Семен Георгиевич пододвинул к себе служебный телефон, сделанный еще во времена благословенного Советского Союза, и медленно набрал номер, кривясь от боли в разбитом лице. Лицо уже начало опухать, и Семен Георгиевич с тоской подумал о том, что для юбилея такая физиономия точно не годится. И ведь угораздило, черт подери! На последнем дежурстве! Или крайнем? Так любят говорить летчики, парашютисты, и пижоны, которые хотят примазаться к сонму крутых профессионалов. Да какая разница - крайний-бескрайний, результат-то один! Тьфу! Вот же денек, а?!
- Слушаю, дежурный капитан Самсонов!
- Слушай, Самсонов... - Семен Георгиевич запнулся, и помолчал секунды две, продолжил, уже бодрее - Это эксперт, Семен Георгиевич. Пришли-ка ко мне группу. На нас совершено нападение, труп пропал. И давай побыстрее. И скорую пришли - мне башку разбили...
Через пять минут Семен Георгиевич сидел в кресле, уставившись в пространство, и преодолевая дурноту думал о том, кто же был этот странный парень, ставший зомби, и куда этот зомби отправился.
А еще - о том, что стоило все-таки смотреть сериалы про живых мертвецов. Похоже, что доля правды в них все-таки есть. Не стоило смеяться над "зомбятиной", вот оно как все вышло...
***
Очнулся от острой боли в животе. Боль нарастала, тело выло, требуя устранить причину боли, и тогда человек сел, открыл глаза - увидев перед собой странную фигуру в зеленой одежде, с размаху ударил прямо по маске, скрывающей лицо негодяя!
Ударил раз, ударил два, негодяй упал.
Еще несколько ударов. Маска сдвинулась набок, открывая лицо человека в годах, испуганного человека, и рука остановилась, не завершив смертельный удар, ломающий шею, перебивающий позвонки. Нападавший уже не представлял собой опасность, так зачем его убивать? К тому же в голове четко прозвучал сигнал - нельзя! Не убивай!
Тот, кто не помнил своего имени, подчинился внутреннему голосу, тяжело встал, побрел вперед, на выход. Он не знал - почему так делает. Его разум, его личность были подчинены сигналам, исходящим откуда-то из глубины поврежденного мозга. Он ЗНАЛ, что так будет правильно, а раз это правильно - нужно исполнять. Инстинкт самосохранения - больше ничего.
Обрывки стройной вязи знаний, из которой собственно и складывается личность, были разбросаны по всему мозгу, вот только связи между ними нарушены, и теперь работал только он, единственный - инстинкт самосохранения, толкающий вперед, требующий делать ПРАВИЛЬНО.
Дверь кабинета была первой, в которую ткнулся Тот, кто не помнил своего имени. То ли ему повезло, то ли инстинкт, гораздо более изворотливый, чем у животных, подсказал, что нужно войти в дверь с табличкой, на которой что-то написано. Именно "что-то", потому что знания о чтении были погребены там же, где и знания, обретенные за всю свою не очень долгую, но в высшей степени бурную жизнь.
В шкафу - одежда, не подходящая по размеру, в эту одежду можно вставить двух таких парней, хозяин ее любил хороший ужин, сладкие и жирные блюда, так что объем его живота соответствовал размерам одежды.
Оделся - механически, как робот, как живой мертвец, коим, в общем-то, и являлся. Натянул на себя все, что нашел, в том числе и пыльный, не очень чистый плащ. Ботинки подошли по размеру, но это не обрадовало. Живого мертвеца ничто не радует, ничто не огорчает. Он просто делает то, что должен, то, к чему его призывает инстинкт. Если инстинкт говорит, что надо надеть носки - мертвец их надевает. Если требует захватить плащ - берет и плащ. Потому, что это ПРАВИЛЬНО.
Старые, разношенные ботинки почти не издавали звуков на каменном полу. Впрочем - живой мертвец и шел не так, как обычный человек. Он был похож на призрака - бесшумного, неторопливого, и смертоносного.
Охранник упал на пол, выпустив из рук газету, брякнувшись, как мешок с навозом. Бить наповал не стал, только так, чтобы гарантированно выключить. Если вдруг после удара умрет - это его проблемы.
Но человек без имени об этом не думал. Он делал так, как будет ПРАВИЛЬНО.
