— Замолчи, отступник! — вскричал жрец, краем глаза заметив, как застыла рука Оронта над глиняной дощечкой — перс с сомнением смотрел на жреца, колеблясь, записывать или нет высказывания иудея; он был осторожен и недоверчив, что не раз спасало ему жизнь — случись эти двое договорятся, ему несдобровать из-за чрезмерного рвения и прилежания. — Пиши всё, не упусти ни единого слова, — приказал Даипп, прочитав мысли помощника начальника следствия; сам жрец тоже был достаточно осмотрителен и хитроумен и прекрасно понимал, что и в этой подземной темнице могут быть невидимые уши.
Перс удовлетворённо хмыкнул и приналёг на стилос. Он понял — дни Иорама бен Шамаха сочтены, и приговор вынесен самой царицей.
— С кем ты встречался в харчевне «Мелисса»? — скрипучим официальным голосом спросил Даипп.
— Я тебе ничего не скажу, — ответил иудей, дерзко глядя на главного жреца. — Ты можешь искалечить моё тело, выцедить по капле кровь, и я буду стенать и мучиться, кричать от боли и плакать, ибо я всего лишь человек, существо слабое и изначально грешное. Но заставить меня предать ближних ты не в состоянии. И запомни, Даипп — придёт время, и твоё обесчещенное тело будет выброшено на поживу воронью. Тогда даже сама смерть покажется тебе желанной и милой, как материнская длань. Запомни это, Даипп!
Огненный взор лекаря, казалось, впился в сердце, и жрец невольно схватился за грудь, где медленно разливалась жгучая всеобъемлющая боль. Внезапный страх лишил его на некоторое время дара речи, и Даипп только беззвучно шевелил поблекшими устами. Оронт, с ухмылкой наблюдавший за ними, прокашлялся, отложил стилос и встал, потягиваясь.
— Начнём? — деловито спросил он жреца.
Тот прикрыл глаза и угрюмо кивнул. Ему хотелось бежать отсюда без оглядки, чтобы ничего не видеть и не слышать. Искушённый в придворных интригах, коварный и хитрый честолюбец, он понимал, что пророчество иудея отнюдь не пустой звук. За Иорамом бен Шамахом стоят могучие силы; и они при случае припомнят главному жрецу всё. Око за око, зуб за зуб… Даипп вдруг ощутил себя крохотным зёрнышком, попавшим в жернова. И милонархом была Лаодика, по приказу которой он теперь сидит в этой гнусной яме вместе с палачами, чтобы добыть интересующие её сведения.
Чувствуя, что теряет сознание от неожиданного удушья, жрец схватил полный фиал, услужливо поданный Оронтом, и жадно осушил его.
Уголья пыточного очага уже потускнели, подёрнулись пушистыми серыми хлопьями пепла. Возбуждённый, с налившимися кровью белками глаз Оронт пил вино, словно воду, фиал за фиалом. В камере витал запах горелого мяса, и Даипп с трудом сдерживал рвоту. Палач и его помощник неторопливо и обстоятельно ели рыбу под острым чесночным соусом. Иорам бен Шамах лежал на голом полу и тихо постанывал. Его обнажённая спина являла собой кровавое месиво с чёрными полосами подпалин.
— Поднимите его, — брезгливо морщась, сказал жрец и торопливо закрыл нос куском тонкого надушенного полотна. — И приведите сапожника.
Оронт понимающе осклабился и рыкнул на безмятежных подручных. Киликиец небрежно подхватил лекаря под мышки и усадил, прислонив к стене, а узкоплечий перс опрометью выскочил за дверь. Вскоре он возвратился, подгоняя пинками тщедушного капподокийца с остановившимся взглядом.
— Подойди поближе! — резко приказал жрец сапожнику.
Тот вздрогнул, будто его ожгли кнутом со свинцовым наконечником, на негнущихся ногах подошёл к Даиппу и упал на колени.
— Не надо… не бейте! — вдруг возопил он, в мольбе протягивая к жрецу тощие руки. — Я уже всё сказал! Всё!
— Заткнись, скот… — Оронт пнул его ногой. — И внемли.
— Иорам! — жрец снова возвысил голос, обращаясь к безучастному иудею. — Мы знаем многое и без тебя. Твой бывший брат по вере покаялся и рассказал следствию о ваших коварных замыслах. Он будет прощён и выпущен на свободу. Пока такая же возможность есть и у тебя. Ты меня слышишь, Иорам?
