– Это что? Твое сердце. Ниже? Может быть, тебе лучше в столовую сходить?
Молодой пожал плечами, он рисовал в голове схему поиска. Он мысленно обшарил каждый уголок Москвы и ее запределье, он видел, как страдают дети, вряд ли он остановит себя, чтобы не сорваться на этом чудовище. Дверь открылась, задев вешалку, задребезжали стекла, ворвался мужчина, напоминающий бегемота, голодного или ошпаренного.
– Мне нужен мой сын, – запыхавшись произнес он. – Леня. Пятнадцать лет. Он ушел ночью и не вернулся. Я прошел все отделения.
Он увидел Мурата и резко направился к нему.
– Вы его нашли? Где он?
Молодой перехватил руку и не смотря на свои шестьдесят кило при росте сто восемьдесят смог усадить мужчину.
– Это не он. Мы делаем все возможное. Не нужно ходить по всем отделениям. Мы сами делаем рассылку.
Мужчина пусть и сидел, но был на низком старте.
– Не доверяю я этой технике. А вдруг… Вы должны знать, – из последних сил произнес мужчина. – Он пропал в вашем районе.
– Этого мало, – ну как объяснить отцу, что их отделение сделало бы все, здесь опытные и бывалые сотрудники, только было бы за что зацепиться.
– Сделайте что-нибудь, – вошедший упал на стул, схватил холодный чай со стола Ленина и сделал большой глоток.
Что они могли сделать? Никаких улик. Он работает чисто – люди как будто сами закрывают глаза. Они теряют память. Он читает заклинание. Его нет?
– Что-нибудь…
Мужчина как будто стал задыхаться. Воздух смешался с потоком несбывшихся надежд, ожиданий счастья и горестных вздыханий.
– Мне кажется ему плохо. Он же астматик. У него есть этот… ингалятор? Да быстрее же!
Молодой быстро нащупал в кармане ингалятор, отдал Ленину (опытный сотрудник взял на себя ответственную задачу по спасению жизни), а сам снял пиджак и стал им обмахивать. Мужчина стал приходить в себя.
– Порядок.
Мужчина повертел головой, посмотрел на все что было в кабинете, умаляя искать, сажать всех (он злобно посмотрел на Мурата), сотворить чудо. Молодой вывел его, проговаривая уже заученный текст:
– Все будет хорошо. Наверняка он позвонит, чтобы потребовать выкуп. Не волнуйтесь о сумме, мы сможем помочь. Нам выделяют для этих целей. Будьте дома и старайтесь никуда не выходить. Возможно он вернется. Вы же знаете молодежь. Как они любят искать приключения.
Ленин допил остатки чая.
– Что со мной? – крикнул дагестанец.
Да, этот Мурат.
– Распишись и на все четыре. Лучше к маме. Чтоб не волновалась.
7
Ленчик верил в бога. Точнее верил в то, что говорят родители. Любая проблема решалась не самолично родителями, а как бы богом. Раз в неделю в воскресение, святой день (так они прозвали), все было немного иначе, чем в будни. Просыпались с рассветом, молились, завтрак был постный без соли и сахара, не говоря уж о молоке. Заходили в церковь, где слушали пастора. Ленчику не всегда было понятно, о чем говорит молодой дядя, спрятавший свою молодость под бородой и платьем, но спрашивать родителей он не смел – если им понятно, то наверное и ему должно быть. Еще они в этот день много крестились – проходя мимо храма, какой никакой часовенки с крестиком, они тремя сложенными вместе пальцами сперва касались лба, потом – солнечное сплетение, затем клали перст на правое и левое плечо, и наконец завершали обряд опустив руку, совершая поклон. В обед был постный суп. Вечером смотрели канал «Спас», где на прямой линии священник отвечал на разные вопросы. Например, где мы. Потом шло кино. Последний фильм, что они смотрели был «Подранки», где четверо детей остались сиротами…
Ленчик заплакал. Он старался делать это незаметно, но здесь было не более чем 15 квадратов, скрыть эмоцию, как и другие звуки были труднее всего. Он старался не пить, чтобы не испытывать малой нужды. Конечно, ныло под ложечкой, он мечтал о постном супе и канале с скучным ведущим в рясе.
