— Джексон, я… — Он бросает на меня красноречивый взгляд, и я умолкаю. Он может посмотреть так грозно, что от ужаса я сама упаду замертво.
— Я всегда должен тебя заставлять? — Он снова хватает меня, но в этот раз за запястье, и тянет меня к себе. От этого его бицепс вздувается.
Он такой сильный! И он постоянно показывает мне это. Я оказываюсь на одном из его крепких бёдер, которое раздвигает мне ноги; мою руку с губкой он прижимает к своей груди.
— Вперед!
Я драю его кожу, словно оттираю пятно с пола. По моему лицу текут слезы. Джекс удерживает меня за ягодицы, его пальцы впиваются в кожу.
Я мою и тру так, что мои груди подпрыгивают. И вдруг я становлюсь больше злой, чем испуганной. Только потому, что он Воин, он может мною распоряжаться? Делать со мной всё, что ему вздумается? И кто такое постановил: сенат! О, я проклинаю сейчас всех и каждого!
Отрешенным взглядом Джекс смотрит на мои торчащие соски. На этих предателей! Они наслаждаются его грубым обращением, но я — нет!
Когда Джекс обхватывает сосок губами и посасывает его, я невольно издаю стон. Я ничего не могу с этим поделать, правда! Он шевелит ногой подо мною, хватает меня за бёдра и двигает меня туда-сюда так, что мои половые губы трутся о его бедро. Волоски на его коже увеличивают трение, клитор покалывает, половые губы расходятся в стороны. Я напряжена от кончиков пальцев на ногах до кожи головы, только потому, что этот варвар знает, как обращаться с женским телом.
Нет, ты меня не возбуждаешь!
Я решительно обмываю покрытую шрамами грудь и шлепаю губку Джексу на лицо. Я грубо тру его щеки, чтобы он убрал губы с моего соска. И чувствую, как по его бедру размазывается моя скользкая влага. Я потекла, черт!
Это еще больше бесит меня.
А он всего лишь закрывает глаза и снова откидывает голову на бортик.
— Ты страстная, мне это нравится.
Мое сердце сбивается с ритма от его короткой улыбки, потому что внезапно Джекс становится привлекательным для меня. Сексуальным.
Ты не околдуешь меня!
Я хочу соскользнуть с его ноги, но он не отпускает меня, поэтому я продолжаю его мыть — снова вожу губкой по мускулистой груди и рукам. Он настолько сильный, что мог бы убить меня одним ударом. И я знаю, что он меня убьет. Вот только как? Медленно и мучительно? Чтобы я испытала как можно больше боли?
Я должна заставить его выслушать меня. Я не убивала его брата!
Внезапно что-то ударяется о мое колено. Джекс стонет, словно от боли, и зажмуривается. У него что, эрекция? Или это я заехала ему коленом по яйцам? Могу ли я вырубить его таким образом? Нет, это было бы самоубийством. Но, может быть, я могу использовать его эрекцию в своих интересах? Соблазнить его?
К сожалению, у меня не много опыта в таких делах, но попробовать стоит.
Проклятье, насколько низко я пала? Неужели я действительно хочу стать его шлюхой?
Я напряженно пытаюсь разглядеть член сквозь пузырьки воздуха. Мне кажется, он еще не полностью встал, но уже на верном пути. А это там что, шрам мерцает сквозь воду? Я до сих пор помню, где он находится: он тянется на пять сантиметров наискосок вдоль ствола.
Во время длительной, сложной операции мы с моей командой сохранили половые возможности Джекса. Теперь я об этом жалею. Станет ли он насиловать меня как Блэр Мираджу? О боже, не хочу думать о том, что эта девочка переживает сейчас. Стены здания толстые, никто не услышит ее криков, только зрители перед экранами.
Я цепенею, дышать становится трудно, мое возбуждение пропадает. Джексон и в самом деле на мгновение смог меня возбудить, хотя я его боюсь. Это не нормально!
Мы, рабыни, по крайней мере защищены от беременности, хотя на этом всё. Каждому мальчику в возрасте двенадцати лет делают вазэктомию3, при которой отсекаются семенные канатики. Место в городе ограничено. Продолжать род разрешено только тем, кто может гарантировать генетически совершенное потомство. Тогда, после тестикулярной экстракции сперматозоидов4, яйцеклетка оплодотворяется в пробирке и подсаживается женщине, желающей иметь ребенка. Листы ожидания длинные, в то время как люди за пределами города размножаются безостановочно. Я могла бы им позавидовать.
