"Подходим," - подумал священник-партизан - и перекрестился.
* * *
Бой в городе - самый сложный вид боя.
Это стало ясно практически одновременно с появлением городов и возникновением необходимости их брать у врага. И даже когда появилась многочисленная сложная техника - брать города не стало легче. Просто потому, что техника в них чаще всего просто-напросто не работала. Тепловизорам и приборам ночного видения мешали пожары, авиации и артиллерии - то, что зачастую враги и свои находились на одном этаже одного и того же здания. Связь не срабатывала из-за сложностей застройки. Неприкрытая пехотой бронетехника становилась лёгкой добычей практически необученных бойцов с гранатомётами или ещё чище - связками ручных гранат либо бутылками с "молотовским коктейлем".
В результате городские бои снова и снова сводились к умению быстрей (даже не точней) выстрелить, бросить гранату, ударить ножом или штыком, прыгнуть, упасть, пробежать. Никаким глупостям вроде так часто показываемых в хрониках моментов штурма - типа там суровые бойцы стоят по сторонам от двери, кто-то один её вышибает, все вламываются внутрь с оружием у плеча, звучат крики вроде "контакт!", "держу!", "граната!" и прочее - места не оставалось никогда. Слушай. Смотри. Нюхай. Крикни - просто крикни "а!" - одновременно с выстрелом, опереди врага, бей, не глядя, не жалей патрон, не жалей врага, не жалей себя.
Уилф знал такие бои. Но к счастью, тут им не было места. Ошеломлённые нападением сразу после окончания урагана, растерянные, враги почти не оказывали сопротивления. Только иногда здесь-там вспыхивали короткие перестрелки. По заранее разведанным опасным целям лупцевали миномёты и танковые пушки с кораблей, гранатомёты и пулемёты с "бронециклов", сверху жару добавляли вертолёты. Четвёрки партизан двигались среди складов, легко обнаруживая ошеломлённых нападением федералов и бандитов и тут же беспощадно приканчивая их - или направляя на врага трассерами и условленными цветными ракетами огонь поддержки.
Когда пришёл рассвет - хмурый, пасмурный, весь в обрывках туч, стремительно несущихся по небу - бой на территории складов закончился. Большая их часть горела и взрывалась - партизаны не могли, да и не ставили задачей вывезти что-то из продовольствия или амуниции, главным оставалось, чтобы всем этим никогда не смог воспользоваться противник.
И не сможет. Совершенно точно не сможет.
- Что?
Уилф обернулся. Кажется, он сказал это вслух, и Ник, пивший из какой-то фляжки воду, выжидательно смотрел на него. Они стояли в начале разрушенной до основания городской улочки. Тут и там валялись трупы - в основном боевики врага. Среди развалин, некогда бывших человеческим жильём, можно было бы легко закрепиться, отметил Уилф машинально. Но враг даже не пытался этого сделать. Он просто бежал. Бежал, теряя сотни своих. Бежал.
Со стороны складов постепенно подтягивались всё новые и новые партизаны. Уилф (он не ответил на вопрос Ника, и русский, пожав плечами, куда-то отошёл) различал знакомых - похоже, что все живы. Кое-кто уже шумно поздравлял остальных, но большинство ещё не отошли от боя - точнее, от той ошеломительной лёгкости, с которой всё было сделано. Уилф поискал взглядом отца Пиви, но наткнулся на Томми Ли - тот вылез на обрез полузавалившейся стены справа с гитарой, устроился удобней... Если честно, Уилф ожидал чего-то бравурного, победного. Но вместо этого Томми щипнул струны, поморщился, стащил беспалую перчатку, надел на ствол стоящего рядом "калашникова"...
- Здравствуй, Дженни,
Здравствуй, Дженни...
Всё же я тебя увидел.
Удалось на славу, Дженни,
Потаскать судьбу за хвост...
Я вернулся мёртвым, Дженни -
Но опять не подал виду,
Всё же я увидел Дженни!
Остальное - невсерьёз...
...Провожаемый этой песней, Уилф побрёл по улице. Его несколько раз окликнули, он отмахнулся, не оглядываясь. Улочка мёртвого городка вдруг показалась ему ужасно похожей на родную Платановую улицу в Талахасси. Он ускорил шаг. Он почти побежал - между двух валов щебня и мусора, среди которых тут и там виднелись останки людей. Не бандитов - жителей городка. Черепа смотрели вслед бегущему парню бесстрастными тёмными взглядами. Посылала последний привет высохшая человеческая пясть. Какой-то смешной и жуткой клеткой виднелись полузасыпанные мусором прутья-кости грудины.
