перерыв. Генерал сошел с помоста, сделал несколько
гимнастических движений и подошел к незаконченной
композиции "Девичьи грезы", на которую только сейчас
обратил внимание. Другие работы, стоящие в мастерской, он
как частый гость скульптора видел раньше. Эта привлекла его
внимание какой-то необъяснимой притягательной силой,
таившейся, вероятно, в изяществе обнаженной женской
фигуры, в трогательной гармонии всех ее частей. Все было
45
сработано до того живо, осязаемо, что даже отсутствие лица
никак не умаляло общего впечатления. Генерал был приятно
удивлен: ведь еще четыре дня тому назад, когда он в
последний раз позировал в мастерской, не было этой
очаровательной композиции.
- Ну и Алеша, что за Алексей! Когда ж он успел
сотворить такое чудо! - вслух восторгался Дмитрий Михеевич.
Он вообще был страстным поклонником Иванова и высоко
ценил его талант. - Кто она - эта Венера, где ты ее отыскал и
почему у нее нет лица? Я хочу видеть ее глаза! - говорил он,
обращаясь к подошедшему ваятелю.
- Лицо пока не найдено, а в нем вся суть должна быть, -
ответил Алексей Петрович и сообщил: - Занимай свой трон, на
котором тебе осталось царствовать минут тридцать - сорок. И
поставим точку. Сейчас звонил епископ, через час он будет
здесь. Я познакомлю вас, и он освятит твой бессмертный
образ пока еще представленный в глине.
- Я это предвидел и предусмотрительно прихватил
бутылочку трехзвездного, заграничного, то есть молдавского.
Может, это будет последняя бутылка, поскольку российских
коньяков я не знаю и не представляю, как мы теперь будем
жить без грузо-армяно-молдавских коньяков. Пропадем
даром?
- Была бы "Столичная", да "Перцовка", да еще "Старка"
и "Славянская" и плюс "Кубанская".
- И пиво! - наигранным басом добавил генерал.
2
- Дмитрий Михеевич, позволь тебе представить моего
друга, о котором я тебе говорил, его преосвященство епископа
Хрисанфа, - несколько церемонно объявил Иванов, входя в
залу, где в это время на диване сидел генерал.
Якубенко встал. Перед ним в своем пастырском одеянии
с панагией на груди с обнаженной седой головой стоял
высокий стройный мужчина с резкими чертами лица, на
котором выделялись орлиный нос, большие серые глаза и
длинная, пепельная, приглаженная борода. Епископ протянул
массивную жилистую руку Якубенко и высоким приятным
баритоном сказал:
- Рад познакомиться. Алексей Петрович мне много о вас
доброго сказал.
Не выпуская руки епископа, генерал спросил:
- Хрисанф - это имя, а как вас по батюшке?
46
- Николай Семенович, - вежливо улыбнулся епископ и
пояснил: - Хрисанф - это мое монашеское имя.
- Вроде псевдонима или подпольной клички, -
бесхитростно пошутил Дмитрий Михеевич и щелкнул
каблуками, представился: - генерал-лейтенант Якубенко,
Дмитрий Михеевич.
- Владыка, мы сегодня закончили работу над портретом
Дмитрия Михеевича, - обратился Иванов к епископу. - Не
желаете ли посмотреть критическим оком?
- С превеликим удовольствием. Хотя заранее знаю, что
портрет хорош. Алексей Петрович мастер психологического
портрета. Равных ему я не знаю в нашей скульптуре.
- Полно вам, владыка, - смущаясь, сказал Иванов. -
Вашему сану лесть противопоказана.
- Искренне, милейший Алексей Петрович. Не лесть, а
истина, - пророкотал епископ, а Якубенко вслух размышлял:
- Владыка... Владыка чего? Когда-то мы пели: владыкой
мира будет труд.
- Так положено обращаться к их преосвященству, -
сказал Иванов. - Не "отец", как обращаются к рядовому
священнику, а "владыка" - это уже к архиерею.
В "цехе" епископ внимательно всматривался в портрет
генерала и все переводил взгляд со скульптуры на оригинал,
сравнивая, приговаривая:
- Похож, очень похож. Но, как я понимаю, не в этом
главное. Характер выразил, в душу заглянул - вот в чем сила
таланта. Талант - это Божий дар.
- Это уж точно, согласился генерал: - Указом Горбачева
или Ельцина талант не родишь и гения не сделаешь.
- Почему же? - возразил Иванов. - Делали, делают и
будут делать, к сожалению. Сколько Хрущев, Брежнев
настругали талантов, раздавая лауреатские медали и звезды
героев труда всяким шарлатанам, проходимцам, карьеристам.
И себя, конечно, не забывали.
- Это все мишура, бумажные цветы, - сказал Якубенко. -
Генерала можно сделать приказом министра. И вашего брата -
епископа или митрополита может сделать патриарх. А вот
скульптора, композитора сделать никому не дано. Это
привилегия природы. Или, как вы говорите, от Бога.
Чтоб отвлечь епископа от своего портрета, генерал
подошел к композиции "Девичьи грезы" и обратился к
епископу:
47
- Ну а как, товарищ владыка, вы находите это творение
рук человеческих?
