне. Однако, дорога была пустынной в обеих направлениях, причем, никаких следов, что по ней кто-то недавно проходил или проезжал, не наблюдалось, а потому им пришлось продолжить путь пешком, едва поспевая за сэром Ланселотом, окрыленным полученными сведениями об искомом бароне, а потому стрелой летевшим вперед.
Впрочем, часа через три, если судить по солнцу, их ожидало страшное разочарование. Рамус ударился о выступавший из земли камень, взвыл, ухватил себя за ногу, и на другой ускакал в кусты, где виднелось нечто поваленное. Пока он сидел и причитал в позе "мальчика, вытаскивающего занозу", Владимир обнаружил, что предмет, на котором пристроился Рамус, вовсе не является поваленным деревом, а представляет собой творение рук человеческих. Он прошел чуть вглубь, затем чуть вперед, и обнаружил остатки воротной створки, поросшие мхом. То ли эта самая створка была разделена на части, чтобы было легче тащить, то ли еще по какой причине - на факт оставался фактом. Воротная створка, на которую возлагали надежды как на опознавательный знак, лежала в лесу, брошенная, позабытая...
Наконец, Рамус поднялся и заковылял по дороге. Его притворство было очевидно всем, даже ему самому. Но он поступил так, будучи абсолютно убежден в том, что темп движения необходимо снизить. В конце концов, спешить некуда.
И тут, как бы служа подтверждением его подхода, навстречу им показался рыцарь в латах, восседавший на едва-едва переставляющем ноги коне. Сэр Ланселот замер, увидев собрата по ремеслу. Однако, если он и надеялся на что-то, вроде поединка, то его надеждам не суждено было сбыться. Когда рыцарь оказался совсем рядом, он, не останавливая движения, поднял забрало, приложил палец в металлической перчатке к губам, снова опустил забрало и подался себе дальше, окатив наших путешественников таким ароматом, что Рамус и Владимир поспешили отвернуться и как бы невзначай поднести к лицу ладони. Как только рыцарь показал себя с тылу, Рамус поспешно двинулся вперед, теперь уже совершенно открыто смахивая с глаз слезы. Его якобы больная нога прошла самым чудесным образом.
Догнать его удалось не без труда.
- Я уж подумал, что он, часом, испортился, - заявил Рамус, поводя носом и болезненно морщась, поскольку след проехавшего рыцаря висел над дорогой плотной массой.
- Что значит - испортился? - тут же сварливо поинтересовался сэр Ланселот. - Уж не хочешь ли ты оскорбить в его лице все бродячее рыцарство?
- Вовсе нет, - миролюбиво ответил Рамус, и тут же скривился, поскольку в лицо ему слегка дунул легкий ветерок. - Наверное, я выбрал неправильное слово. Я всего лишь имел в виду, что рыцари, пока они сидят у себя по замкам, все как один благородные, смелые, красивые и так далее. Однако я имел возможность наблюдать их на королевской охоте, и там они совершенно не такие. В том смысле, что если их разоблачить и поставить рядом с каким-нибудь простолюдином... то есть, я хотел сказать, поставить знатных рыцарей с менее знатными, их действительный вид как-то перестает соответствовать описанному. В смысле, по крайней мере, красоты. Отсюда я и делаю простой вывод. Когда они собирются вместе, на турнир или, скажем, чтобы отправиться в поход, то какой-нибудь злой волшебник, из зависти к их славе, крадет по дороге их лучшие качества. Но восстанавливает статус кво, когда те снова возвращаются в свои замки. То есть, чтобы всегда оставаться смелым и красивым, им лучше не покидать родовых гнезд.
- То есть как это - не покидать? - возмутился сэр Ланселот и снова сорвался на длинную маловразумительную речь о достоинствах рыцарства вообще и бродячего в частности. При этом он большую часть этой самой речи посвятил благородству, верности слову и обетам. Вот, к примеру. Один рыцарь занемог и не смог отправиться в поход. Тем не менее, пожелал всяческих успехов своему соседу, в поход отправившемуся, и даже обещал, в случае таковых, съесть собственные сапоги. Давая такой обет, он ничем не рисковал, поскольку сосед его не отличался рыцарскими доблестями, и никаких подвигов не мог совершить по определению. Судьба, тем не менее, сыграла злую шутку, и тот каким-то образом вернулся с добычей и в лучах кратковременной славы. И что вы думаете? Поправившийся к тому времени рыцарь, верный своему слову, исполнил обет и снова слег в постель. Другой рыцарь, его соратник и верный друг, тут же дал обет пить вино за здоровье заболевшего до тех пор, пока тот не оправится от болезни. Он спился, но слову своему не изменил. Или, к примеру, другой рыцарь, пообещавший в том случае, если некая Прекрасная дама отвергнет его любовь, броситься на меч прямо под окнами ее замка. Прекрасная дама так и поступила, он приставил меч к обнаженной груди, бросился на острое лезвие, и не его вина, что промахнулся. Обет был исполнен, хотя и означал верную смерть.