Уилф задыхался. Горло жгло. Глаза горели изнутри, и в висках гулко ухала кровь.
И тут он увидел платан.
Платан стоял рядом с развалинами дома, на заросшей и забросанной всем подряд лужайке. Платан, с мощной ветви которого свисали...
...качели.
Остановившись, Уилф несколько секунд смотрел на то, как они покачиваются - пластиковая перекладина на цепях, новеньких... нет, просто никелированных. Потом он опустил глаза. И у самых своих ног, в дренажной канаве, увидел - скелет.
Это был скелет ребёнка. Точнее - не скелет, а что-то вроде мокрой после урагана мумии, обтянутой остатками траченой птицами и мелкими зверьками плоти. Ни сохранившиеся кое-какие обрывки выцветшей одежды, ни потерявшие цвет и почти потерявшие форму кеды, ни несколько прядей безжизненных и бесцветных волос на черепе не могли подсказать, мальчик это был, или девочка. Невозможно было определить и возраст - потому что непонятно было, каков был при жизни рост.
Ровными и очень белыми зубами мумия, склонив голову, улыбалась игрушечному медвежонку. Правая рука бережно и в то же время прочно обнимала игрушку, прижатую к груди. Наверное, умирая, ребёнок смотрел на неё. Может быть, о чём-то просил, как просил, засыпая в своей постели дома, защитить от выдуманных чудовищ и смешных ночных кошмаров? Или уже не просил ни о чём, потому что перестал во что-либо верить, а просто не хотел отводить взгляд от единственного кусочка прошлого мира, в котором был счастлив?
Медвежонок тоже вылинял и пооблез, но по-прежнему спокойно смотрел пластмассовыми глазами на своего хозяина, радушно расставив лапки.
Уилф смотрел на останки с игрушкой долго. Очень-очень долго, чувствуя, как из него вытекает, просачивается и уходит в землю сквозь побитый асфальт у ног что-то... что-то, ещё делавшее его человеком. Ещё чуть-чуть позволявшее ему так о себе думать.
Он узнал медвежонка.
И, нагнувшись без страха и брезгливости, подцепил пальцем кожаный ошейничек, чтобы кивнуть, увидев латунную табличку, на которой было старательно-ровно выцарапано -
MYFREEND
Именно так. С ошибкой.
Уилф не помнил, чтобы медвежонка взяли из дома. Но, видимо, взяли...
- Винс, - шевельнул губами Уилф. И внимательно осмотрелся в поисках других останков. Спокойно осмотрелся. Пристально.
Нет. Их не было. А ма... миссис Матмэн скорей приковала бы себя к младшему сыну, чем отпустила его куда-то или позволила бы ему потеряться - где угодно и как угодно. Остаться один Винс мог лишь в единственном случае - если м... она была мертва, а он убежал.
В ту секунду - как вспышка выстрела - Уилф представил себе все боль и страх, все одиночество и отчаянье, всё ощущение предательства близких - отца, брата, мамы! - которые испытал его младший братишка. Представил себе смерть, которую принял Винс - смерть от голода в придорожной канаве. Без надежды. Без просвета. Вообще без чего-либо, кроме безнадёжного ужаса и беспомощного изумления.
Он испытывал это до самого конца. Только это.
Потом он умер.
Уилф услышал какой-то дикий, мычащий звук, глубокий и страшный, как стон умирающего быка. Увидел краем глаза у своего виска твёрдый, недрогнувший ствол "смит-весона" и испытал жгучую радость от того, что всё это сейчас кончится...
...В тот же миг его сбили с ног...
...Они дрались в канаве рядом с телом обнимающего игрушечного мишку ребёнка. Дрались яростно, осатанело, словно никакой другой драки, кроме этой, уже не могло существовать в мире. Дрались, хрипя на двух языках, и Уилф не понимал ни слова из того, что говорит Ник, но не сомневался, что тот выкрикивает что-то ненавидящее и старается убить его, Уилфа, потому что Ник был проклятый русский, которые это всё затеяли, из-за которых это всё случилось. Пистолет Ник выбил, до ножа дотянуться не получалось, и Уилф, зверея от корёжащей злобы, старался выдрать ненавистные глаза, вцепиться в горло - и яростно стонал, потому что Ник никак не давал ему сделать это и сам почему-то не бил, не убивал - конечно, чтобы, он, Уилф, пожил на этом свете подольше, подольше помучился, не ушёл туда, где НИЧТО, а значит - ни боли, ни памяти...