Сквозь пелену слез я рассматриваю Джекса. О чем он думает? Запутался ли он так же, как и я? Никогда раньше я не была так сбита с толку, мои мысли скачут, как шальные, туда-сюда. Неужели он хотел возбудить меня, чтобы унизить?
Он пристально смотрит на меня, и я смотрю ему в глаза — что-то в них не так. Холод исчез, уступив место чему-то еще. Глаза блестят, словно Джекс в горячке.
Помимо этого, его дыхание учащается, руки поднимаются от моей талии к груди. Мои предательские соски скучают по губам Джексона и его шероховатым пальцам, радушно принимая то, как он щиплет и крутит их.
Я и не подозревала, что мне понравится такое обращение. Но оно не должно мне нравиться, если это делает он!
— Мне нравятся твои пышные формы, серва, — шепчет Джекс и встает. При этом он поднимает вместе с собой и меня тоже и прижимает к своему телу. — Теперь ты должна заплатить!
— Нет! Пожалуйста, нет!
Он вытаскивает меня из ванны, так что я ударяюсь коленом о ее край. Через ногу проходит резкая боль, но это всего лишь ноет задетый нерв. Мое сердце жестко бьется о грудную клетку. Что он собирается сделать? Джекс хватает меня за руку, берет с полки большое полотенце и толкает меня за дверь.
— Нет, пожалуйста! — Я хочу убежать от него, но он ловит меня сзади и обхватывает рукой мой живот. Я дрыгаю ногами, но он просто поднимает меня выше. Я ожидаю, что он бросит меня на кровать, но вместо этого он несет меня к двери в туалет.
— Не могу больше ждать, я должен сделать это прямо сейчас! — рычит он и при этом смотрит прямо в камеру над нашими головами. — Но без вас. Я хочу насладиться моей малышкой один.
В туалете? Он серьезно?
— Пожалуйста, Джекс, я сделаю, что ты захочешь, только не делай мне больно! — Я плачу и молюсь за свою жизнь, мне едва хватает сил говорить, настолько сильно парализует меня страх. Я вишу в его хватке и позволяю ему затолкать меня в комнатушку.
Джекс захлопывает дверь и прижимает меня своим обнаженным, горячим телом к холодной стене. Здесь темно, он не включает свет. Он не хочет видеть, что будет со мной делать?
Вода из ванны смешивается с моим потом, я вдруг начинаю дрожать, мои зубы стучат друг о друга.
— Пожалуйста, не… — Я оседаю в темноту, но Джекс продолжает держать меня в своей железной хватке. — Я не убивала его, Джексон, ты должен мне…
Он закрывает мне рот рукой, в панике я пытаюсь сделать глоток воздуха. Он хочет задушить меня!
Но вместо этого он шепчет мне прямо в ухо:
— Тсс. Я знаю.
Я замираю, слышу только его дыхание и бег моей крови. Мне послышалось?
— Не бойся меня, я ничего тебе не сделаю, док. — Он медленно убирает руку от моего рта. — Мне нужна только информация.
Док?
Его хватка ослабевает, Джекс заворачивает меня в полотенце и снова прижимает мое дрожащее тело к себе.
В чем дело? Я сплю? В его голосе больше нет раздражения, и он нежно гладит мою руку.
Мой голос срывается.
— Но ты только что… — Я очень хорошо помню, как он сорвал «одежду» с моего тела и как смотрел на меня в туалете.
— Это была всего лишь игра, чтобы никто ничего не заподозрил.
А его ступня у меня между ног тоже была игрой? Но этого никто не видел.
— Ты мог хотя бы в туалет отпустить меня одну.
— Я боялся, что ты что-нибудь с собой сделаешь.
Он беспокоится за меня? Какую игру он ведет? Я растеряна, мой разум не может осознать такую перемену.
Джекс тянет меня за собой, и внезапно я оказываюсь у него на коленях. Он сидит на унитазе.
— А кроме того, так я мог незаметно осмотреть эту комнату, — шепчет он. Его теплое дыхание гладит мою шею и я чувствую покалывание. — Я не нашел ни камер, ни микрофонов. Да и директор шоу пообещал нам, что нас не будут снимать в туалете.
Это всего лишь слова! Я видела, как Джекс смотрел на меня. Я глубоко дышу, чтобы успокоиться. Мой пульс всё еще сто восемьдесят5.
