Следующие полчаса прячу взгляд в экране телефона. Читаю новостные ленты, смотрю новые фотографии.
Ведущий со сцены призывает всех к танцам. Кавалеры приглашают дам. Танцпол за несколько минут заполняется практически до отказа. Ева, несмотря на усталость, с радостью отправляется танцевать с мужем. Я же после пары приглашений на танец, которые почему-то отвергаю одно за другим, встаю из-за стола и прячусь в углу, стараясь слиться со стеной. Но не тут-то было. Один из гостей, тот, что практически весь вечер общался с Каем, направляется в мой угол и настойчиво уговаривает потанцевать с ним.
– Извините, очень нога болит, вывих, понимаете, – вру безбожно, одновременно пятясь в сторону. Случайно оступившись, лечу на пол, но падения не происходит. Чьи-то сильные руки ловят меня. И словно ток по венам от этих прикосновений. Или снова виной всему этот аромат? Я могу даже не поворачиваться, чтобы сказать, что спасшим меня от падения стал Он. Мой загадочный незнакомец.
Его руки крепко держат меня, помогают принять вертикальное положение. Я замираю, забываю, как дышать. Чувствую его сзади. Он прижимается твердой грудью к моей спине. Несколько долгих секунд мы стоим, не двигаясь. Едва касаясь оголенной кожи шеи кончиками пальцев, он убирает пряди моих волос и, приблизившись, шепчет на ухо:
– Нужна помощь?
Подняв глаза, замечаю направляющегося к нам незадачливого кавалера. И понимаю, что незнакомец так же, как и я, на протяжении вечера следил за мной. Не успеваю ничего ответить, парень перемещается и, загородив меня собой от посторонних взглядов, протягивает руку. Перевожу взгляд на него и буквально плавлюсь. Его глаза…невероятные. Гипнотические. Карие омуты затягивают, очаровывают, овладевают. В его взгляде пугающе-завораживающая смесь силы, жестокости и опасности. Неужто я в момент с ума сошла, ведь никогда такие типы меня не привлекали. Кто же он такой? А в следующий момент, мне в бок упирается что-то твердое и холодное. С ужасом опускаю глаза и вижу оружие. Пистолет. Выражение лица парня становится жестким, черты будто натягиваются на его красивом лице.
– Ни звука, иначе сдохнешь, поняла?
Я машинально киваю, не в силах осознать происходящее. Такое бывает лишь в фильмах, а в жизни эти жуткие слова прозвучали дико, гротескно.
Одной рукой продолжая держать оружие возле моей талии, другой, парень берет мою ладонь, сжимает, и подталкивает по направлению к выходу. Словно завороженная смотрю, как его сильная смуглая рука уверенно держит мою тонкую белую ладонь.
Он выводит меня на ночной воздух.
Слегка придя в себя, замечаю, что мы движемся к парковке.
– Куда мы? – мой голос тихий и тоненький, словно мышиный писк.
– Прокатимся, – тихий, слегка хрипловатый голос лишает меня последних капель рассудка. Так страшно мне не было еще ни разу в жизни…
Глава 2
Руслан
В детстве мама никогда не читала мне сказки… Да что там, я и матери-то своей не помню. Знаю только, что она была.
Маленьких детей любят называть ангелочками, ну, тогда я с рождения был падшим ангелом… маленьким диким зверьком, злым, нелюдимым, бешеным.
Кажется, мать начала пропадать на долгие периоды, когда мне было всего четыре года. Смутно помню то время, совсем маленький был. Просто однажды мать сунула меня в машину и отвезла к бабке в деревню. Там я и рос лет до десяти, а мать изредка появлялась, но совсем чужой была, ни ласки, ни поцелуя. Не то чтобы я этого хотел, я тогда об этом даже не думал, не знал, что бывает по-другому. В моей жизни с бабкой были только ремень да крапива. Почти ежедневно, потому что хулиганом я был редкостным. Вечно что-то ломал, топтал огороды, и свой, и соседские, пугал скотину, лазал по крышам обветшавших домов, после чего требовался ремонт этим ветхим строениям. Бабка называла меня чертенком и клялась, что вот только приедет дочь, как тут же от меня избавится. Но мать приезжала, гладила меня по голове, потом ругала под пристальным надзором бабки, только что с листа не зачитывала мне заученные проповеди о поведении, а потом заваливалась спать. Могла три дня спать как убитая. Затем снова гладила меня по голове – и уезжала.