— Да… — с трудом шевеля непослушным языком, ответил иудей; он в этот миг наслаждался леденящим холодом стены, остудившим его израненную спину.
— Тогда скажи мне, кто тот воин, что приходил к сапожнику на встречу с тобой? Скажи только это, и сегодня же ты покинешь Понт.
— Не помню… — пробормотал Иорам бен Шамах, прикрыв глаза.
— Ах, пёс! — рванулся к нему взбесившийся Оронт.
— Оставь! — воскликнул жрец, с омерзением глядя на перекрашенного перса. — Всему своё время… Очень жаль, Иорам, что ты такой несговорчивый, — процедил он сквозь зубы. — Тогда мне придётся огорчить и тебя и этого несчастного — мы будем пытать его на твоих глазах до тех пор, пока кто-нибудь из вас не образумится. Давай! — кивком указал Оронту на коленопреклонённого сапожника.
— Нет, нет! — закричал тот, пытаясь освободиться из рук палачей. — Господин, молю тебя — скажи им! Избавь меня от мук! — он извивался, словно червь, с безумной надеждой глядя на лекаря.
— Терпи, брат мой… — тихо проронил иудей. — Терпи и надейся. И да простит тебе Сотер невольное предательство. А я уже простил — ты всего лишь человек… — он с состраданием поднял правицу, благословляя несчастного.
— О-о… — зарыдал сапожник и обмяк, потеряв от ужаса сознание.
Пытали его недолго. Какое-то время каппадокиец кричал от нестерпимой боли, а затем, неожиданно для истязателей, залился безумным смехом. Он смеялся даже тогда, когда палач-киликиец отрубил ему несколько пальцев.
— Хватит, достаточно! — не выдержал Даипп. — Уберите его!
Хохочущего сапожника выволокли за дверь. Жрец впился взглядом в отрешённое лицо иудея. Губы лекаря шевелились — он молился.
— Ну что же, пёс иудейский, ты сам выбрал свою участь, — медленно проронил в наступившей тишине жрец. — Сейчас тебя распнут, а затем выбросят на растерзание шакалам. Да свершится правосудие во имя великой богини Ма. Что предначертано, да сбудется…
Когда лекаря привязали к крестообразной перекладине и стали вбивать в его руки и ноги толстые кованые гвозди, он даже не застонал. Переполненные болью глаза иудея неотрывно смотрели на жреца, беспокойно ерзавшего на сидении дифра.
Вдруг жрецу послышался какой-то звук. Он поднял голову и посмотрел на Иорама бен Шамаха. Иудей пытался что-то сказать. Остановив жестом палача, уже примерившегося забить в тело жертвы очередной гвоздь, Даипп торопливо встал и подошёл поближе.
— Он придёт… и воссияет, как новая звезда… — хрипел иудей. — И объединит народы… и падут идолы…
— Кто придёт? Митридат? — спросил, невольно содрогаясь, жрец.
— Сотер… Наш Спаситель… Митридат всего лишь бич Божий, первое знамение пришествия… — иудей застонал. — Митридат, мальчик мой… Жди и устрашись, Даипп! — он возвысил голос. — Смерть уже стоит за твоими плечами. Я её вижу. Это бездна, наполненная страданиями. Твоими страданиями, Даипп! О, Сотер, прими мою душу…
Пошатываясь и двигаясь, как сомнамбула, Даипп вернулся к дифру. Когда он уселся, то почувствовал холодный озноб. Лекарь тяжело обвис на перекладине и не подавал признаков жизни. Довольный Оронт что-то торопливо черкал стилосом. Палачи снова вернулись в свой угол и принялись доедать остывшую рыбу.
Даипп трясущимися руками налил вина и поднёс фиал к губам. Свет факелов отразился в тёмной янтарной глубине фиала, и жрецу неожиданно почудились чьи-то огромные, полыхающие гневом глаза. Они смотрели на него неотрывно, и в бездонных чёрных зрачках бушевал звездопад. Даипп глухо вскрикнул, уронил фиал и свалился на пол. В его обморочном сознании явилось огненное, бешено вертящееся колесо; оно мчало через мрак, наполненный ужасными тварями. Колесо кромсало, давило их, словно слизняков, и вселенский вопль, исторгаемый медными глотками чудищ, рушил столпы мироздания, и их обломки с грохотом исчезали в жерле Хаоса.
