«Я тоже такой буду?» – дрожащим голосом спросила она папу.
«Ну что ты, цыпленок! – папа обнял Веронику, поцеловал в макушку. – Что ты так рыдаешь? Смотри, какая она красивая. Разве тебе не нравится?»
«Без ручек? Без головы?»
«Ну, иногда это и неплохо», – вдруг сказал папа, улыбаясь.
Вероника от удивления всхлипнула и перестала плакать.
«Например, птицы, – продолжил папа. –
У них нет рук, зато есть крылья. Думаешь, им плохо? Можно летать, зато не надо, например, мыть посуду. Здо́рово?»
Вероника задумалась. Но ее размышления прервала мама, явившись из кухни с картофелиной в одной руке и ножом в другой.
«Да, конечно, – язвительно сказала она, значительно глядя на папу. – Хорошенькое оправдание для безделья, да? А безголовым так вообще хорошо. Точно можно не работать. Потому что мозгов нет. Совсем задурил ребенку голову. Порежь лучше овощи, у тебя вроде пока руки есть?»
И мама сунула в папины руки картошку с ножом и выдернула у Вероники альбом.
Вероника насупилась. Во-первых, теперь ей хотелось рассмотреть ту Нику получше, а во-вторых, она терпеть не могла, когда мама называла ее ребенком и говорила так, как будто самой Вероники тут нет. А еще – когда она почему-то злилась на папу.
В общем и целом папа тогда был, пожалуй, прав. И Вероника бы сменяла свои руки на крылья не раздумывая. Куда лучше летать в облаках, чем сидеть за партой и писать контрольные.
Папа, наверное, это знал, поэтому иногда называл Веронику «крылатой». А теперь кто-то позвал ее так, папиным прозвищем, в школьной столовке. На всякий случай Вероника завертела головой и наткнулась взглядом на незнакомого парня. Высокого, темноволосого, с яркими светлыми глазами и обалденно обаятельной улыбкой.
– Крылатая? – повторил он. – Вероника? Мурашова?
Улыбнулся и чуть сморщил нос. И тут Вероника его вспомнила.
– Димка? – неуверенно спросила она. – Воронов?
– Во! – хмыкнул он, внимательно и насмешливо разглядывая ее. – а я уж думал, у тебя болезнь Альцгеймера. Хотя вроде еще рановато.
– Нет у меня никакой болезни, – обиделась Вероника. – А ты откуда тут?
– Да вот, перевелся. У вас вроде математическая школа?
– Ну да.
– Вот. Я решил, что слишком умный для обычной. Математика нашего до нервного срыва чуть не довел. Он так и сказал: «Тебе, Воронов, две дороги: или сразу соавтором к Перельману, или хотя бы в спецшколу». К Перельману я не успел – пришлось сюда.
– Ого! – сказала Вероника.
Про Перельмана Димка, наверное, соврал, но говорил он так уверенно, что она почти поверила.
– А ты в каком классе? – спросила она.
– В восьмом. Предлагали сразу в десятый, но я решил – чего торопиться. Мировая наука подождет, а школьные годы чудесные назад не отмотаешь. Верно?
– А я в седьмом, – пробормотала Вероника, почему-то чувствуя себя неловко под его пристальным взглядом. – А. Седьмом «А», в смысле.
– Вот! – усмехнулся Воронов. – я же говорю: рановато тебе еще для Альцгеймера.
– Тебе вроде тоже, – отозвалась Вероника. И смущенно подумала, что надо будет сегодня погуглить, что такое болезнь альцгеймера. Про Перельмана она вроде вспомнила, но теперь уже не была уверена, что верно.
– Точно, – согласился Воронов. – У нас с тобой, Мурашова, все еще впереди. Ну, пока! Увидимся.
– Увидимся…
Вероника еще растерянно смотрела ему вслед, когда на нее налетела Алиска.
– Ух ты! Ого! – восхищенно зашептала она, дергая подругу за рукав. – Это кто такой красавчик? Ты его откуда знаешь? Познакомь, а?
– Да я не знаю, – отмахнулась от нее Вероника. – То есть мы сто лет назад были знакомы. В детском саду еще.
– Ну ты даешь! – почему-то восхитилась Алиска.
