Повлияли ли все заслуги и достоинства липы на то, как использовалась древесина этого дерева? Мягкая и легкая, простая в обработке, с плотной и однородной структурой, липа в Средние века была излюбленным материалом скульпторов и бондарей. Являлось ли это следствием ее неоспоримых физических свойств? Или же следствием положительных символических качеств? Как эти свойства и качества обогащали друг друга? Считалось ли, что статуя святого целителя, вырезанная из липы, обладает более сильным лечебным и профилактическим эффектом, чем статуя того же самого святого, вырезанная из другого дерева? Если в конце Средних веков из липы часто изготавливали музыкальные инструменты, то значит ли это, что такой выбор мотивировался мягкостью и легкостью ее древесины или же на него повлияло воспоминание о музыке пчел, у которых липа была любимым деревом, как об этом пишет уже Вергилий в четвертой книге "Георгик"?
Есть масса вопросов, на которые при нынешнем состоянии наших знаний ответить едва ли представляется возможным, но которые историк не может перед собой не ставить, и касаются эти вопросы не только липы, но и других деревьев. Например, почитаемый германцами ясень, выполняющий роль посредника между небом и землей, который, как считалось, притягивает молнию и грозу, в Средневековье использовался для изготовления большей части метательного оружия (копий, дротиков, стрел): объяснялось ли это гибкостью и прочностью древесины или же древним мифологическим значением ясеня, который считался деревом небесного огня, орудием воинов на службе у богов? А чем объясняется то, что ветви березы, белого дерева, которое светится на зимнем солнце, в Северной Европе повсеместно использовали в качестве розог для бичевания одержимых и преступников, чтобы изгонять из них зло, -- гибкостью самих ветвей или чистотой ее цвета? В английском языке даже одно и то же слово -- birch -- обозначает одновременно и березу, и розги, и бичевание. И опять-таки, что лежит в основе обычая наказывать березовыми прутьями -- физические свойства дерева или же его символика и мифология?
Те же самые вопросы точно так же возникают в связи с деревьями с дурной репутацией. Но в этом случае они представляются еще более сложными, так как верования, связанные с деревьями, не всегда согласуются с тем, как в действительности используют древесину этих деревьев. Рассмотрим два примера -- тис и орех.
Все средневековые авторы подчеркивают пагубную и опасную природу тиса. Мрачный и одинокий тис не только растет там, где обычно не растут другие деревья (на песчаных равнинах, торфяниках), но он еще и странным образом никогда не меняется, всегда остается зеленым, всегда равным самому себе, как будто, заключив сделку с дьяволом, он приобрел нечто вроде бессмертия. Действительно, в легендах и преданиях он ассоциируется с потусторонним миром и смертью, об этой ассоциации свидетельствуют его названия в немецком (Todesbaum) и итальянском (albero della morte). Это погребальное дерево, которое встречается на кладбищах и которое связано с трауром и самоубийством (в некоторых версиях истории Иуды он кончает жизнь самоубийством не повесившись на смоковнице, а проглотив сильнейший яд, добытый из тиса). Тис устрашает, потому что в нем все ядовито: листья, плоды, кора, корни и особенно сок, который входит в состав многих ядов, например, яда, от которого в пьесе Шекспира умирает отец Гамлета. Более того, ни одно животное не притрагивается к тису, а его латинское название (taxus) само по себе напоминает о понятии яда (toxicum): "тис -- дерево ядовитое и из него добывают яды", -- пишет Исидор Севильский, а вслед за ним и большинство средневековых энциклопедистов.
Не по причине ли этих смертоносных качеств из древесины тиса в Средние века чаще всего изготавливали луки и стрелы? Не было ли тут расчета сразить врага с помощью яда, содержащегося в соке и волокне тиса? Не считалось ли, что древесина этого "дерева смерти" способна сеять смерть? Или же, просто-напросто, из тиса делали такого рода оружие, потому что его древесина гибка и прочна (почти как дуб)? Ответить трудно. Однако следует констатировать, что в Англии, Шотландии и Уэльсе средневековые лучники в самом что ни есть массовом масштабе использовали луки и стрелы, изготовленные именно из тиса. Иными словами, в трех странах, наследующих традициям древней кельтской культуры, тис, в большей степени, чем где бы то ни было, предстает как дерево устрашающее и одновременно почитаемое.