Епископ и Иванов улыбнулись по поводу "товарищ
владыко". Алексей Петрович поправил:
- Просто "владыка", без "товарища".
- И без господина? - шутя переспросил генерал. Он и
"товарища"-то вставил преднамеренно, ради шутки.
- И без господина, - примирительно улыбнулся Иванов.
- Зовите меня Николаем Семеновичем, - сказал епископ,
и острый вкрадчивый взгляд его быстро скользнул по
композиции. Развел руками: - Прекрасно, слов нет.
И отошел в сторону с деланным показным смущением. А
Иванов подмигнул генералу:
- Не искушай монаха.
В зале Иванов быстро накрыл стол для кофе, поставил
вазу с печеньем и сливочное масло - недавний еженедельный
заказ для ветеранов войны, Якубенко извлек из своего "кейса"
бутылку коньяка, епископ как-то стеснительно присоединил к
этой более чем скромной трапезе бутылку "Славянской" и
банку ветчины, и начался дружеский пир с тостами,
разговорами, острыми, откровенными вопросами. Его
преосвященство предпочитал "Славянскую", генерал и
скульптор баловались коньяком, оба очень сдержанно,
осторожно, объясняя, что они свою норму давно исчерпали и
теперь иногда позволяют себе "чуть-чуть" ради особого случая.
А случай произошел и в самом деле исключительный и давно
ожидаемый. К нему, можно сказать, так или иначе - каждый по-
своему - готовились все трое. Генерал и епископ знали дуг
друга со слов Иванова; обоих Алексей Петрович высоко ценил
и любил, по правде - "все уши прожужжал", подогревая их
любопытство и желание познакомиться. Да все не было
случая. Как вдруг позавчера позвонил Иванову владыка и
попросил разрешения встретиться и доставить Алексею
Петровичу обещанное. Владыка время от времени по-
приятельски снабжал Иванова кой-какой литературой
религиозного направления и на этот раз обещал принести ему
статью Льва Толстого, мало известную в народе: "Почему
христианские народы, и в особенности русский, находятся
теперь в бедственном положении?" У генерала же была
необходимость побеседовать с архиереем по некоторым
вопросам, связанным с теперешним положением в стране,
касающимся не столько религии, сколько конкретно церкви.
Генералу епископ понравился ("компанейский мужик и
48
независимо думающий"). Его преосвященство мысленно
оценил генерала: ("Не солдафон и патриот").
- Как вы, владыка, смотрите на все, что творится в
стране? - обратился генерал к епископу. - Россия гибнет,
ограбили, разворовали и разрушили то, что создавалось таким
трудом веками многими поколениями.
- Россия не погибнет, - ответил епископ. - Россия
воспрянет. Разве впервой нашему отечеству доходить до
последней черты? Вспомните историю. Тысяча шестьсот
двенадцатый год. Нашествие поляков, лжедимитрий в Москве.
Время это хорошо изобразил писатель Загоскин в своем
романе "Юрий Милославский". Вот первые строки романа.
Если позволите, я по памяти вам напомню только одно
предложение.
Он сделал паузу, прищурил глаза, почему-то прикрыл
панагию бородой и, глядя в угол комнаты, начал:
- "Никогда Россия не была в столь бедственном
положении, как в начале семнадцатого столетия: внешние
враги, внутренние раздоры, смуты бояр, а более всего -
совершенное безначалие - все угрожало гибелью земле
русской". Разве не то происходит сегодня? - Он уставил
вопросительный взгляд в генерала.
- Точно: внутренние раздоры, совершенное безначалие -
все сходится, - с некоторым удивлением произнес Якубенко, а
епископ продолжал:
- А семнадцатый и последующие годы? Разве не так
было? В восемнадцатом году Зинаида Гиппиус опубликовала
свое стихотворение "Знайте!". Оно кратенькое, всего несколько
строк.
"Она не погибнет, - знайте!
Она не погибнет, Россия.
Они всколосятся, - верьте!
Поля ее золотые.
И мы не погибнем, - верьте
Но что нам наше спасенье?
Россия спасется, - знайте!
И близко ее воскресенье.
Он читал негромко, без пафоса, как-то уж совсем
обыденно, хотя и проникновенно, прочувственно, и, возможно,
эти обыденность и проникновенность производили
благоприятное впечатление на слушателей, и слова поэта
западали в самую душу, вызывали ответные чувства. Иванов
видел, как в глазах генерала засверкали искорки не восторга, а
49
чего-то иного, скорее священного гнева. Впрочем, для Алексея
Петровича это не было неожиданностью: он знал горячий
характер Дмитрия Михеевича, его взрывчатую
возбудительность, как знал и его душевное состояние во все
эти последние годы смутного времени. Обращаясь к Якубенко
и указав глазами на епископа, он даже с некоторым восторгом
пояснил:
- Владыка любит поэзию и много стихов знает наизусть.
Но Якубенко пропустил это замечание мимо ушей, как
второстепенное в данном случае. Он смотрел на епископа
умным пытливым взглядом и спрашивал:
- Говорите, Россия не погибнет? И как там кончается -
"близко ее спасение"? Вы верите?