А потом бабка умерла, просто пошла на огород утром, да так и осталась в зарослях малины. Я как обычно пропадал в лесу, только там чувствуя себя свободным: ори, ломай, хоть кубарем по земле катайся, никто и слова не скажет, разве что на грибника наткнешься изредка, который обматерит, да и только. Я старался уходить в непроходимые, дальние части леса, как дикий звереныш лазил там, собирая ягоды, ломая ветки.
Смерть бабушки я принял спокойно, даже равнодушно. Видимо, не было во мне никакого сочувствия и любви изначально, в мать пошел… А может, в таком возрасте просто не понимаешь еще, что такое смерть, как она безвозвратна. Мать тоже на похоронах ни слезинки не пустила, стояла как замороженная, глаза мутные, нет в них ничего кроме пустоты. А наутро после похорон посадила меня в машину, ехали мы долго, кажется, больше суток… Один раз только сделали перерыв, остановились поспать в придорожной гостинице, мать дверь заперла и ключ в карман спрятала, знала, какой я бесенок… Только мне не до шалостей в тот момент было, я тревогу внутри себя ощущал сосущую, будто камнем на грудь давило. Накатило предчувствие чего-то плохого, не ремня или крапивы, а чего-то гораздо худшего…
Я не ошибся в своем предчувствии, мы миновали огромный город, снова захолустье, кривые дороги, закоулки, и вот мать останавливает машину у кособокого строения, то ли сарай, то ли гараж. Возле него уже стоит машина, блестящая, новенькая и такая красивая, аж дух захватывает. Пялюсь на это чудо, а мать за руку берет и тянет в гараж. Там, внутри, пятеро мужиков, довольно опасные на вид, все в наколках, один огромного роста и бородатый, на лешего похож. А в центре, на высоком стуле, будто царь, восседает седоватый мужик, взгляд которого словно ножом меня с головы до пят проходит.
– Ну, здорово, Светка. Привезла, значит, – голос седоватого неприятный, резкий, каркающий.
Мать кивает головой и толкает меня вперед.
– Подойди, пацан, не тушуйся, – подзывает меня «Царь»
– Я вздергиваю подбородок, а сам трясусь, вот-вот обоссусь от страха. Зачем мать привезла меня сюда, чего хочет?
– Значит так, пацан, теперь ты мой. Воспитывать тебя буду, шаловливый ты, говорят, больно, бабку родную, вона, в могилу свел… Правила объясню позже, а пока – прощайся с мамкой.
Мать подлетает ко мне со спины, стискивает в объятиях так, как не делала никогда. Мне неловко и больно, уворачиваюсь, а она жмется все крепче, целует затылок, прижимая меня спиной к своей груди. Чувствую, что-то мокрое течет сзади по шее, догадываюсь, что это ее слезы… Хочу обернуться, заглянуть ей в глаза, спросить, почему так поступает со мной, зачем отдает… Но мать отталкивает меня и убегает прочь. А я стою на дрожащих ногах и вопросительно вглядываюсь в лицо седого.
– Все, убежала мамка, пацан. Теперь ты взрослый, сказки кончились.
– П-почему? Зачем она ушла? – пищу жалобно.
– Продала тебя мамка. За дозу наркоты продала. Теперь ты мой. Будешь делать, что скажу, или сдохнешь. Мужика из тебя воспитаю. Ты не боись, я все по справедливости. Будешь полезен – в шоколаде искупаешься. Перечить надумаешь – в дерьме сгною…
***
Твердой, уверенной походкой прогуливаюсь по ресторанному залу. Смотрю им всем в глаза. Ненавижу. Дорогие костюмы, толстые кошельки, только вот душонки скудные, трусливые.
Повернув слегка голову, нахожу в толпе объект.
Злость накатывает волнами. Не думал, что так сложно будет находиться близко к врагу. Чувствую, что могу сорваться. Ненависть, подобно кислоте, разъедает все изнутри. До зуда в костяшках хочется приложиться к лощеному фэйсу Харченко. Сколько лет из меня несдержанность эту Бес выбивал. Сколько лет старик учил меня, что действовать нужно с холодным рассудком.
– Ты слишком горяч, слишком открыт для эмоций! Запомни, чувства – первый шаг к поражению, – звучит в голове его зловещий голос. Словно он где-то рядом. А я, снова маленький слабый пацан, жмусь, прячась от его ударов в угол кровати.