В отношении ореха вопрос о сложных взаимосвязях между дурной репутацией дерева и качествами его древесины стоит еще острее. Все авторы опять-таки сходятся во мнении, что орех -- это дерево пагубное и является одним из деревьев Сатаны. Его ядовитые корни не только губят всю растительность вокруг, считается также, что они провоцируют смерть домашних животных, если подбираются слишком близко к стойлам и конюшням. У мужчин и женщин есть все основания опасаться этого зловредного дерева: заснуть под орехом значит не только заработать лихорадку и головную боль, но прежде всего -- подвергнуть себя риску встречи со злыми духами и демонами (подобные суеверия были засвидетельствованы в различных областях Европы даже в середине XX века). Исидор Севильский, отец средневековой этимологии, устанавливает прямую связь между существительным "орех" (nuх) и глаголом "вредить" (nоcеrе): "название ореха происходит от того, что его тень или дождевая вода, стекающая с его листьев, вредит окружающим деревьям".
Как тис или ольха, орех -- дерево опасное и зловредное. Однако столь дурная репутация, кажется, не нанесла ущерба ни его плодам, ни листьям, ни коре, ни древесине. Орехи, которые средневековое население потребляет в большом количестве, используются в медицине и идут в пищу; из них делают масло и всякого рода напитки -- не вредные и не опасные. Корни и кора ореха применяются при изготовлении красителей, позволяющих окрашивать в коричневый и -- что в средневековой Европе всегда представляло трудность -- в черный цвет. А древесина ореха -- твердая, тяжелая, прочная -- у краснодеревщиков и скульпторов считается даже одной из самых красивых и ценных.
Таким образом, имеется существенный разрыв между символическим и мифологическим дискурсом об орехе, верованиями, которыми он окружен (с XV века это ведьминское дерево), и теми полезными и важными функциями, которые выполняют в материальной культуре получаемые от него продукты, особенно плоды и древесина. В конце Средневековья в одной и той же деревне крестьяне не позволяют детям и скоту находиться вблизи ореха, но вместе с тем сундучники с большой охотой и пользой работают с его древесиной. Как воспринимать такое противоречие? Что оно означает? Что, мертвый орех утрачивает свою вредоносность? Но кто же отважится его срубить? Или, возможно, это значит, что область ремесел, техники и экономики постепенно обособляется и даже порывает с миром знаков и грез, с которым она некогда составляла единое целое?"
Замечательная книга, замечательное издание, замечательный перевод.
... Наши путешественники вновь стояли на перекрестке, напоминающем одуванчик. Владимиру, после исчезновения призрака, поспать почти не удалось, поскольку, стоило ему вернуться обратно за пиршественный стол и ненадолго "смежить вежды", поочередно проснулись остальные и сразу же принялись за завтрак. Затем сэр Ланселот позволил Рамусу уговорить себя двигаться дальше и посетить город, располагавшийся где-то неподалеку. Конечно, будь сэр Рыцарь в более подходящем возрасте, сэр Ланселот ни за что не покинул бы замок без "доброго дружеского поединка", но обстоятельства оказались выше его желания.
Погода оказалась не самой лучшей для путешествия. Небо хмурилось, моросил мелкий дождик, клубилась хмарь, а лягушки в болотах, мимо которых они проходили, посходили с ума и устроили потасовку. Однако, по мере продвижения к перекрестку, распогоживалось, а когда оказались в центре "одуванчика", в небе вовсю сияло солнце, и не наблюдалось никаких следов дождя. Ни луж, ни мокрой земли.
Владимира это удивило, зато его спутников - нисколько. Они, не отвлекаясь пустяками, спорили по поводу того, какую дорогу следует избрать.
- Чего вы спорите, - попытался воздействовать на них Владимир. - Вчера...
