Интернат был немаленьким, сюда отправляли на перевоспитание из многих районов Союза, наверное, из-за удалённости от цивилизации. Тот посёлок, в котором мы остановились, был единственным за многие десятки километров. Здесь находилась какая-то насосная станция, обслуживающая хлопковые поля.
Сбежать отсюда можно было, если на воле кто-нибудь поможет. Как мы, обменявшись с узниками одеждой. И если у беглецов есть капелька ума не засветиться с каким-нибудь неправильным поступком.
Деньги есть, панамка есть, даже солнцезащитные очки мы предусмотрели. Садись на автобус, и поезжай подальше из этого прожаренного места. Я на это сильно надеялся, потому что Зямке нужен был небольшой отдых.
Распорядок в этом интернате почти не отличался от нашей родной колонии строгого режима, разве что вечером здесь было больше свободного времени.
Ребята нашего возраста, помимо учёбы, занимались народными промыслами. Было гончарное дело, своя гончарная мастерская, где мальчишки пытались делать посуду. Даже получалось! Тогда эти произведения искусства раскрашивали девочки из посёлка, настоящие мастерицы.
Я даже не поверил своим глазам, когда увидел, с какой радостью ребята брали в руки глиняные изделия, побывавшие в руках девочек.
Здесь я и спрятал Зяму, который с удовольствием начал разминать глину.
А я набирался смелости, чтобы пойти к директору прежде, чем нас разоблачат.
Вы спросите, почему не разоблачили сразу? Неужели воспитатели не знают своих воспитанников в лицо? Знают, конечно, просто нас прикрывали ребята, посвящённые в нашу историю, а стукачи повывелись пока. Почему? Да потому что в интернате вводилось частичное самоуправление, выявленных стукачей «не замечали» до поры, до времени. Сейчас они «отдыхали» в карцере, по надуманному обвинению.
В сотый раз взвесив все «за» и «против», я решил не откладывать знакомство с директором.
Собравшись с духом, вошёл в административный корпус.
Вместо секретаря в приёмной сидел мужчина в камуфляже.
- Ты к директору? – спросил он, подняв на меня взгляд. Я кивнул. Мужчина нажал кнопку на интеркоме, сказал:
- Артур Ниязович, к вам новенький…
- Пусть зайдёт, - ответил директор. Я только шмыгнул носом: кого мы хотели обмануть?!
Директор сидел за Т-образным столом. Не предлагая мне сесть, он вопросительно смотрел на меня.
Я постарался встать по стойке «смирно», по старой привычке рука метнулась ввысь:
- Воспитанник… Санька М. прибыл!
- Как, как? Санька М? – мне всё-таки удалось удивить директора.
- Представляться как-то надо, имя настоящее, а фамилию мою знать слишком опасно.
- Чем же может быть для меня опасна твоя фамилия? – презрительно скривился директор.
- Не для вас, для детей, воспитанников интерната.
- Хм… Рассказывай.
- Может, лучше показать? – директор пожал плечами. Тут ожил интерком:
- Артур Ниязович, у вас на столе свежая сводка. Это срочно.
Директор взял со стола почту, а я начал раздеваться.
Артур Ниязович настолько увлёкся чтением, что даже встал из-за стола, и не заметил, что я разделся догола. Подняв на меня глаза, даже не удивился. Я, между тем поставил ногу на стул, размотал бинт, и в нос шибануло тухлятиной. Рана загнила.
-Тринадцатый, значит? – рассмотрел мой номер директор, - Счастливчик! Ещё кто-нибудь выжил?
- Мой друг, Зосима, - Директор попросил меня повернуться спиной.
- Что у тебя с… с ногами? – не решился он назвать заднее место своими словами.
- Собаки. - пояснил я, - Пытался весной сбежать.
Артур Ниязович ослабил воротник душившей его рубашки, сказал в интерком:
- Баирма Пурбаевна! Срочно ко мне в кабинет! С реанимационной аптечкой! Пока не одевайся, - сказал директор мне, - сейчас врач осмотрит, мне кажется, тебе нужно срочное лечение.
- Коламбек! – опять наклонился он к интеркому, - Срочно второго новенького в изолятор!
- Шайтан! – Артур Ниязович с силой потёр своё лицо! – Дурак старый! Хотел поиграться! Приглядеться хотел: что за странные мальчишки здесь появились? Почему воспитанники притихли?
Пока Директор интерната корил себя, повернувшись к зарешечённому окну, я спросил:
- В сводке сведения о нас? – директор кивнул, не глядя на меня, - В машине было трое раненых. Как они?