Прошла ночь – было темно и определить время суток помогало внутренне чутье. Обычно ночью он шел в туалет, потом засыпал и просыпался с папиным «Сделай мне кофе послаще». Теперь его разбудил озноб, его колотило, зубы стучали, он пытался кусать губы, чтобы успокоиться, но дрожь не проходила, напротив она стал гуще подробнее, обрастая новыми вопросами.
Что он сделал с девочкой? Это же она кричала? Конечно она. Тогда почему никто не слышит? Почему я не могу кричать? Потому что страшно. Мне страшно. Потому что там маньяк из «Молчания ягнят», он хочет выпить твою кровь и сделать из твоей головы вазу для фруктов.
Снова крик? Или мне послышалось? Крик от боли? Послышалось. Да нет, ей больно. Больно… это ужасно. Боль – это когда что-то ломают, когда трудно дышать и думать. Ты думаешь о… , ты… не выходит, ни о чем, кроме этой бо-боли ты не можешь думать. Верит ли Лола? Если так, то чем больше верующих, тем больше вероятности, что придет спасение. Ждать полицию? Крепкий орешек ворвется, и вынесет на своих руках с криком «Умрите, гады!» Да нет же! Не нужно его беспокоить. Зачем? У меня есть бог. Спасибо, мама, папа, что познакомили меня с ним. Теперь он меня знает и будет навещать по воскресениям. Только сегодня не воскресение! Хватит кричать. Это невыносимо. Мама, папа, где его искать? Ему нельзя позвонить, но может быть есть способ, чтобы он услышал.
– Ты чего бормочешь?
Он не сразу услышал. Внутренний голос пугал его, он почти обездвижил его конечности.
– Молитву? – предположила Поля.
– Да… тебе все известно, да?
– Мне известно то, что очевидно.
– Тут блин темно, пахнет мочой и дышать уже нечем, кажется и вода…
Ленчик задыхался.
– Роб…но ты пойми он тут вроде как старший.
– Что? Да какая разница кто здесь старший. Мы здесь увязли по самый чижик, нас убьют, съедят, с нами явно сделают что-то ужасное, а тут старший, младший…
Волосы взмокли, по вискам катились капли, руки взмокли, веревка стала ощутимее. Веревка состоит из таких тоненьких волокон. А каждое тоненькое из еще более тонких. Тонюсеньких!
Тем временем Поля говорила. Возможно, она тоже постоянно искала пути спасения, но при этом говорила. На такое способны только девушки.
– Что нам делать, кроме как придумывать для себя спасение. Лола читала стихи. Роб…
– Кашлял?
– Это он последние дни. А как только я пришла, он мне пел. Читал «Басту». Огромный город. Ночной проспект. Я опоздал на вокзал и уже далеко твой "Экспресс". Но вопреки всему – мои разбитые мечты, я превращу В цветные сны, в которых, как и прежде – ты со мной! В которых, как и прежде – ты со мной!
– Хватит! Если это маньяк, то… Он хочет выкуп.
– Или отрезать что-то как… дай-ка вспомнить, как маньяк.
Пропиленовые нити не поддавались. Ленчик редко стриг ногти. Только тогда, когда мешали стучать по клавишам. Некоторые были ломкими, но ноготь на большом пальце правой руке можно смело отнести к категории «режет все».
– Почему ты спокойна?
– Наверное потому, что уже умирала раз семь. Родилась недоношенной, вырезали гланды. Со мной вечно что-то происходит.
– Гланды – это нормально. Мне тоже в восемь вырезали.
– Потом школа в Жуковском, там, где самолеты. Как только «Макс», все как с катушек. А я боюсь летать. Однажды меня так напугали, что наш самолет разобьется, что мы всмятку, что ничего не светит, что надо выбираться и на всех парашютов не хватит.
Одна ниточка поддалась. Славно.
– И тогда я в истерику. Лежала в 6-й детской. Воспитательная психиатрия, блин. Там при мне мальчик в окно, вены резали. Я думала, что могла же себя в самолете как-то попридержать. Жизнь пошла бы по другому сценарию…
Роб задергался.
– Что с ним?