ГЛАВА 5
Царь Малой Азии стоял на крохотном балконе дворца и с жадным любопытством наблюдал за поединком Митридата с Вартаном Чёрным. Облачённые в тяжеленные учебные доспехи, рослые и широкоплечие, они были похожи на двух разъярённых быков, выясняющих отношения из-за самки в брачный период. Фехтовальной площадкой им служил небольшой дворик, вымощенный полированными гранитными плитами и несколько тесноватый для единоборства; временами казалось, что от громоподобного бряцания мечей и щитов вот-вот обрушатся окружающие бойцов древние стены.
Митридат долгое время дичился, приноравливаясь к новому для себя образу жизни. За годы скитаний он привык к вольному воздуху, твёрдому спальному ложу и ему часто чудились в бесчисленных коридорах и комнатах дворца подстерегающие его наёмные убийцы, а пуховые подушки спросонья мнились руками палача-душителя. Поэтому он старался пореже бывать в Ани-Камахе и много времени проводил на охоте, иногда по нескольку суток пропадая в горах и лесах, где спал всегда под открытым небом, зарывшись, как зверь, в душистое сено, а зимой — в глубокую снежную нору. Если же приходилось ночевать во дворце, Митридат выбирался через окно во двор и, закутавшись в кошму, укладывался под сенью каштанов, окружавших обширный водоём, хранивший запас воды на случай осады дворца. И как всегда возле него бесшумной тенью маячил верный Гордий, бессонный и неутомимый страж.
Нанятые Антипатром преподаватели — два убелённых сединами эллина, боспорец и фракиец — несмотря на неугомонный, непоседливый нрав Митридата, не могли нарадоваться успехам своего ученика. Он поглощал знания, как губка воду. По окончании занятий Митридат мог повторить почти дословно весь урок, чем приводил учителей в неописуемый восторг. Особенно хорошо ему давались языки и история.
— Клянусь Сераписом, это не по правилам! — вскричал Митридат, когда Вартан, вместо того, чтобы ударить мечом, вдруг подставил ему коварную подножку.
Юноша на какой-то миг потерял равновесие, и Вартан Чёрный с хохотом выбил оружие из его рук.
— Гелийане, Дионис! — отсалютовал Вартан клинком и снял шлем. — В бою все средства хороши, чтобы победить врага. Не зевай, иначе будешь нашпигован железом, как каплун на вертеле чесноком.
Митридат, которого в целях безопасности Антипатр представил двору как Диониса, сына старого приятеля из Трапезунта, обескураженно покачал головой и, хмурясь, поднял меч.
Он гостил у царя Малой Армении уже второй год. И постепенно дикий горец стал превращаться в немного замкнутого горделивого юношу. Он в совершенстве постиг придворный этикет и приобрёл манеры пусть не настолько изысканные, как у родовой арменийской знати, но вполне сносные для того воинственного времени, когда физическая сила и ловкость в обращении с оружием ценились выше, нежели красноречие и воспитанность. Учителям дипломатических дисциплин Митридат-Дионис подчинялся беспрекословно, хотя и не без некоторого внутреннего сопротивления. Его стихией была дикая природа, походы и сражения; о них он узнавал из древних пергаментных свитков. Но голос крови усмирял порывы царевича; он понимал, что стать венценосным не так просто, как кажется, ибо повелевать можно научиться только тогда, когда научишься подчиняться.
Впрочем, сейчас эти мысли вовсе не волновали его меднокудрую голову. Митридата мучил стыд, потому что он заметил в одном из окон дворца прелестное личико. Юная нимфа стояла в окружении подруг и звонко хохотала, судя по всему потешаясь над незадачливым фехтовальщиком. Вспыхнув, как маков цвет, царевич едва не бегом припустил в помещение раздевалки, где находились оружейная комната и термы. За ним, посмеиваясь и посылая воздушные поцелуи придворным красавицам, гордо пошагал и Вартан Чёрный, всё ещё не удосужившийся завести себе вторую половину, но слывший среди столичных жеманниц неотразимым покорителем женских сердец.
После бани и массажа, умастившись по эллинскому обычаю золотистым оливковым маслом и одев просторные хитоны, Вартан и Митридат-Дионис отправились трапезничать. Царевич немного нервничал и старался держаться поближе к стенам, чтобы не попасть на глаза юным проказницам, всё ещё торчащим возле открытых окон. День был ясный, ранняя осень пока не успела позолотить деревья, и ласковое солнце сплавляло небесную лазурь в тончайшие серебристые нити, витающие в чистом прозрачном воздухе драгоценной паутиной.