Жестокий подонок, но дело говорил. Только вот жизнь не смогла выбить из меня это дерьмо. Сколько раз попадался из-за своей вспыльчивости, из-за излишней агрессии. Сколько раз на пороге смерти стоял. Едва ли не в затылок дышала мне тварь с косой на плече. Только все никак не научит меня. Не могу измениться.
Сжимаю-разжимаю кулаки. Руки сами собой тянутся к поясу джинсов. До зуда в пальцах хочется почувствовать приятный холод моего верного друга. Всего одно движение руки. Взведенный курок, выстрел. Бах! И нет твари.
Черт! Резко разворачиваюсь, пытаюсь держать себя в руках. Беру бокал шампанского у проходящего мимо официанта. Делаю глоток. Ненавижу этот бабский напиток, но махом опрокидываю в себя содержимое. Ставлю пустую посуду на столик, пытаясь найти глазами девушку, которая так зацепила меня, неожиданно задела за живое, нашла струну, о которой я даже не подозревал. Маленькая, тоненькая, одетая в безумное платье. Вот она. Стоит в сторонке, взгляд прикован к танцполу. Прослеживаю траекторию ее взгляда. Любуется отцом, танцующим в обнимку с беременной женой. Мать их, влюбленные голубки. Лица довольные. Улыбаются. Словно и нет в их жизни никаких проблем. Странно… Но к жене его злости нет – баба, что с нее взять. А вот слова Харченко, переданные мне когда-то в тюрьме, вовек не забуду.
2011 год, 20 августа
– Стоять, руки за голову! – человек пять в бронниках, в масках, с автоматами, нацеленными мне в лицо, вламываются в дом. Знаю, что сопротивление сделает только хуже, поэтому не рыпаюсь и беспрекословно поднимаю руки. Меня опрокидывают мордой в пол, заламывая до острой боли за спину руки.
– Лежать, бл*ть, – рычит самый борзый, тыча в лицо дулом автомата.
– Пусто, этого пакуйте, – слышится чья-то команда, и на моих руках защелкивают наручники, затем резко вздергивают кверху за шкирку, заставляя встать на ноги. Согнув пополам, ведут в газель. В руках боль дикая, в башке шум, и паника подступает. А самое главное, понимаю, что освободив девчонку, сам себе приговор подписал.
Потом все словно в тумане. Досмотр. Проверка. Камера. В голове – пустота. До последнего не верил, что сяду. Думал, Бес выручит, не оставит в беде папашка названный. Вот сейчас пацаны донесут новость ему – и вытянет меня. Для него ведь это – раз плюнуть.
Только ни хрена помощь не пришла. Ни на этот день, ни на следующий. А спустя неделю моего пребывания, привели в кабинет начальника. На разговор.
Мерзкая рожа, улыбка надменная. Еле сдерживаю себя, чтобы зубы его желтые не покрошить на стол полированный.
– Матвеев Руслан Александрович, – читает надпись с корочки дела. Не услышав ответа, поднимает на меня хмурый взгляд.
Начинаю закипать от злости, до боли кулаки сжимаю, чтобы не сорваться и не послать этого козла на хер.
– Значит, похищение с целью выкупа, угроза жизни, организованная преступная группировка, рэкет…. Это кому ж ты так дорогу перешел, пацан? Столько статей сразу навесили, видать расстарался кто-то. Тебе б одной за глаза… Молодой совсем, ни одного привода… И сразу в такое дерьмо вляпался, – ухмыляется, жадно затягиваясь сигаретой.
– Это все ошибка, – отвечаю сквозь зубы, – ничем подобным я не занимался, меня ни за что схватили, – отвечаю сквозь зубы, которые вот-вот застучат. Сам себе противен, потому что чувствую, как к глазам подступают слезы. Каким жалким я оказался, ведь давно знал, работая на Беса, рано или поздно познакомишься, по любому, с этой стороной медали. А вот оказалось, что не готов к небу в клеточку… И где же все-таки Бес, неужели не поможет, бросил меня? Столько сил вложил, воспитывал с малолетства, отцом названным стал, и вот так, в один миг, бросил?
– Нет здесь ошибки никакой, – сбрасывает следак пепел в сторону, наклоняется над столом, пролистывает дело. – Харченко Николай Германович, тебе о чем-то говорит это имя? – спрашивает он, а у меня внутри словно обрывается что-то. Вот уж от кого, а от него такой подлянки не ждал. Я ведь бабу ему помог спасти, а черт решил поквитаться со мной?