За ночь темнота обрела какие-то явные координаты – где были дети, ведра, должно быть окно. Роб занимал больший квадрат – ранее он делил с соседкой Лолой, теперь был один. Никому не хотелось даже предполагать, что там в двух метрах… нет, все хорошо. Просто он слаб, и нужно только поспать, успокоиться…
Дверь открылась резко. Не было той медлительности. Как будто человек торопился. Он быстро внес ведра – поменял грязные на чистые, выругался как животное, нашедшее падаль уже негодную в пищу. Взял швабру и стал мыть. На этот раз Ленчик не пытался говорить. Он смотрел на действия этого робота, машинально выполняющего какую-то загадочную программу – украл, связал, приходит, приносит воду, моет… У любой машины есть задание, конечная цель, заложенная в систему – вот бы знать.
Мужчина вышел также быстро, как и вошел.
– Почему нас не кормят? – спросил Ленчик, продолжая пилить. Он продолжал пилить все время, понимая, что в темноте заметить одну порванную ниточку невозможно.
– А нас не кормят, – произнесла Поля.
– То есть как?
– Вот так.
– Но это же кипец просто.
– Кипец. Первые два дня трудно. Потом проще. Просто пьешь. А сейчас прости, я должна сходить в ведро… надо же, я смущаюсь, как будто делаю это впервые.
Было темно. Можно было покрыться краской любого цвета, пятнами, иметь сбитую прическу и справлять нужду. А что? Ленчику тоже придется это делать. Да, но как она это делает, если связана?
– Для этого у меня и развязаны руки.
Ленчик смотрел на щель, откуда непрерывно доносились звуки. Говорили двое. То, что их двое утешало.
Мужчина смотрел на сидящего за столом ребенка.
– Ишь, – промычал он.
– Не хочу, – девочка отшвырнула от себя тарелку. Он поднял тарелку, подошел к столу, где среди вороха газет и коробок от пиццы, стояла кастрюля, и налил половником зеленоватую жидкость.
– Ишь, – он силой влил содержимое ложки ей в рот.
Он не мог говорить. Мешали какие-то проблемы в ротовой полости. Девочку вырвало. Он поднял руку, но остановился. Девочка подняла голову – в волосах спуталась каша из пыли, капустного супа и мошек.
8
Будильник прозвенел грубо. Кот пробежал мимо склоченного белья и задел старое покрывало сломанным хвостом. Он был рыжим, имел кличку Крючок, но редко на нее отзывался.
В комнату вбежал Коготь. Имя он свое получил только для того, чтобы вправе сочетать себя с рыжим. У него были разные глаза и отзывчивый характер. Крючок и Коготь. Есть в этом что-то пиратское.
– Крючок!
– Коготь!
Последний рванул в сторону кухни, влетел туда и в два прыжка оказался на коленях пожилой женщины.
Баба Аня была затворницей. Она почти не выходила из дома. Сперва у нее был только телевизор, который от перенапряжения моргал круглые сутки. Можно понять – одинокий человек, нет подруг, работы и увлечений. Год назад случилось страшное – ящик погас, а это значит – целые сутки без новостей, шоу и сериалов. Кто-то пожмет плечами, кто сразу вызовет мастера, наша старушка растерялась. Как? Что? Это конец? Она не могла смыслить завтрак без «Супруг», продолжала мешать тыкву с морковью под «Улицу разбитых фонарей», к обеду варила свеклу с майором Павлом Семеновым и заряжалась к вечеру «Игрой престолов». К тому же начался новый «Твин Пикс». И тут тишина. День не мог начаться. Она вышла на лестничную площадку и закричала.
– Бо-же!
– Люди!
Из соседних квартир на площадке и наверняка из тех, что ниже и выше повыскакивали, взъерошенные, напуганные, только на мгновение, чтобы запереть дверь на все замки (и верхний тоже), вызвать все «нули» (02,03), и вот уже скорая с полицией на всех парах мчится и через считанные минуты будут здесь, чтобы решить этот загадочный крик. Но это могло бы, конечно, быть, и без полиции, просто смирение – там живет одна психованная, мы ее обходим…если бы здесь жил кто-то еще. Кто-то еще…
– Кто-нибудь!
Этот крик должен был привлечь внимание. Что сделаете вы, если услышите крик о помощи? Броситесь к телефону? Правильно. А лучше спринтовать к месту опасности. Чтобы самому все решить. Или… пройдете мимо? Знаю, такие тоже могут быть.