Ночь приняла мертвеца в свои объятия, как невеста, дождавшаяся жениха из долгого путешествия. Она была слегка прохладной, но теплой, недоверчивой, но ласковой - где ты был? Почему тебя так долго не было? Ведь ночь - это время призраков и мертвецов, вставших из своих могил! Так идем же ко мне, скорее! Я тебя жду!
И он побрел по дороге бесшумной, но неверной походкой. Его слегка шатало - мозг, поврежденный пулей, не до конца еще восстановил контроль над телом, потому в глазах человека время от времени двоилось, а перед лицом начинали мелькать красные круги, будто шаловливый мальчишка раскрутил в ночном воздухе головешку, на конце которой тлел и разгорался красный "фонарик".
Машина, освещавшие фигуру пешехода, проносились мимо, как пущенные рукой Вселенной метеоры, унося своих седоков к теплой постели, в объятия бога Сна. У человека без имени не было теплой постели, не было дома, не было ничего - кроме украденной одежды, и настойчивого позыва идти вперед - зачем, почему - он не знал. Как не знал того, где же закончится его путь.
Так он шел два часа, не обращая внимания на редких прохожих, шарахающихся от него, как от привидения. Да он и был похож на привидение - в бежевом, выцветшем до белизны плаще, с русыми, светлевшими в темноте волосами, с лицом, изувеченным жуткими шрамами.
Он шел, не чувствуя голода, жажды, как автомат, как торпеда, пущенная в цель. Вот только что было целью - инстинкт не говорил. Он вообще ничего не говорил, только требовал, толкал: "Идти! Идти! Идти!"
Через два часа человек захотел есть. Организм, который лихорадочно залечивал смертельные раны, перестраивал организм, требовал пищи, требовал "строительного материала", поглощая все резервы, что были заложены при жизни. Регенерация не было такой же, как при жизни - мозг не работал так, как прежде, и не мог управлять процессами с прежней невероятной эффективностью. Мозг управлял лишь теми процессами, которые изначально служили выживанию, выключив все, что по его мнению, к нему не относилось. По большому счету, от мозга осталось его жалкое подобие, пуля, которая пробила череп, ударной волной нанесла ему такие разрушения, что обычный человек давно бы скончался - прямо на месте, не создавая никаких проблем патологоанатому. Но этот случай был совсем другим.
Когда голод стал частью инстинкта, тот приказал: "Ищи пищу! Иди на запах!"
И тогда человек без имени развернулся, и побрел туда, откуда вкусно пахло печеной картошкой, туда, где возле ларька "Веселая картошка" стояли три машины с еще более веселыми, чем картошка парнями и девчонками.
Эти ребята по сути своей не были совсем уж законченными подонками. Так, "мажоры", выехавшие покататься со своими подругами. Да и мажорами их назвать нельзя, какие они к черту мажоры? Мажоры в это время суток тусуются где-нибудь в пафосном ночном клубе, разбрасывая направо и налево папенькины деньги, у этих денег хватало только на бухло, на бензин для тюнингованной "приоры", ну и на картошку, печеную в микроволновке, и нашпигованную сомнительного качества салатиками, очень хорошо сочетающимся с отравой из металлических баночек. И деньги не папенькины...или - не всегда - папенькины. Работают, чего уж там. Автослесари, продавцы, электрики - кого только нет. Нормальная тусня, свои пацаны, внатуре. И с судимостью есть, и просто на папиной машине. На автотусню еще рано, можно и пожрать, почумиться, музон послушать!
Да нормальные так-то ребята, только вот бомжей не любят. Ну - просто-таки ненавидят. За что? Да кто знает...может видят в них самих себя, лет эдак через...много. Или немного. Начни колоться, бухать - как сосед Виталя, или как пацан из соседнего дома - и ты легко станешь таким, как этот, опустившийся урод, который тянет к тебе руку и хрипло требует: "Дай! Хочу есть! Дай!"
Они не сразу начали его бить. Вначале смеялись, дразнили, протягивая к нему руку, в которой лежал пластиковый бокс с восхитительно пахнущей картошкой, потом начали отталкивать, пихая в грудь ногами и руками, стараясь не пачкать руки, затем начали материться, выбирая выражения покруче, не обращая внимания на своих девчонок. Впрочем - девчонки могли завернуть ругательства и посложнее, так что ничуть не удивились, и лишь возмущенно загалдели, когда парни начали пинать бродягу.