- Вчера нам ее показали, а теперь показывать некому. Не возвращаться же к пастушку, - разумно ответил Рамус. - У меня нет сил слушать его арфу. И вообще, зря ты не спросил у него лошадей, - заметил он, обращаясь к сэру Ланселоту.
- То есть как это - не спросил? Спросил. Но ведь ты сам слышал, что он сказал.
- Я, должно быть, отвлекся... И что же он сказал?
- Когда я спросил, нет ли у него лошадей до города, он ответил, что есть простые, а таких длинных нету...
- Тогда спросил бы дорогу, а то получается, зря мы к этому де Барану ходили.
Сэр Ланселот оторопел.
- Погоди, погоди... Как ты его назвал?
- А как мне его еще звать? У него там табличка висела: замок барона аль де Барана...
- Того самого, у которого дом, где Грааль? - возопил рыцарь. - Столько времни искать, и вот, когда удача сама, можно сказать, привела... Возвращаемся! - заявил он и решительно двинулся назад, но был остановлен спокойным голосом Рамуса.
- Во-первых, дом с Граалем этого самого барона в городе. А во-вторых, куда ты направился? Ты уверен, что эта та самая дорога? Которая назад? Мы, похоже, заблудились...
- Это не страшно, - улыбнулся Владимир. - Кажется, я вижу того, кто нас выручит.
Из-за поворота показался пастушок, неизвестно зачем и куда толкавший свой рояль.
- Он, наверное, гонит свою овечку на другую поляну, - предположил Владимир.
- По мне - хоть на базар. Сейчас не время слушать музыку, - как-то слишком поспешно заявил Рамус, развернулся и опрометью кинулся по случайно выбранной дороге.
Сэр Ланселот быстрым шагом последовал за ним.
Владимиру не оставалось ничего иного, как присоединиться.
... Как это ни странно, но дорога привела их к городу. Причем, Владимир не понял, увидел ли он его раньше, или учуял. Поскольку ветер, дувший им в лицо от серой полосы, представлявшей собой городские стены, обвевал их ароматом помойки. Владимир поморщился, в отличие от своих спутников, по всей видимости, привычных к подобной атмосфере. К городу и из него тянулись телеги, туда и обратно спешили какие-то люди, одетые сообразно своему общественному положению и ремеслу. На наших путешественников никто не обращал внимания, и они благополучно добрались до городских ворот, где и были остановлены стражниками, потребовавшими плату за вход. Рамус вступил в переговоры, Владимир осматривался. Город, как ему показалось, снаружи являл собой копию рыцарского замка, только большей величины. Те же стены с башнями, тот же ров. Единственное отличие состояло в том, что возле подъемного моста скопилось огромное количество лиц, очевидным образом не принадлежавших к верхушке общества, а потому ухо требовалось держать востро, дабы не лишиться содержимого карманов.
- Да говорю же вам, мы не собираемся входить! - орал тем временем на всю округу Рамус. - Нам нужно пройти, только и всего!..
В конце концов, здравый смысл стражников не устоял против такой глотки, и их пропустили, поскольку налицо имелся приказ брать плату за вход. Приказа брать плату за проход не имелось.
В городе царило столпотворение, вызванное необыкновенным притоком приезжих, поскольку только-только окончился очередной турнир, и его зрители и участники не успели разъехаться по домам даже частично. А кроме того, его планировка оставляла желать лучшего. Кривые улочки были застроены кое-как; расстояние между дверьми первых этажей соседних домов едва-едва позволяло разминуться двум телегам, в то время как окна вторых этажей располагались так близко друг к другу, что ставни невозможно было открыть, поскольку они упирались в противоположные. Владимиру они живо напомнили какой-нибудь туннель или очень длинную арку.
Высказав удивление узостью улиц, он тут же получил необходимое пояснение от сэра Ланселота, что все сделано по правилам - их ширина в точности выверена по рыцарскому копью.
- По длине или толщине? - буркнул Владимир, у которого от обволакивающего, густого запаха нечистоты кружилась голова.
- Разумеется, длине, - пояснил сэр Ланселот, удивляясь подобному невежеству.