- Все мертвы. Пулевые ранения, несовместимые с жизнью. В сводке сказано, что произошла ошибка… Какая, нахрен, ошибка?! – стукнул кулаком директор по раме, отчего жалобно зазвенели стёкла.
- Сколько вас было? – не поворачиваясь ко мне, спросил Артур Ниязович.
- Семнадцать. Не считая мёртвых. Это здесь, в Ташкент ещё уехали одиннадцать…
В это время вошла женщина в белом халате, и остановилась, не в силах сказать ни слова.
- Осмотрите мальчика, Баирма Пурбаевна, окажите ему первую помощь, и проводите в изолятор. И не спрашивайте меня ни о чём, и никому ни слова!
- Я всё понимаю, Артур Ниязович! – обрела, наконец, дар речи женщина, - Но это уже слишком!
Директор что-то гневно крикнул на своём языке, врач ответила, доставая из саквояжа жестянку со шприцами, бинты и мазь Вишневского, как я понял по запаху.
Врач долго выбирала место, куда поставить мне укол, обработала незажившие раны на спине, потом на ноге.
- С ногой надо серьёзно работать, молодой человек. Придётся полежать.
- Некогда мне отлёживаться, Баирма Пурбаевна! – решился я, - Артур Ниязович, мне надо позвонить, я надеюсь, за нами приедут!
- Есть, кому звонить? – хмуро спросил директор, посмотрев на меня. Я уже почти оделся. – Нам выйти?
- Не стоит, - улыбнулся я, - всего несколько слов… Как отсюда выйти на межгород?
- «Девятка», потом «восьмёрка», дальше код своего города, номер.
Я набрал номер, послушал гудки.
- Да! – услышал я.
- Алё! Это Саша.
- Слушаю тебя, Саша.
- Мне нужен папа, - сказал я условную фразу, и связной не удержался, спросил, волнуясь:
- Сашка?! Ты?! Живой?! Ты где?!
Свобода, как она есть.
…В какой-то книге я прочитал объяснение, почему рабы такие ленивые. Сейчас я сам понял, почему. Когда ты целый год не знаешь отдыха, будешь рад просто лежать, глядя в потолок, и тебе не будет скучно, будешь прислушиваться к своему телу, как гудит каждая мышца, выгоняя накопившуюся усталость, как отдыхают косточки. Вот только раны начинают болеть и чесаться, заживая.
Изолятор показался нам с Зямой раем. Мы лежали и ничего не делали. О прошлом старались не вспоминать, думали о будущем. Не знаю, о чём думал мой друг, я думал, что нам делать, когда нас заберёт к себе отец.
То, что в покое нас не оставят, было понятно, то, что нас постарается спрятать отец, тоже понятно.
Но кончится лето, нам надо в школу, и так год потерян. Если не закончить среднюю школу, у нас нет будущего, кроме воровского, или бандитского.
А мне это не нравится. А что тебе нравится? – спросил я сам себя. Даже сейчас не знаю, кем хочу быть. Зачем тогда просился на Землю?
Хотел прожить счастливое детство?! Беззаботное! А потом за меня решат родители, устроят в институт? Что только в голову не лезет, когда нечем заняться!
- Зяма! – позвал я, - Зям!
- Что? – спросил меня мальчик.
- Ты кем хочешь стать, когда вырастешь? – Зяма не ответил.
- Что ли, не думал? – повернулся я к нему.
- Не думал, Сань, совсем не думал. Куда ты, туда и я.
- А если я женюсь? – задал я вопрос. Зяма даже на кровати перевернулся:
- Ты?! Женишься?! – и в глазах его замелькали чёртики, а рот расплылся в улыбке.
- А что? – скис я, - Не возьмут? Настолько страшен? – Зяма смутился:
- Причём тут «страшен»…
- А в чём? Я же не всю жизнь буду мальчиком десяти лет. Вырасту, надеюсь. Зям, у меня девочка любимая, есть. Ниночкой зовут. Мы с ней поклялись через девять лет пожениться. А теперь я даже написать ей боюсь. Я и так был страшненьким, а теперь… - я махнул рукой и отвернулся.
- Не знаю, Саша, - задумчиво произнёс мой друг, - Конечно, на лицо твоё без содрогания смотреть трудно, но для меня, например, ты самый красивый пацан, из всех, кого знаю. Значит и девочка, если любит тебя, будет видеть в тебе настоящую красоту.