– Там мальчик был, он у меня всегда игрушки отбирал.
– Вот гад! – хихикнув, посочувствовала Алиска. – Он в тебя, наверное, влюбился?
– С чего ты взяла? – смутилась Вероника. – В общем, это не он. Димка как раз меня от него защищал. Он хороший. Был. Мы дружили. А потом они переехали с родителями, и вот…
Вероника вспомнила, что очень по Димке тогда скучала. И обижалась, что он вот так исчез и даже не попрощался.
– Ух ты! – опять восхитилась Алиска. – красавчик и еще рыцарь! Так только в кино бывает! Ничка, ну познакомь меня с ним, а?
– Ага, – рассеянно пообещала Вероника.
И подумала: «Интересно, когда Воронов сказал, что у них еще все впереди, он имел в виду эту самую болезнь альцгеймера или все-таки что-то другое?»
* * *
– Это Орландо Блум, что ли? – пихнув подругу под локоть, спросила Алиска.
– Что? А? Где? – Вероника спохватилась, заметив, что из абстрактного орнамента, который она механически рисовала с самого начала урока литературы, как-то незаметно получился чей-то профиль. – Почему Блум?
– Ну этот, который Леголас. Не знаешь, что ли?
– Ничего не Блум. И не Орландо. И вообще он противный, твой Леголас. Высокомерный воображала.
– Ничего ты не понимаешь! – возмутилась Алиска, да так громко, что Маргоша, нудным и одновременно торжественным голосом вещавшая что-то про удалого купца Калашникова, запнулась.
– Что там у вас, третья парта? – грозно спросила она.
– Ничего, – ответила Вероника, потихоньку пряча изрисованный листок под учебником.
Интересно, почему в школе всегда такую скукоту на литературе изучают? Вот не знала бы она Лермонтова раньше, после этих уроков и вовсе бы его читать не стала.
Пока эту песню дочитаешь, челюсть от зевоты вывихнешь. Понятно, что раньше другой ритм жизни был. Делать нечего, сидишь и часами под гуслярский звон чего-нибудь напеваешь, да еще причитываешь и присказываешь. А сейчас хотелось бы чего-нибудь попроще, без причитаний. И что-нибудь живое и настоящее. И ведь есть у Лермонтова совершенно потрясающие стихи и поэмы. «Мцыри», например.
Вероника знала эту поэму почти наизусть, и каждый раз, перечитывая, чувствовала, как мурашки бродят по коже. Вместе с незнакомым юношей она бежала из заточения в грозу, навстречу дождю и ветру, слушала, как воет в далеком ущелье шакал, и смотрела, как скользит луна над горами, как высоко в небе летит птица…
И плакала, когда умирающего беглеца несли обратно в тюрьму.
Вероника хотела бы научиться путешествовать сквозь время только для того, чтобы спасти этого беглеца. Успеть хотя бы в последний момент. Например, застрелить того барса. Или пусть бы Воронов застрелил. Интересно, он бы не испугался? Наверняка нет. Уж если его не напугала Ирэна Степановна, детсадовская воспитательница, то у горного барса вообще не было никаких шансов.
А еще Вероника хотела бы тоже «взглянуть на дальние поля» – так, чтобы самой выбирать дорогу, а не ехать туда, куда решили родители. Может, в этом году попробовать поговорить об этом с папой? Он наверняка поймет, ведь первый раз «Мцыри» они читали с ним вместе, и у него тоже блестели глаза и вздрагивал голос – на тех же строфах, от которых Веронике хотелось плакать…
– Эльфы – классные, – настаивала Алиска.
– А вот и нет.
– Они красивые, ловкие и вообще бессмертные!
– Эльфы – ненастоящие, – сказала Вероника. – И вообще, мне больше нравится Арагорн. – И задвинула листочек с рисунком еще дальше под учебник.
На самом деле она думала не о каких-то эльфах, а о Воронове. Он ни капельки не похож на этого дурацкого Леголаса. Может быть, на Арагорна. Чуть-чуть. Только Воронов был настоящий.
В кошмаре первых дней детсада Вероника выжила только благодаря ему. Так получилось, что она попала туда довольно поздно – болела. К тому времени все в группе уже более менее сдружились и разобрались в местных порядках, наверное похожих на условия жизни в монастыре, откуда сбежал Мцыри. А местная надзирательница, то есть воспитательница Ирэна Степановна, точно дала бы фору тамошним монахам.