Пинали не сильно - так, поучить наглеца. Несильно - до тех пор, пока тот в очередной раз не упал - как раз на белую приору Валька, любовно вымытую своими руками (на мойке поцарапают!). Притом - своей поганой спиной снес водительское зеркало - не совсем снес, просто загнул, но какого хера?! Покуситься на святое, на "тачку"! Какой нормальной пацан это потерпит, да еще и от мерзкого бомжары?!
Если бы бродяга был стариком - седоволосым, морщинистым, дряхлым - скорее всего, ему все это сошло бы с рук. Но бомж был молод, высок, только двигался как-то странно, дергано, будто обкуренный, или обколотый, как зомби из пиндосского сериала. Ну а раз молодой борзеет - тогда получай!
Валек пинал бомжа уже всерьез, остервенело, яростно, забыв о том, что едва избежал реального срока по "хулиганке". Стоит сейчас появиться ментам - и каюк! Загребут, припишут нарушение режима, и "условняк" превратится в три года у параши! Но ярость застила разум, глаза накрыла пелена, и даже подружка, Ленка Никифорова, повисшая на плече, не могла его остановить! Да и что она сделает против деваяностокилограммового парня, который совсем даже не чужд "качалке"? Крепкие руки, дубовая голова - как говорил мастер Семен Михалыч. Простой парень из подмосковья - не хуже, и не лучше многих - таких же, как он.
Толкнул Ленку - чуть не упала, заголосила. Повернулся к ней, обложил - пока обкладывал, бомж умудрился подняться, и снова: "Дай! Еду - дай!"
Валек примерился, перенес вес на носок правой ноги, развернулся для хлесткого удара, способного своротить челюсть любому, не только придурку в дурацком плаще, и выстрелил натруженным кулаком, из-за которого как раз едва не загремел на нары (Выбил зубы одному черножопому - а нефиг шататься, где не попадя! И замечания делать пацанам!).
Кулак уже предвкушал хруст хрящей, ноющую боль от соприкосновения с черепом наглеца, ощущения горячей мокроты - но ничего этого не получилось. Вместо того носитель зубодробительного кулака вдруг поднялся в воздух, перевернулся вверх ногами и рухнул на пыльную плитку, уложенную по приказу ненавидимого "настоящими москвичами" Собянина, исчадья ада, заполонившего своей плиткой всю столицу и не дающего москвичам жить так, как они хотят.
Удар о тротуар был таким сильным, что изо рта Витали вырвался едва ли не фонтан слюны, окрашенной розовым - в довершении ко всему он жестоко прикусил язык, сразу же наполнивший рот пригоршней крови. Сознание помутилось, и Виталик вырубился не хуже, чем если бы получил в челюсть от Майка Тайсона, известного своими нокаутирующими ударами.
А бомж тем временем подошел к капоту приоры, и стал есть из коробочки, оставленной Виталей - руками, механически засовывая картошку и ее содержимое в свою уродливую пасть. Выглядело это гадко - кусочки смеси-наполнителя падали на светлый плащ, ползли по нему, оставляя дорожки слизи, будто мерзкие садовые слизняки, но бомж не обращал внимания на подобные мелочи - он совал в рот куски, захватывая грязными пальцами кашеобразную массу, глядя в пространство остановившимся взглядом удивительно синих, каких-то нереально синих - глаз.
Никто ничего не понял - все застыли на месте, как соляные столбы, и только когда Ленка дурным голосом завопила: "Убииил! Ты убииил его, сука!" - сообразили что какой-то там поганый бомж только что вырубил Витальку, их пацана, их признанного авторитета, и просто дружбана, за которого они должны порвать любого - как говорит пацанский кодекс.
И тогда вся стая, все четверо пацанов - крепких, спортивных, двинулись на бомжа - покарать! Покарать за наглость, за противную рожу, за Виталю - ни за что, внатуре, брошенного в пыль! Да просто за то, что жизнь не совсем удалась, и потому, что могут хоть на ком-то выместить свою злость и разочарование! Как он смел, грязный, вонючий, посягнуть на Пацана? На Своего? Того, кого он и пальцем коснуться не смеет!