Рамус же внезапно остановился и приник взглядом к едва различимому на фоне стены пергаменту. Было совершенно непонятно, как он может что-то разобрать в царившей, несмотря на солнечную погоду, темноте. Постояв, он пробурчал: "Ничего интересного. В связи с проведением рыцарского турнира усилены меры безопасности. Владельцам домов и трактиров предписывается сообщать о пожаре за три часа до его начала", после чего двинулся дальше.
Было совершенно непонятно, как он ориентируется и куда всех ведет.
Они свернули, - как показалось Владимиру, - в первый попавшийся, - переулок, неожиданно оказавшийся пустым. Поодаль от них, под окном второго этажа, сделанным сбоку, стоял прилично одетый горожанин, что-то выкрикивавший и размахивавший руками. Судя по жестикуляции, произносимые им слова были очень суровы. В стороне стоял второй горожанин, слушал говорившего и согласно кивал. Наши путешественники замедлили шаг, что сделали чрезвычайно вовремя. Поскольку окно неожиданно открылось, и в нем показалась бадья, с помоями через край. Мгновение, и все они оказались внизу, на выражавшемся горожанине. Окно снова закрылось.
Совершенно неожиданно, облитый горожанин развернулся и пошел прочь. Второй, оставшийся невредимым, догнал его и пристроился рядом. Когда они проходили мимо, Владимир услышал:
- Нет, ну теперь ты убедился, какой это хам и подлец! Я удивлен, неужели ты оставишь эту его выходку без должного отмщения?
- С какой стати? Ты попросил меня высказать ему все, что ты о нем думаешь, поскольку у меня это лучше получится. Я всего лишь исполнил твою просьбу. С какой стати я буду вмешиваться в ваши дрязги? Ты лучше подумай, как тебе поступить дальше. Ведь в моем лице он окатил помоями тебя.
- Можешь не сомневаться, уж я-то это дело просто так не оставлю!..
Наши путешетвенники двинулись дальше, при этом Владимир не знал, как ему лучше поступить: то ли смотреть под ноги, чтобы не наступить в хлюпающие под ногами лужи того, что могло оказаться на голове, если не смотреть вверх.
Переулок окончился оживленной улицей. Рамус, по всей видимости, руководствовался природным чутьем, поскольку сразу же свернул направо. Владимир следовал за ним, постоянно ощупывая карманы и ожесточенно озираясь.
- Пришли, - заявил Рамус, резко останавливаясь.
Прямо перед ними, из стен, навстречу друг другу, торчали два металлических штыря, на которых имелись вывески. Точнее, предприимчивые владельцы заказали одну вывеску на двоих, потом поделив ее могучим ударом чего-то острого пополам. Одна половина изображала полукруг, внутри которого имелся силуэт всадника на половинке лошади. Этот всадник должен был изображать рыцаря, о чем свидетельствовала надпись над дверью: "Для рыцарей". Вторая половина вывески содержала заднюю часть лошади и пешего человека, скорее похожего на ежа. По всей видимости, он что-то нес на своей спине, и это что-то являлось оружием, поскольку надпись над дверью гласила: "...и их оруженосцев".
Рамус толкнул эту дверь и исчез внутри. Сэр Ланселот скрылся за дверью напротив. Владимир, немного помешкав, последовал за Рамусом.
И оказался в таверне, битком набитой теми, кто на самом деле являлся оруженосцем или примазался к ним. Они сидели и стояли повсюду, размахивая деревянными кружками, орали, пели и говорили одновременно. Рамус уже втиснулся за большой стол посередине, у него в руке также откуда-то появилась кружка, и орал, не уступая остальным. В горячем полусумраке, Владимир инстинктивно принял в сторону и оказался возле маленького столика, всеми игнорируемого, поскольку каждый старался пролезть ближе к центральному столу. Здесь же приютился какой-то важный господин, совершенно очевидно - не оруженосец. Перед ним стояла полная кружка, но он не обращал на нее внимания, разглядывая безобразничавших оруженосцев. Искоса глянув на Владимира, он вернулся к своему занятию.