Вероника еще не успела сориентироваться среди новых лиц, как у нее уже обнаружился странный преследователь – худенький мальчик с узким лицом и быстрыми хитрыми глазами. Стоило Веронике взять в руки местную куклу – просто посмотреть, – как он вырвал игрушку у нее из рук и отскочил в сторону. А затем, гнусно улыбаясь, оторвал кукле голову и швырнул в Веронику обезглавленное тело с беспомощно воздетыми руками. Ей сразу же вспомнилась искалеченная скульптура Ники, которая когда-то так напугала ее. А потом к ногам подкатилась, жутко шлепая по полу растрепанными волосами, пластмассовая голова с распахнутыми от ужаса ярко-голубыми глазами и ярко-белым срезом на месте шеи. Вероника вскрикнула и попятилась. Тут конечно же появилась воспитательница, благополучно пропустившая сам момент обезглавливания.
«Как не стыдно, Мурашова!» – не тратя времени на разбирательство, завопила она.
Вероника попятилась еще быстрее – на этот раз от искаженного гневом человеческого лица. Она не привыкла ни к таким злым лицам, ни к таким крикам. Мама всегда разговаривала с ней спокойно, даже когда сердилась. А папа вообще никогда не ругал. Когда Вероника делала что-то не то, он просто объяснял, почему это неправильно, и иногда сам так огорчался, что ей становилось стыдно и хотелось больше так не делать. А воспитательница орала так, что стало сразу понятно: Вероника совершила что-то чудовищное и непоправимое.
«Первый день в группе, Мурашова, и уже сломала куклу! Тебе не стыдно?»
Отступать от кричащего лица воспитательницы было некуда – Вероника уперлась спиной в стену и беспомощно тихо заплакала. Что, впрочем, ничуть не смягчило суровую Ирэну Степановну.
«Все-таки стыдно, да? – удовлетворенно заметила она, вглядываясь в лицо девочки. – Вот, учись ценить чужой труд. Растете нахлебниками. Родители разбаловали, покупают вам барби по тыще рублей, а вы не понимаете. А мы в наше время сами себе кукол из картона делали – и ничего. А кто из вас, Мурашова, вырастет? Сейчас вы куклам головы отрываете, потом птичкам, а потом… Подумай, Мурашова, а если бы она была живая, ты бы ей тоже голову оторвала?
А если ей сейчас больно, а? Ты ведь вот так просто взяла и убила ее».
Ирэна Степановна величественно указала на останки куклы, и Веронике показалось, что голубые пластмассовые глаза на оторванной голове моргнули и из одного глаза выкатилась слезинка. Вероника всхлипнула и заплакала сильнее. За спиной воспитательницы корчил ехидные рожи истинный убийца бедной голубоглазой куклы.
А перед прогулкой, когда все одевались, он отнял у Вероники шарф, пребольно толкнув ее при этом. Пришлось гоняться за ним по всей раздевалке. Устав и взмокнув под теплой курткой, Вероника все-таки добыла украденное, но шарф уже был испачкан следом чьего-то ботинка и украшен безобразной зацепкой. Вероника опять чуть не расплакалась, представляя, как вечером влетит от мамы за неаккуратность. Вообще она не была плаксой и никогда столько не рыдала за один день, сколько в этом дурацком саду. На прогулку она, конечно, из-за этого опоздала. И опять получила выговор от Ирэны Степановны. От ее резкого голоса и цепкого взгляда Вероника уже начинала вздрагивать.
Когда рисовали цветными фломастерами сюжеты из сказок, Вероника немного расслабилась. Рисовать ей всегда нравилось, и получалось хорошо. По крайней мере, папа хвалил и говорил, что у нее задатки настоящего художника. Правда, мама просила не забивать ребенку голову ерундой. А папа отвечал, что это не ерунда.
И что задатки – это не значит, что Вероника уже великий художник и может почивать на лаврах. Скорее, наоборот, – если она будет много тренироваться и рисовать, когда-нибудь может стать настоящим художником. Но может и не стать. Особенно если начнет почивать на этих самых лаврах прямо сейчас. Рисовать Вероника любила, поэтому тренировалась. На всякий случай.