Бомж доел картошку, облизнул пальцы, аккуратно поставил на место пустую коробку. На поедание здоровенной картохи с четырьмя наполнителями у него ушло не больше десяти секунд. Он буквально всосал содержимое контейнера, как унитаз всасывает хозяйское дерьмо. Рраз - и нету!
Когда Михась был уже на расстоянии удара, бомж вдруг раздвинул окровавленные губы и хрипло каркнул:
- Еще! Еду! Хочу есть!
С яростным "кий-я!" Михась провел маваши-гири в голову бродяги, уверенный в полном успехе, но тот медленно очень медленно и мягко отвел его ногу, совсем не изменившись в лице, каменном, как у статуи, и так же обманчиво медленно коснулся гениталий противника, точно попав туда, куда собирался. Михась почти не потерял сознания, скрючившись на земле, и теперь лишь тяжело дышал и постанывал, зажимая ушибленную мошонку.
Толян и Серега были поосторожнее - они напали с двух сторон, готовые ко всему, опытные уличные бойцы - но и они легли через несколько секунд - Толян выключился от такого же, обманчиво мягкого касания в солнечное сплетение, с Серегой все было гораздо хуже - он напоролся на тычок в горло, и едва не получил перелом гортани. Просто так легли карты. Перебор. Сейчас он хрипел и кашлял, сидя на заднице, глядя на бомжа изумленными, слезящимися от боли глазами.
Успех едва не пришел к Сене, успевшему достать бейсбольную биту - оружие пролетариата. Крепыш, ловкий, как обезьяна, и едва выше ее ростом, он с оттягом врезал по затылку бомжа, с замиранием в сердце ожидая хруста и бульканья - Сеня имел опыт подобных драк, и знал, чем заканчивается удар в основание черепа. И видел, и сам бил.
Только вот похоже у бомжа глаза были и на затылке. Он ловко подсел, вписался в удар биты, отвел ее в сторону, направив прямо в стекло Михасевой "ласточки", и когда напротив сиденья водителя возникло белое овальное пятно - Сеня понял, что больно можно сделать и без "оружия ударно-дробящего действия". Впрочем - при желании и достаточном умении, "оружием ударно-дробящего действия" может стать любая часть тела, достаточно твердая, и быстро двигающаяся - например, голова. Как было сказано в одном милицейском протоколе, "Удар был нанесен твердым, тупым предметом, предположительно головой..."
Предположений полицейским строить не придется, свидетелей более, чем достаточно - пятеро девчонок, визжащих, как полицейские сирены, этого хватит любому следователю - так что было кому рассказать о том, как нос Сени встретился с высоким, выпуклым лбом бомжа, встретился, чтобы никогда уже не стать прежним.
Это очень больно - когда лбом в лицо. Больно, и кроваво. Потому в следующие десять минут Сеня не мог не то что думать - дышал едва-едва, да особо и не подышишь сквозь сплющенные ударом, забитые сгустками ноздри, да наполнившийся горячей пацанской кровью и осколками зубов разбитый рот. Этот зомбак - как рассказали потом девчонки - успел еще достать Сеню ударом ботинка прямо в пухлые губы, предмет зависти всех подружек.
После всего содеянного бомж обошел по кругу стоявшие машины, не обращая внимания на поверженных парней, на причитающих девчонок, собрал недоеденные и нетронутые коробочки с картошкой, сложил их стопкой и удалился в темноту, пихая в рот содержимое контейнера. Как потом оказалось, он прихватил еще и полторашку пива, заныканную на заднем сиденье приоры запасливого Михася. Но об этом говорить никто не стал - не до того!
Когда на место происшествия прибыл вызванный Ленкой наряд полиции, девчонки уже не всхлипывали, и смогли уверенно, почти без дрожи в голосе описать нападавшего, указать направление, в котором он ушел. Ехать с нарядом и показать на бомжа они категорически отказались - во-первых, страшно, может он зомби какой-нибудь? Во-вторых, нужно заняться пацанами, возле которых суетится бригада скорой - мало ли, что понадобится? Вдруг в больницу повезут, а тогда что с машиной делать? Надо будет родаков дожидаться, бросать машину без присмотра нельзя - мало ли какие черти сбегутся, разворуют, мародеры! Вон, уже толпа скопилась, и где только были, когда этот поганый зомбак пацанов крошил!