Потом губы Ника оказались совсем близко, и каким-то чудом Уилф расслышал - на английском:
- Господь каждому... даёт... крест... по силам... не донести... не верить... Вилька... нель-зяааа...
И тогда Уилф ослаб, оттолкнулся от замершего Ника и, со стоном упав возле высохшего тела, зарыдал, выдирая скрюченными когтями пальцев клочья чахлой травы и куски асфальта...
...Ник сидел рядом. Лицо у него было в крови, он то и дело длинно хлюпал носом и запрокидывал голову. Потом он поднялся - тяжело, как-то так... по частям. И сказал:
- Пошли в порт. Наши уже туда ушли, сейчас будем грузиться и уходить. Пора уже.
- Это мой брат, - мотнул головой Уилф. Ник кивнул:
- Я понял.
Он ничего не добавил - ни про сочувствие, ни чего-то ещё подобного. И Уилф был ему благодарен за это.
- Я не могу его так оставить... - он тоже поднялся. - Помоги мне, пожалуйста...
...Они похоронили невесомые останки Винса Матмэна в яме - то ли воронке, то ли ещё какой-то - в десятке шагов от того места, где его нашёл Уилф. Ник посматривал на Уилфа, но тот даже ничего не стал говорить над могилой. Там, на перекрёстке улиц, откуда уже было видно воду, лежал опрокинутый памятник и, закончив зарывать - забрасывать - яму с мумией и по-прежнему спокойным и смотрящим по-доброму медвежонком, Уилф и Ник подошли - их просто понесли ноги, сами собой - к этому изваянию.
Человек на памятнике спокойно смотрел в небо. Видно было, что фигуру просто свалили с постамента и даже не стали калечить, как часто делали. Бронзовые руки по-прежнему сжимали старый карабин незапамятных времён Гражданской. Проигранной Гражданской, вдруг отчётливо подумал Уилф и медленно перевёл взгляд на постамент. На нём, полусбитые спешными ударами, ещё видны были буквы...
Мы слишком мало ценим то, что нам даётся без усилий
Томас Пейн
Уилф удивился, когда Ник, нагнувшись, начал с сопением поднимать статую. И бросил натужно:
- Помоги на место поставить...
Тогда Уилф бросился на помощь...
...Человек на памятнике смотрел теперь, как положено - на север, всё тем же спокойным, уверенным взглядом. Двое мальчишек, оттирая машинально руки об одежду, стояли перед ним плечом к плечу... и Уилф вдруг услышал, как Ник бормочет. По-русски, но видит бог - за последние месяцы Уилф наловчился понимать этот язык. И разобрал жаркие, странные слова, похожие на клятву... или это и была неведомая клятва? Русская клятва?
- От героев былых времён
Не осталось порой имён...
Те, кто приняли смертный бой,
Стали просто землёй и травой...
Только грозная доблесть их
Поселилась в сердцах живых -
Этот Вечный Огонь,
нам завещанный одним,
мы в груди
храним!
Ник покосился на Уилфа, поймав его внимательный взгляд, смутился, но американец взял русского за плечо:
- Говорит помедленней. Я повторю, ладно?..
...Солдат-конфедерат на постаменте слушал, как два мальчишеских голоса повторяют по-русски:
- ...этот взгляд - словно Высший Суд
Для ребят, что сейчас растут!
И мальчишкам нельзя
ни предать,
ни обмануть,
ни с пути свернуть!
* * *
Останки попадались им ещё не раз - люди разного возраста, животные... Похоже было, что их убили, и Уилф понадеялся: может быть, Винс тоже был убит, а не умер от голода? Но тут же ужаснулся - ужаснулся неожиданно и резко, потому что увидел повешенные на заборе тела - двое... кажется, детей - и собака. Собака - золотистый ретривер - сохранилась лучше своих маленьких хозяев.
О Господи, подумал он. Они что, убили ВСЕХ?! Всех в городе?!