К тому же почивать на каких-то там лаврах ей не хотелось. Тем более после того, как она узнала, что это те самые лавры, с которыми мама варит суп. Только псих может захотеть спать на сухих листьях из супа.
Иван-царевич на картинке со сказкой получился неплохо, особенно – его конь. Лошади Веронике вообще нравились больше всех животных и многих людей. Жалко, мама этого увлечения категорически не одобряла. Василиса Прекрасная на картинку уже не поместилась, но и без нее было красиво. Вероника надеялась, что рисунок понравится Ирэне Степановне и та станет хотя бы немного добрее. Но только она собиралась сдать готовый рисунок – его выхватили у нее прямо из-под носа. Конечно же тот самый убийца куклы. Гнусно улыбаясь прямо в лицо растерянной Веронике, он быстро скомкал Ивана-царевича с конем, бросил на пол и принялся топтать. И вдруг упал. Растянулся прямо у ног Вероники. А другой мальчик, черноволосый и высокий, поднял скомканную и затоптанную бумажку, аккуратно расправил, отряхнул и положил перед Вероникой.
«Здоровско получилось», – сказал он.
«Помялось», – пробормотала Вероника.
Под внимательным взглядом нового мальчика она смутилась и раздумала плакать. Сколько же можно! Не плакса она ведь на самом деле.
«Все равно красиво», – повторил он.
Убийца куклы поднялся и замахнулся на него кулаком, но черноволосый обернулся и хмуро посмотрел на него. Убийца нерешительно остановился.
«Он извиняется», – вдруг сказал черноволосый Веронике.
«Я?» – удивился убийца тонким голосом.
«Извиня́ется», – с нажимом повторил черноволосый, продолжая смотреть на убийцу.
Тот шмыгнул носом, дернул плечами, потоптался и неожиданно сказал:
«Ну и ладно, очень надо. – и, боком протиснувшись между Вероникой и столом, быстро пробурчал: – извини».
Ирэна Степановна, принимая мятый и истоптанный рисунок Вероники, недовольно поморщилась и сказала:
«Какая ты все-таки неряха, Мурашова!»
Но Веронике было уже почти все равно. Она посмотрела на черноволосого мальчика, и тот ей кивнул. Вероника улыбнулась в ответ. Подумаешь! Много понимает эта Ирэна Степановна. Папе бы тоже рисунок наверняка понравился.
Так Вероника познакомилась с Димкой Вороновым.
* * *
Еще несколько раз Вероника замечала рядом с собой узколицего убийцу куклы, но все время тут же оказывался и Димка Воронов. И убийца сейчас же молча и трусливо исчезал.
А после истории с вареной морковкой Вероника вообще зауважала Воронова. Почти как папу.
Вареную морковку она терпеть не могла и всегда потихоньку вынимала из супа. Мама, конечно, ругалась, когда замечала, но все равно никогда не заставляла Веронику доедать то, что та не хотела. Иногда пыталась уговаривать, но не заставляла. К тому же тут на помощь всегда приходил папа.
«Не дави на нее, Люся, – говорил он, когда мама уж слишком настойчиво и сердито твердила Веронике про пользу, например, творога и тушеных овощей. – Организм сам знает, что ему сейчас нужно».
«Мой организм очень хочет сейчас тортика, – немедленно замечала Вероника. – Или мороженого. Лучше крем-брюле. Можно смородиновое. Но прямо сейчас».
Такие заявления, конечно, редко заканчивались покупкой тортика. Обычно бдительная мама вспоминала что-нибудь вроде:
«Это, интересно, которая часть твоего организма хочет мороженого? Горло, которое еще вчера болело?»
Но как бы то ни было, противную вареную морковку или, например, переваренные желтки из яиц Веронику доедать никогда не заставляли.
А тут на обед в детском саду дали не просто каких-то несколько кружочков морковки в супе, а целую тарелку отвратительной, ужасно пахнущей, грязно-оранжевой вареной моркови. Веронику замутило от одного запаха. Она попыталась сейчас же сбежать из-за стола. Может быть, стоило сделать это как-то незаметнее – и тогда бы все обошлось. А так Ирэна Степановна этот побег конечно же заметила и заорала: