На этом этапе для целей дальнейшего рассмотрения стоит развести прекращение двух видов прав: прав требования из договорных обязательств и так называемых секундарных прав.
Во-первых, структура обязательственных отношений такова, что праву кредитора корреспондирует обязанность должника. Само существование права требования затрагивает имущественные сферы как минимум двух субъектов: должника и кредитора, поскольку учитывается в составе имущества обоих: в качестве актива для кредитора и пассива для должника. Для реализации такого права также необходимо участие или их обоих в случае добровольного исполнения обязательства, или кредитора и юрисдикционных органов в случае принудительного исполнения.
Иная ситуация складывается в случае с секундарными (или преобразовательными) правами. Особенность таких прав состоит в том, что им корреспондирует не обязанность другого лица, а некая связанность потенциальной возможностью управомоченного лица осуществить свое право. Для реализации этих прав и наступления правовых последствий в результате такой реализации достаточно лишь волеизъявления управомоченного субъекта и, в ряде случаев, акта юрисдикционного органа. В контексте договорного права к таким секундарным правам можно отнести, в частности, право на расторжение договора (или односторонний отказ от договора), односторонний отказ от исполнения договора, одностороннее изменение договора, оспаривание договора, а также некоторые права, специфичные для отдельных договорных конструкций (например, право заявить требование по опционному договору).
Отказ же от осуществления секундарного права фактически блокирует единственную возможную форму объективизации этого права – собственно его осуществление. Поэтому для данного вида прав вполне обоснованным является «классическое» последствие отказа от права – прекращение. В контексте п. 6 ст. 450.1 ГК РФ невозможность осуществления такого права фактически и приравнивается к его прекращению. В качестве дополнительного аргумента можно привести последствия истечения срока исковой давности по «односторонним действиям, направленным на осуществление права». Правило п. 3 ст. 199 ГК РФ не допускает осуществление таких действий после истечения срока исковой давности вообще. Следовательно, соответствующее право на эти действия прекращается.
Кроме того, права требования играют особую роль в договорных отношениях. А именно от их существования и осуществимости напрямую зависит судьба всего договора или отдельных его частей, в то время как наличие секундарного права предполагает существование только возможности изменения или прекращения правоотношения по воле управомоченного субъекта. Неосуществление или прекращение такого права исключают эту возможность, но сами по себе никак не влияют на существующее правоотношение.
По указанным причинам появляется необходимость отдельно рассмотреть возможность прекращения права требования путем одностороннего отказа управомоченного лица.
Если допустить, что при отказе от осуществления права требования оно прекращается, то прекращается и все обязательство. Как справедливо указывается в литературе, в структуре обязательственного правоотношения не может существовать обязанность без корреспондирующего ей права. Соответственно, в этом случае отказ от осуществления права фактически становится аналогом прощения долга, по крайней мере в части направленности воли и последствий. Соответственно, возникает конкуренция институтов. Решить, какой именно институт должен быть применен в данной ситуации, можно только путем выявления их сущностных различий и сопоставления аргументов в поддержку той или иной конструкции.
Ради чистоты сравнения стоит упомянуть о нескольких теоретически возможных концепциях прощения долга. Двумя подходами, наиболее широко обсуждаемыми в литературе, являются прощение долга как односторонняя сделка и прощение долга как соглашение. Иногда выделяют третий, в некотором роде компромиссный вариант, согласно которому кредитор заявляет о прощении долга в одностороннем порядке, однако за должником сохраняется право отказаться от такого прощения. Последний подход закреплен в ГК РФ, некоторых других европейских кодексах (Нидерланды, Швейцария) либо был выработан на уровне судебной практики (Австрия, Франция, Германия). М.И. Брагинский в комментарии к ст. 9 ГК РФ называл прощение долга частным случаем отказа от договорных прав и рассматривал его в качестве исключения из правила п. 2 ст. 9. Однако последний вариант конструкции прощения долга значительно чаще рассматривают в качестве специфического соглашения. Таким образом, заявление (извещение, уведомление) о прощении долга выступает в роли оферты, тогда как молчание должника и отсутствие возвращений в разумный срок рассматривается как фикция акцепта. Такое отсутствие возражений теоретически можно квалифицировать как акцепт молчанием, предусмотренный законом в понимании п. 3 ст. 158 ГК РФ. Тем не менее для дальнейшего обсуждения важно именно то, учитывается ли мнение должника в конструкции прощения долга. И в случае прямого соглашения, и в случае, описанном выше, его мнение учитывается.