Эта мысль его почему-то ужаснула. Казалось бы, он, видевший полные трупами большие города, не мог уже переживать из-за какого-то курортного городка. Но нигде, никогда зрелище уничтожения не было столь полным, никогда и нигде не были ещё так мертвы и тихи развалины вокруг. Словно бы на иной планете, на которой вымерли люди - но вымерли не совсем, оставили после себя жуткую боль, чёрные сгустки муки, шевелящиеся в чёрных арках окон полузаваленных подвалов...
И здесь - здесь погиб его брат. Здесь умерли остатки его надежды. Больше не было ничего. Только отомстить. Победить. Потом - добраться домой, сесть у платана и закрыть глаза навсегда. Ник прав. Он не исполнил меру своих земных забот. Пока не исполнил. Но потом...
А тишина и смерть клубились на улицах, и даже солнечный свет был резким и неприятным, и даже то, что они с Ником почти догнали спускающихся по улице товарищей - те шли без строя - не успокаивало...
Чтобы прогнать это ощущение, не дать себе поддаться ему, Уилф почти в отчаянье запел - мальчишеский басок, срываясь и снова обретая силу, понёс по мёртвой улице среди развалин эхо старой американской песни - песни вечной верности, которая остаётся, даже если большинство её предаёт...
- Был мороз в то утро, когда я родился...
Но Землёю Дикси я всегда гордился!
Посмотри, посмотри, мой брат!
Это Родина Дикси! Ура! Ура!
И за право здесь жить, а потом умереть
Право, вовсе не страшно пойти на смерть... (1.)
1. Написанная в середине XIX века жителем Огайо Дэном Эмметтом песня "Дикси" стала официальным гимном Конфедеративных Штатов Америки в Гражданской войне США и остаётся гимном всех тех, кто противостоит так или иначе нынешнему заправляющему США "федеральному правительству" всесветных мародёров. Перевод первого куплета гимна сделан О.Верещагиным.
Ник положил руку на плечо американца. Уилф кивнул ему мельком и продолжал петь - словно бы бросая вызов мертвечине и разору, охватившим это место...
- Посмотри, посмотри, мой брат!
Это Родина Дикси! Ура! Ур... - Уилф осекся. Ник перехватил оружие и прицелился, как могло показаться, в... землю. Уилф мигом позже вскинул своё и разом обвёл им, готовый открыть огонь, весь доступный сектор.
А из одного из подвальных окон на них смотрели глаза. Большие, полные настороженности, готовой перейти в испуг, серые глаза на смутно маячащем в сумраке подземелья чумазом детском лице.
Странным было то, что прятавшийся в подвале окликнул вооружённых парней первыми.
- Эй, вы кто? - детский высокий голос был любопытным и опасливым.
- Мы "серые", - отозвался Уилф радостно. И тут же подумал - неужели только этот ребёнок жив?! И ещё - хорошо хоть - кто-то!
Глаза стали недоверчивыми:
- Побожись, - потребовали из подвала. Ник хмыкнул. Но Уилф перекрестился и добавил:
- Вот тебе крест, что мы "серые".
Глаза исчезли. Ник тут же прицелился вновь... но из подвала высунулась лохматая светлая голова, потом - грязные руки в царапинах, и с лёгким пыхтением мальчишка лет восьми-девяти, одетый в плотную драную рубашку, джинсы и расхлябанные кроссовки на босу ногу. Секунду постоял у подвального окошка, потом осторожно подошёл к партизанам и обошёл вокруг них. Потрогал маленькой ладошкой подсумки, оружие - не осмелился. Постоял, вывернув шею, глядя на нашивки и шевеля губами - как большинство американских детей этого возраста, он был не очень-то грамотным и когда в школу ходил, а уж последнее-то время и вовсе... Ещё раз тронул оружие стоящих неподвижно парней. И вдруг вскинул голову - и оно расцвело, как цветок, такой неистовой надеждой и верой, таким детским счастьем, что Ник тихо ахнул, а Уилф почувствовал, что у него болит горло. Болит и окаменело. И это... это... это... Он схватился рукой за горло, чувствуя, как тает в нём тяжёлая злая боль. Не уходит, но - тает и становится горькой, травяной и спокойной, но не мертвящей, как безжизненный гладкий камень. Так он себе представлял это...
А мальчишка круто повернулся - и бросился бегом по улице, бешено размахивая руками. Кроссовки слетели у него с ног, он чуть не упал, но лишь досадливо проскакал сколько-то смешной и дикой припрыжкой, а потом только наддал. И - закричал... Так, что Уилф и Ник вздрогнули.