– Допустим, – киваю, сцепив перед собой руки. Продолжаю блефовать.
– Так вот, Харченко не просто на тебя заяву накатал. Он с крутыми шишками в ФСБ знаком, связи подтянул походу… м-да, не повезло тебе, пацан, молись, чтобы еще и до тюремной братвы со своими связями этот мужик не добрался – теперь в его взгляде ни намека на веселье. Сказал, словно приговор подписал. – Ну, так что, будешь писать чистосердечное?
Отрицательно мотаю головой, не могу выдавить ни слова из-за кома в горле. Кажется, что сейчас блевану.
– Ладно, иди отсюда, пацан, посидишь, подумаешь, у нас с тобой не последний разговор. Часто видеться будем.
Выхожу из кабинета, мельком увидев в небольшое зеркало над умывальником свое лицо, бледное, как простыня.
– Куда ведете? – повернув голову, спрашиваю у идущего сзади конвоира. В ответ прилетает сильный тычок в плечо.
– Переезжаешь в другую камеру, – ухмыляется «кум», а я понимаю, что не судьба – ждать чего-то хорошего от этого переезда.
Адреналин по венам шкалит. Сердце заходится под сто сорок, а в голове – на удивление, все четко. Понимаю, что выбор у меня небольшой. Суки, специально сразу после начальника повели в пресс-хату. Чтобы подготовиться не смог.
Камера по размерам точно такая же, как и моя. Забита до отказа. Со щелчком захлопнутой двери поднимаю глаза вверх. Меня встречают шесть амбалов. Трое на верхних шконках сидят, остальные внизу. Взгляды бешеные, словно у псов, сорвавшихся с цепи. Твари продажные, как пить дать, на ментов работают. Не успеваю и слова сказать, в голову удар прилетает. И все. Темнота. Очухиваюсь уже в лазарете. Голова трещит. Два ребра сломаны, половина тела – сплошная гематома. Как ребра ломали, не помню, по всей видимости, пинали, пока в отключке был.
Взялись за меня крепко. Если дам слабину – сломают. Опустят, потом и сам жить не захочу. И Бес наверняка уже в курсе моего ареста, значит, сознательно от меня открестился, помощи ждать от него не стоит. Понимаю все, не дурак. Либо сдал кто, что я виновен в срыве операции, либо просто по херу ему на меня. Так что выбора у меня особо нет. Нужно учиться выживать в одиночку, самому за себя стоять. А жить ой как хочется. Обмозговываю все хорошенько и решаю идти ва-банк. Через полчаса приходит медсестра делать укол. Как могу лыблюсь ей в тридцать два чудом уцелевших зуба и прошу позвать для разговора начальника.
Следак появляется на следующий день. Довольный, падла. Словно елка новогодняя сияет.
– Ты меня в эту хату снова отведи, начальник, – решаю не ходить кругами, сразу к делу перехожу, – и чтобы те же черти там были.
– Да ты себя видел? Подохнешь ведь, – ухмыляется он.
– Пускай подохну, только за собой заберу хотя бы одного, не так обидно будет.
Начальник смотрит пристально, потом ухмыляется, будто не верит, что всерьез говорю. Но я, мать его, и не думаю шутить.
– Слушай, начальник. Понял я, не дурак, что не оставят меня в покое. Так тому и быть, вот только сдохнуть – сдохну, но ломать себя не дам.
Смотрит на меня долгим взглядом, оценивающим. Ни слова не говорит. Берет стул в конце комнаты, подвигает к шконке и садится рядом.
– Видишь вон того пациента, – указывает взглядом на лежащего на соседней койке мужика. Поворачиваю голову вбок. Осматриваю терпилу. Мужик на вид лет на десять старше меня. Лицо – месиво сплошное. Глаза закрыты. Голова перебинтована. В глубокой отключке.
– У вас одна на двоих беда, тот же чел заказал. Не знаю, что вы такого сделали, только вот козла этого каждый день имеют, любой, кому охота. И публика у него в хате не особо ласковая. Видишь, как разукрасили. Это я к чему говорю. На него заказ четкий. Долго точно не протянет, сам руки на себя наложит, уже и посылка передана. А вот с тобой мы можем поторговаться. Будешь работать на меня, помогу, чем смогу. По крайней мере, телочкой ничьей быть не придется. Прессовать тебя все равно будут, там все проплачено. Но ты крепкий, выдержишь.