Но хорошо простывший голос так и остался в этом доме… в доме, в котором никто не жил. Дом был аварийным. Не было ни электричества, ни других причин цивилизации. Дом спрятался в полях фильтрации, проще говоря в отстойниках. Место, благодаря которому дом оставался в тени. Сюда захаживали только хроники и потерявшие нюх собаки. Ходили рабочие, ездили машины, но старый дом о пять этажей с проваленной крышей и малопривлекательным обзором, мало кого трогал.
Здесь когда-то жили рабочие, совсем недолго, потом и рабочие сделали вывод, что жить и работать в таком смраде нереально. Это они так думали. Только не баба Аня, которая однажды ушла из дома, оставив дочке квартиру. Идти была некуда, какое-то время мыкалась по вокзалам, на станциях помощи «Красного креста», пока не набрела на этот угол. Прошло три года, как врачи поставили диагноз аносмия (полная потеря обоняния), хронический насморк и торговля на улице тому причина. Поэтому обретя новое жилье, она не заметила огромной разницы – рядом жбаны с фекалиями или лес с речушкой. У нее была крыша над головой, дверь с щеколдой и карточка, на которую падала пенсия. Внутри было тепло благодаря рабочим, которые провели ей электричество и достали пару обогревателей. Еще они могли достать телевизор, любую еду за пенсию. Ее все устраивало – не было уличной суеты, выхлопных газов (была другая эйфория, но с ней она чувствовала себя прекрасно). Дочь сюда не дозовешься, но у нее были коты, с которыми она могла говорить. Они ей заменяли подруг, бесконечные сериалы и дочь, что объявилась только на второй год.
Дочь объявилась здесь неспроста. Она нашла жильца, который был готов въехать сюда. Он платил хорошую сумму и ни на что не претендовал. Получить хоть что-то за этот крысиный угол – вершина счастья. У нее были проблемы с деньгами – муж не работал и хотел каждый день мясо.
– Готова? – спросила дочь, прикрываясь платочком. В квартире почти не было запаха с улицы, но смесь сырости и нечистоплотности вызывала брезгливость. К тому же коты не выходили по нужде на улицу. – Нет, да ты что? Скорее.
Она вечно спешила. Эту неприятную процедуру ей хотелось быстро закончить. Ей хотелось как можно быстрее и как можно дальше оказаться отсюда.
– Мне здесь хорошо. У меня котики.
Она привыкла к котам. Пусть у одного было отморожено ухо, а второй слеповат на один глаз и каждый из них метил углы, но они были для нее семьей. А дочь – это почти забытое. И вот она хочет сломать поменять, отвезти к себе… зачем?
– Слушай, мама. Мы не можем их взять. Ты же знаешь, у меня Сашка аллергик. Он весь сыпью покрывается, потом лечимся.
– Крючок! – закричала баба Аня. – Коготь!
Коготь вылетел из-под клетчатого покрывала и взобрался по шерстяной одежде бабы Ани.
– Крючок!
Но последний как будто ничего не слышал. Они и не слышал. Отмороженное ухо, возможно два…
– Ну все, такси ждет. Все вещи?
Вещей почти не было. Дочка сразу не согласилась брать одеяла – антисанитария прежде всего.
– Ну все выходим, – Где ключи? Что? Нет ключей.
А зачем ключи. Дверь просто закрывалась на щеколду, да еще можно было забивать досками.
– Ключей нет? Как же я… Он же…
Дочка волновалась – не было ключей, мать тормозит поезд, место дьявольское просто. Однажды ногой в деревенский туалет провалилась – на неделю веселье. Сейчас веселье повторилось.
– Я никуда не уеду без моих котиков.
Ну вот и провалилась! Получила аванс и если через полчаса эта старая дура не согласится уехать, явится он… у него была только одна просьба, чтобы к трем часам никого здесь не было. И он заплатит тройную сумму. Конечно, можно было взять этих блохастых… нет, есть варианты куда проще:
– У меня есть теплая кровать, холодильник с твоими любимыми галетами, телевизор, и его не обязательно выключать.
Часы тик-так, тик-так. Ну давай же!
– Они же без меня погибнут. Они так привыкли ко мне. Они же совсем одни в этом мире.
Теперь старушка плакала.
– Когда я нашла этот дом, то первые кто меня посетил, это котики. Мне было холодно, они прижались ко мне.