Но подкрепиться изголодавшимся бойцам так и не удалось: неожиданно на дворцовой башне взревели рога, и среди рабов и слуг начался переполох.
— Эй, постой! — Вартан схватил за рукав поварёнка, мчавшегося, словно ветер, — видимо, торопясь сообщить своим товарищам нечто очень интересное и важное.
— Там! — мальчик показал на главные ворота и попытался побыстрее улизнуть; но Вартан держал крепко.
— Что — там? — рассердился начальник царской хилии. — Объясни толком.
— Караван, — с достоинством ответил ему поварёнок, кланяясь — видно только теперь узнал знаменитого военачальника. — Очень большой караван. Много воинов и все в панцирях.
— Ладно, дуй дальше, пострел… — миролюбиво шлёпнул его пониже спины Вартан. — Кто это может быть? — задумчиво спросил он Митридата, не надеясь на ответ; царевич молча пожал плечами.
Когда они, впопыхах облачившись в воинскую амуницию, поспешили к воротам, на площадь перед дворцом уже въезжали закованные в броню воины. На копьях, частоколом высившимся над шлемами, пестрели разноцветные значки, сверкающее железо панцирей было покрыто слоем пыли, а уставшие и голодные кони в нетерпении ржали и рвались утолить жажду из огромного фонтана, куда из горных источников по керамическим трубам поступала ледяная вода.
Царь Антипатр уже был здесь, и, улыбаясь, приветствовал всадников. Один из них, в панцире с золотой насечкой, соскочил с коня и преклонил колено перед властелином Малой Армении. Царь подал ему руку, помогая подняться, и обнял.
— Эге, да это Тигран! — воскликнул радостно Вартан Чёрный. — Дорогой и долгожданный гость. Ахей! — вскричал начальник царской хилии, чтобы привлечь внимание сына царя Великой Армении. — Хайре, Тигран!
— О, Вартан Чёрный! — обрадовался царевич, пожимая руку военачальнику царя Антипатра. — Наслышан, наслышан про твои подвиги. Я думал, ты до сих пор воюешь с каппадокийцами.
— Слухи, сплетни… — смутился Вартан. — Всего лишь несколько незначительных стычек на границе.
— Не прибедняйся, у меня сведения надёжные, — любовно похлопал по литой груди Вартана царевич. — Нам бы такого воителя, как ты… Кого я вижу! — вскричал в радостном изумлении Тигран, заметив скромно стоящего в сторонке Митридата. — Дионис! Дружище, как я счастлив! — они обнялись.
Митридат тоже был рад встрече. Почти одногодки с Тиграном они сдружились очень быстро и были как братья. Оба с горячей кровью, любители охотничьих забав и, втайне от окружающих, даже самых близких, великие мечтатели, Тигран и Митридат сразу поняли, что у них родственные души. Вартан Чёрный, несмотря на внешнее добродушие, человек замкнутый, втайне завидовал юношам, которые были неразлучны — у начальника царской хилии никогда не водилось друзей, а приятелей он менял так же часто, как и возлюбленных.
В пылу радостного возбуждения никто не заметил, как вслед за воинами личной охраны Тиграна в ворота въехал на тонконогом мидийском скакуне одетый в чёрное человек с пронзительным взглядом. За ним небольшой кучкой следовали разодетые в пышные персидские одеяния мужчины; в них без труда можно было узнать купцов. Их караван уже свернул на рыночную площадь, где в предвкушении торгов волновались арменийки. Появление чужеземных караванов для женщин Ани-Камаха было событием немаловажным (чем-то сродни театральным представлениям в Элладе), а тем более персидских, привозивших великолепные ткани на любой вкус: от прозрачных и воздушных, как паутина, до тяжёлых златотканых, отсвечивающих перламутром всех цветов и оттенков.
И лишь когда конюхи стали уводить лошадей в конюшни, Вартан обратил внимание на молчаливую группу во главе с их предводителем в чёрном плаще, из-под которого виднелась дорогая и необычайно прочная кольчуга.
— Кто эти люди? — встревоженно спросил он Тиграна, в этот момент расточавшего любезности придворным матронам и юным прелестницам.
— А, — беззаботно махнул рукой царевич. — Купцы. Встретились по пути. Мы были им вроде дополнительной охраны, — он рассмеялся. — Платой за наши услуги служило отменное книдское вино, — Тигран лукаво подмигнул Вартану Чёрному. — Между прочим, у меня ещё сохранился бурдючок с этим божественным напитком. Завтра угощу, приходи.