Если же рассматривать прощение долга как одностороннюю сделку, то отказ от осуществления права полностью совпадет с прощением долга: лицо посредством одностороннего волеизъявления прекращает обязательство. Именно поэтому аргументы, используемые при решении вопроса, должно ли прощение долга быть односторонней сделкой, актуальны и при обсуждении отказа от осуществления права. По большому счету проблему стоит обозначить шире: может ли одностороннее волеизъявление прекратить обязательство?
Существует несколько возможных объяснений, почему прощение долга необходимо признавать соглашением и почему именно соглашением должно прекращаться обязательство. Первое объяснение – историческое. Как указывают исследователи, современная конструкция прощения долга развилась из двух институтов, существовавших в римском праве: acceptilatio и pactum de non petendo. И acceptilatio, и pactum de non petendo представляли собой соглашения. Разница заключалась в том, что acceptilatio являлась формальным актом и влекла прекращение обязательства, а pactum de non petendo стало неформальным аналогом прощения долга и лишь наделяло должника процессуальным возражением (exceptio pacti conventi), но не приводило к прекращению обязательства. Считается, что изначально формальное прощение долга появилось в качестве субститута формального исполнения (solutio) для тех ситуаций, когда исполнение все же было предоставлено, но не в той форме, которая требовалась для исполнения по сделке такого рода. Однако формализм римского права требовал, чтобы форма исполнения обязательства соответствовала, была симметрична форме его установления. Соответственно, для прекращения обязательства, установленного формальным актом, был необходим еще один акт, совершенный уже в надлежащей форме, но не подразумевавший повторного исполнения, – собственно acceptilatio. В более поздний период acceptilatio стала универсальным способом прекращения обязательств, независимо от того, было ли действительно предоставлено исполнение в какой-либо форме.
Причину того, что и acceptilatio, и pactum de non petendo были именно соглашениями, видят, опять же, в римском формализме: если обязательство установлено соглашением двух сторон, то прекратиться оно может также лишь по соглашению. Продолжение этого подхода усматривают и в более современных кодификациях, многое унаследовавших от римского права. В частности, некоторые черты такой симметрии видят в п. 1 § 311 ГГУ, в соответствии с которым для установления обязательственного правоотношения посредством сделки и его изменения требуется именно договор между участниками правоотношения. Однако про прекращение обязательства в указанном пункте речь не идет. Данному вопросу посвящено специальное правило § 397, которое регулирует освобождение должника по соглашению сторон. Запрет же прекращения обязательственного правоотношения путем одностороннего волеизъявления кредитора без учета мнения должника был установлен на уровне судебной практики.
Тем не менее данный подход широко обсуждался при разработке ГГУ и разные проекты содержали совершенно противоположные решения. Основная критика прощения долга как соглашения заключалась в том, что подобное соглашение – дань устаревшей римской традиции, которая была основана на религиозных предубеждениях и мистицизме, но не подкреплялась какими бы то ни было правовыми доводами.
Наиболее распространенным аргументом в пользу возможности одностороннего прекращения обязательства кредитором стало то, что было бы несправедливо насильно удерживать кредитора в обязательстве помимо его воли, а также навязывать ему принятие исполнения по обязательству, в котором он более не заинтересован. Своим появлением данный подход обязан периоду расцвета теорий естественных прав. Данные рассуждения базировались на представлениях об особой ценности свободы воли, в частности, при установлении, изменении и прекращении правоотношений. Однако на этот аргумент можно взглянуть и с противоположной стороны: свободу воли должника также стоило бы учитывать. И ключевым здесь будет тот факт, что при прекращении обязательства односторонним заявлением кредитора у должника возникнет навязанное обогащение, что также критикуют как недопустимое (beneficia non obtruduntur). Исчезновение пассива все же является изменением его имущественного положения и вторжением в его имущественную сферу. Кроме того, подчеркивается необходимость учитывать репутационные, моральные и нравственные соображения должника. Соответственно, теоретически у должника может возникнуть личный интерес в сохранении данного обязательства, который было бы несправедливо полностью проигнорировать.