— Тогда почему ты не включаешь свет? — Интересно, здесь есть зеркало? Думаю, нет. Потому что за зеркалом прекрасно можно спрятать камеру. Он молчит секунд десять, затем отвечает:
— Ты больше не должна меня бояться. Я видел, как ты смотрела на меня.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты видишь то, что видят во мне все остальные: монстра, убийцу. Мои шрамы пугают тебя.
— Это не так. Я врач. Твои шрамы меня не волнуют.
Он сильнее прижимает меня к своей груди.
— Ну, значит ты видишь во мне только убийцу.
— Конечно я думала, что ты хочешь меня убить, в конце концов это твоя работа, — шиплю я. — Откуда мне было знать, что ты разыгрываешь передо мной спектакль? — Я спасаю жизни, он отнимает их. Могу ли я доверять такому человеку?
— А если бы я не был Воином, ты хотела бы меня?
Его прямой вопрос шокирует, мое сердце делает скачок.
— Что? — выдыхаю я, хотя правильно его поняла. Это что, официальное заигрывание? Здесь, в комнатах удовольствия?
Сцена в ванной еще яснее встает перед глазами, мой клитор дергается, когда я думаю о том, где была его нога.
Хотела бы я его, если бы он был обычным горожанином? Кроме его тела я ничего о нем не знаю.
Джекс откашливается.
— Забудь. Что произошло тогда в больнице? Почему тебя осудили?
Фух, сменил тему.
— Ты же знаешь это. Все знают.
— Я хочу услышать твою версию. Но сначала ты должна закричать.
— Что?
— Помни о шоу.
Я почти забыла о нем! Здесь, в темноте, с Джексом, на его большом, сильном теле, он обнажен, а я прикрыта лишь полотенцем… Но там, снаружи, поджидает свора перед экранами. Все думают, что Джекс сейчас делает со мной ужасные вещи.
— Не-е-ет! — кричу я, готовая рассмеяться, если бы положение не было настолько серьезным.
Я сижу с Воином… Нет, я сижу на голом Воине в туалете в комнатах удовольствий и играю на публику. Сказали бы мне такое год назад, я бы ни за что не поверила.
Я обнимаю Джекса одной рукой за шею и чувствую сухожилия. Они твердые, как стальные канаты. Его кожа и короткие, взъерошенные волосы еще влажные после ванны.
— Сначала расскажи ты, — шепчу я и склоняюсь к нему. — Я хочу знать твою версию. — На слушании дела Джекс сидел среди зрителей. Мне казалось, что я чувствую его яростные взгляды на своей спине, я боялась, что он убьет меня прямо в зале суда. — Мне показалось странным, что тебя не выслушали.
— Я сказал сенату, что был еще без сознания, когда Седрик умер, и больше мне высказаться не давали. — Его голос звучал немного сдавленно, я почувствовала, как на его шее выступил пот.
— Ты солгал!
— Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня простить.
— Но что произошло? — Мой пульс подскочил. Снова всё переворачивается у меня в голове. Может, мне это снится? И поэтому всё так запутано и безумно?
Губы Джекса касаются моей щеки.
— Когда я очнулся после операции, то увидел, что ты спишь на одной койке со мной.
— Ты еще раньше ненадолго просыпался и нес какую-то чушь, — прерываю я. Я всё еще помню его благодарный взгляд.
— Да, но я имею в виду немного позднее, когда мы были уже в больничной палате. Ты показалась мне обессиленной, лежащей на узкой кровати как мертвая. Я знаю, ты сделала всё, чтобы спасти меня и моего брата, на протяжении многих часов боролась за наши жизни. — Он тихонько прочищает горло.
— Откуда ты это знаешь? — Я начинаю понимать, и мой желудок сжимается.
— Я слышал, как ты обсуждала операцию с другим врачом, прежде чем лечь.
— Это был Марк Ламонт. — По моим губам скользит улыбка. Я скучаю по работе с ним. Мы отлично дополняли друг друга.
По щеке течет слеза, но я быстро смахиваю ее, вновь прислушиваясь к словам Джексона, вместо того, чтобы затеряться в прошлом.
— Он уговаривал тебя пойти спать, но ты настояла на том, чтобы отдохнуть у нас в палате, ты хотела быть на месте, если возникнут осложнения. Сказала, что, хотя кризис у Седрика миновал, ты лучше побудешь рядом с ним. Ты была моей героиней. Ты сделала всё, чтобы собрать его по кускам.