- Что не погибнет? - почему-то переспросил епископ.
- Что не погибнет - я уверен, в этом нет сомнения. А вот
что близко ее спасение?
- Это говорила Зинаида Гиппиус, - как бы даже виновато
ответил епископ, и глаза его приняли скорбное выражение.
Опустив веки, он добавил:
- И как мы теперь знаем, она ошиблась, поскольку
спасение России оказалось совсем не близким. - В голосе его
прозвучали горькие, грустные ноты.
Якубенко хотел было возразить, что спасение России
началось в гражданскую войну, и она не погибла, но
сообразил, что такое замечание вызовет несогласие епископа,
начнется спор, чего он не желал пока что, до поры до времени.
- Вы говорите о прошлом, а я спрашиваю о настоящем:
близко ее спасение? Ваше личное мнение? - продолжал
генерал, как бы не желая отходить от поэтической строки.
- В Евангелие от Матфея сказано, что царство
Антихриста будет недолгим, три с половиной года. Его сметет
великая смута народная, прольется кровь, будут страдания. И
придет настоящий Христос. И мир возродится, и будет
благоденство, - ответил епископ, сославшись, однако, на
священную книгу, как на щит.
- Какие три года? Этот антихрист уже шесть лет разоряет
страну, и уже пролилась кровь. А где же тот настоящий
Христос, почему он не идет? Или ваш Матвей ошибся в
сроках?
Но епископ откровенно проигнорировал последний
вопрос генерала, как неуместный и недостойный, продолжая
цитировать того же Матфея:
50
- Ибо восстанет народ на народ и царство на царство: и
будут глады, моря, землетрясения по местам... и тогда
соблазнятся многие, и друг друга будут предавать и
возненавидят друг друга; и многие лжепророки восстанут и
прельстят многих; и по причине умножения беззакония, во
многих охладеет любовь.
- Пророчество поразительное, - сказал Иванов. - Но его
можно отнести и к восемнадцатому году, и к нашему
"перестроечному" времени. И тогда, и теперь на русской земле
было и есть предостаточно лжепророков - разных троцких и
горбачевых.
- Добавь сюда Яковлева и Шеварднадзе, - сказал
генерал. - Их просионистская пресса уже объявила пророками.
А эти пророки разрушили великую державу. Алчущие власти
авантюристы придумали суверенитеты, объявили себя
президентами и думают, что каждый в одиночку выберется из
трясины, устроенной прорабами и архитекторами перестройки.
Не получается. Как вы считаете, Николай Семенович?
- Иисус сказал: всякое царство, разделившее само в
себе, опустеет и всякий город или дом, разделившийся сам в
себе, не устоит, - ответил епископ.
- Иисус был мудрый и дальновидный товарищ, - сказал
генерал. - Но вы, владыко, так и не ответили мне: скоро
наступит воскресение России?
- Видите ли, почтенный Дмитрий Михеевич, я не политик
и затрудняюсь... Я бы хотел от вас услышать ответ, как от
человека военного?
Но генерал уклонился от ответа, видно, сейчас его
интересовало нечто другое, и он воспользовался словом
епископа "не политик", сказал презрительно и веско:
- Сегодня нет людей вне политики и быть таких не
может. Что, не согласны? Скажите - церковь вне политики? Как
бы не так. А ваш современный поп Гапон, ну этот рыжий экс-
диссидент, мразь, которая витийствует на сборищах так
называемых демократов, он что - тоже вне политики? - звучал
гулко возбужденный бас генерала.
- Это его личное мнение. К тому же он депутат и обязан,
- пожав плечами, несколько смутился епископ.
- Что обязан? - решительно спросил Якубенко, уже
невольно втягиваясь в спор, которого только что хотел
избежать. - Выступать против воли народа на театральных
баррикадах? Так?
51
- Вы имеете в виду у Белого Дома. Но там был народ, и
священник среди народа, - это естественно, - попытался
возразить епископ, но генерал стремительно перебил
порывистым презрительным тоном:
- Какой народ? Пьяная толпа, шваль бездельников и
подонков, истеричных дамочек, тель-авивского происхождения
защищали ваш Белый Дом - в то время филиал
вашингтонского, на который, кстати, никто и не нападал.
"Начинается, - тревожно подумал Иванов, соображая, как
не дать разгореться нежелательной дискуссии. Но епископ
заговорил как бы мимоходом, но серьезно и обиженно:
- Дом этот совсем не мой, и я ни в нем, ни возле него
никогда не был.
- Да я вас, уважаемый Николай Семенович, лично вас,
не упрекаю, и прошу извинить меня. А вот вашего патриарха я
обвиняю и считаю его недостойным возглавлять православную
церковь. Хоть я человек в общем-то неверующий, но
крещеный.
- В чем вы его обвиняете? - не повышая голоса, но
холодно спросил епископ. В его словах чувствовалось
напряжение. - Что он благословил Ельцина в связи с
избранием на пост президента?
- Отнюдь, это пусть останется на совести господина
Редигера. Я обвиняю его в том, что он - господин Редигер, или
по-вашему Алексей второй, отлучил от церкви русских