Дополнительные аргументы появляются в случае, если обязательство возникает из синаллагматического договора. Возможность должника отказаться от прощения долга действительно необходима, поскольку именно в синаллагматических договорах прекращение обязательств играет существенную роль. Здесь свобода воли кредитора вступает в конфликт с основополагающим принципом договорного права: pacta sunt servanda. Одно из обязательств в двусторонне обязывающем договоре может выступать в качестве так называемого «открывающего обязательства» или «первоначальной обязанности», только исполнение которой дает возможность потребовать принудительного исполнения встречного обязательства. В связи с этим сформировались позиции, согласно которым невозможно прощение долга по такому «первоначальному обязательству». Те же аргументы актуальны и для отказа от права с правопрекращающим эффектом. В случае прекращения «открывающего обязательства» прекратится и сам договор, поскольку встречное обязательство либо также прекратится, либо его невозможно будет принудительно осуществить (ст. 328 ГК РФ), либо не возникнет вовсе. А при попытке осуществления исполнения противоположной стороной своего обязательства вопреки отказу у отказавшейся стороны формально возникнет неосновательное обогащение. При таком толковании прощение долга (или односторонний отказ от права требования) одной из сторон будет фактически приравнен к одностороннему отказу от договора. Если такой отказ допускается законом или договором, то проблем не возникает. Если нет, то нельзя признать такой отказ допустимым и необходимо квалифицировать его как ничтожную сделку.
Подводя итог, можно сказать, что применительно к праву требования для прекращения этого права необходимо прибегать к институту прощения долга, поскольку его конструкция позволяет учесть интересы не только кредитора, но и должника, в то время как для прекращения секундарного права достаточно отказа управомоченного лица от его осуществления.
2.2. Иные возможные последствия отказа от осуществления права
Как было показано, прекращение права в качестве последствия отказа от его осуществления должно быть актуально лишь для секундарных прав, в то время как для прекращения прав требования необходимо прощение долга. Тем не менее было бы неверным полностью отказать в каком бы то ни было правовом эффекте отказу от осуществления прав требования. Особенно неоднозначная ситуация возникает, если кредитор передумает (как зачастую и происходит) и все-таки обратится к должнику с требованием, несмотря на свой отказ.
Одним из таких возможных последствий может быть прекращение возможности судебной защиты права. В отечественном правопорядке в отсутствие специального регулирования такой подход теоретически можно обосновать ссылкой на п. 3 ст. 1, ст. 10 и п. 3 ст. 307 ГК РФ, где для участников оборота закреплена обязанность добросовестного поведения и установлена санкция за нарушение этой обязанности – отказ в защите права (п. 2 ст. 10 ГК РФ).
Действительно, существует такая позиция, согласно которой при невозможности принудительного осуществления права оно прекращается в принципе. В то же время право на судебную защиту можно рассматривать и лишь как отдельное правомочие в структуре субъективного права. В данном случае прекращается не все право целиком, а лишь блокируется именно это правомочие. Кроме того, может быть найдено немало аспектов, в которых право, не обладающее судебной защитой, себя «проявляет». Поскольку объем судебной практики по рассматриваемому вопросу крайне невелик, основная часть дальнейших рассуждений будет основываться на толковании действующего законодательства и аналогиях с близкими по существу институтами.
Схожая проблематика возникает при обсуждении требований, по которым истек срок исковой давности, обязательств из игр и пари, а также требований, по которым кредитор заявил отказ от иска. Основным доводом в отношении того, что такие обязательства продолжают существовать и они действительны, являются возможность добровольного исполнения таких обязательств должником, а также невозможность потребовать обратно исполненное в качестве неосновательного обогащения. То есть, несмотря на то, что потребовать принудительного исполнения такого обязательства нельзя, оно продолжает существовать в качестве основания исполнения. Для требования, по которому истек срок давности, существует специальное правило п. 2 ст. 1109 ГК РФ, согласно которому имущество, переданное во исполнение обязательства по истечении срока давности, не подлежит возврату в качестве неосновательного обогащения.