На моих глазах снова выступают слезы.
— Я была так измотана, что могла допустить ошибку. Предполагается, что я встала и сделала ему укол. — Я сглатываю. — Ты меня… видел?
— Нет, ты спокойно, крепко спала, когда он… ушел.
Почему Джекс никому об этом не сказал? Может быть, он сам спал? Каждый отходит от наркоза по-своему, он не может быть уверен, что полностью очнулся ото сна.
— Они обвиняли меня в том, что я ввела ему не тот медикамент, и из-за этого его сердце остановилось. Постепенно я и сама начала сомневаться, не дала ли ему лекарство. — Я всхлипываю и отворачиваюсь, словно он может увидеть мое лицо в темноте. — Джекс, даже если я допустила ошибку, я не принадлежу к повстанцам, правда нет. Я совершенно точно не специально твоего брата… — Он начинает гладить меня по голове, и я замолкаю. Он не ненавидит меня?
— Док, послушай меня. Даже если это прозвучит странно, но… Ты всего лишь пешка в коварных интригах правящего режима, и случайно попала под перекрестный огонь. Вам нужен виновный? Вуаля6, вот она.
— О чем ты говоришь?
— Думаю, в палате был кто-то еще, — сказал он с запинкой.
— Что ты имеешь в виду? — Ну конечно в палату заходили другие люди. Санитары, медсестры, врачи.
— Я всё еще находился в полузабытьи, но мой воинский инстинкт не так просто отключить. Когда дверь открылась, и кто-то прокрался в палату, я приоткрыл глаза. Я хотел уже снова их закрыть, потому что человек был в белом халате и походил на врача, но его лицо было мне не знакомо. Он подошел к тебе и… достал из сумки пистолет.
— Что? — У меня пересохло в горле. — Тебе точно всё приснилось — только Воины могут носить оружие в городе.
— Он не был одним из нас.
— Ты пробовал разыскать этого человека?
— Пробовал, но я не очень хорошо запомнил его лицо. Знаю только, что никогда его раньше не видел. У него были карие глаза и эспаньолка7, и если я его еще раз увижу, то узнаю.
Ни один из моих знакомых врачей не носит эспаньолку. Марк бреется, у Джейсона длинная борода, Микки носит бакенбарды.
— Так вот почему ты сказал, что был без сознания. — Это, совершенно точно, всего лишь приснилось ему, но мое сердце хочет, чтобы он действительно видел того мужчину.
— Не только из-за уверенности, что этот тип убил Седрика. Я вновь потерял сознание, хотя всячески сопротивлялся этому, и когда снова очнулся, Сед уже был мертв, а тебя арестовали.
— Итак, ты думаешь, что его убили?
— Да.
— Кто? Сторонники режима? Почему? И почему только его, а не нас всех? И в какой такой заговор я вляпалась? Это бессмыслица!
— Тсс, я больше не хочу об этом говорить.
Это что, ловушка? Меня проверяют?
— И ты знал, что я невиновна, но никому об этом не сказал?! — Я бы сейчас с удовольствием закричала от злости.
Я могу выкричать свою злость! И я делаю это, хотя от крика болит горло, и завтра я буду хрипеть, но мне всё равно. Мой рев звучит действительно жутко, я кричу и я буду кричать, пока не начну задыхаться. Я выкрикиваю из души ярость и разочарование, пока Джекс не прижимает мою голову к своей груди и не начинает укачивать как младенца.
— Эй, всё хорошо.
— Ничего не хорошо! — Я рыдаю и чувствую себя совершенно измученной. — Твои показания могли бы меня оправдать!
— Нет они отправили бы в тюрьму и меня, и тогда я ничего не смог бы для тебя сделать.
— Почему? И чего такого особенного ты для меня сделал? — Теперь Джекс собирается строить из себя героя? Меня охватывает тихое бешенство. Я отстраняюсь и встаю с его колен. — Мне нужны объяснения. Для всего! От твоих слов возникает только еще больше вопросов.
— Не здесь.
— Джекс, пожалуйста! — Если нас слушают, мы и так уже слишком много наговорили. Я нащупываю его голову и пропускаю хоть и короткие, но мягкие волосы сквозь пальцы. — По крайней мере расскажи, что ты сделал для меня, — шепчу я ему на ухо.