- В Москве, я слышал, есть челюстно-лицевые клиники. Даже детские. Там после аварий человеков собирают, - вспомнил я, - наверное, дорого.
- А что, за это надо деньги платить? – удивился Зяма.
- Ты видел, как мне щёку зашили? – усмехнулся я, - Это бесплатно. Думаю, за деньги сделали бы так, что не видно было бы. Может, в детдом пойти работать? Дети будут бояться и хорошо себя вести.
- Сань, не надо, не мучай себя. Если ты говоришь, надо добыть деньги, значит, будем добывать деньги! А Ниночке своей напиши, что попал в аварию, осколками посекло лицо.
- Уже год прошёл, Зямка, как мы расстались, я пишу ей письма, а ни одного ответа не получил. Потому что нет у меня обратного адреса. Знаешь, как хочется получать письма?
- Знаю, Сань. Мне теперь никто не напишет, - горько вздохнул Зяма.
- Не тоскуй, Зямка! У тебя теперь друг есть! – решил подбодрить его я.
- У тебя тоже! – ответил мне Зяма.
За нами приехали на обычном такси. Доктор перед этим написала мне подробные рекомендации, как лечить раны, иначе могу остаться без ноги, директор лично проводил нас до машины, чтобы охрана не подумала, что мы уходим без спросу. Тепло распрощались. Понимаю, что жизнью обязан я Артуру Ниязовичу, при случае постараюсь отплатить. Вот только будет ли он, этот случай?
А теперь на все заверения малыша он будет только улыбаться. Время такое. Если человек хороший, он обязательно поможет бескорыстно, тем более, ребёнку, попавшему в беду. А хороших людей всегда больше, чем плохих. Мне, к примеру, всегда попадаются только хорошие.
Потому что Артур Ниязович предложил нас отправить из Средней Азии через своего знакомого в ГУСИН. Не очень комфортно, зато надёжно. Тем более, что в закрытой душной машине мы ехали только до поезда. Там нас поселили к конвою, в их купе.
Одетые в тюремную робу, мы помогали конвоирам кормить заключённых. Нога начала заживать, я только слегка прихрамывал.
Зэки с неприкрытой радостью ждали нашего появления, передавали записки, которые исчезали в моих руках. Да и просто увидеть детей было для них радостью, хотя сначала сильно ругали наших сопровождающих, что они таскают детей по таким местам.
Сопровождающие объяснили, что мы были в заключении, но уже освобождены. То, что мы не играем в зеков, видно было по нашим угрюмым страшненьким лицам.
Если раньше Лиска радовалась моей улыбке, которая преображала моё некрасивое лицо в симпатичное, то сейчас я старался не улыбаться, чтобы не пугать людей.
В общем, путешествие для нас оказалось совсем не утомительным, а наши сопровождающие старались нас откормить, чтобы папа узнал своего сына.
Папа схватил меня в охапку, прижал к себе, и, не стесняясь, заплакал, увидев, во что я превратился. Он легко держал меня на руках. Я весил около двадцати килограммов.
Жорка был где-то в «командировке», не смог встретить своего брата.
- Пап, познакомься, мой побратим, Зосима. Мы вдвоём, возможно, единственные, кто вырвался из плена.
Зяма, пока меня папа держал на руках, держался за меня, со страхом ожидая, что нас разлучат.
- Почему твой друг такой испуганный? – удивился отец.
- Он боится меня потерять, папа, мы теперь надолго вместе. Зяме надо прийти в себя, он слишком много видел страшного.
- А ты, сынок? – отец ласково гладил меня по голове.
- Я терпеливый, папа, меня лечила от испуга одна колдунья. Может, потому мне пришлось немного легче.
Когда мы излили первые радости от встречи, папа изложил мне свой план.
Нас перевозили в Москву, там легче затеряться. Подлечимся, потом приступим к тренировкам, потому что такие, как мы, очень нужны для их организации.
Я даже боялся спросить, о какой организации идёт речь. ОПГ? Какая теперь мне разница?
Мне хотелось просто жить, я теперь узнал, что такое животный страх, не хотел больше пережить подобное.
Поэтому даже ничего не спросил, не выказал ни тени сомнений, а Зяма уже всё сказал: «куда ты, туда и я».
Папа послушал мой рассказ о приключениях и о том, как глупо я попался, расслабившись в «раю».
- Благими пожеланиями всегда был устелен путь в ад, - пробормотал он, - Вероятно, твой второй отец не до конца тебе поверил, вероятно, думал, что ты просто боишься стать для них обузой. Он же запретил тебе воровать?
- Запретил! – вздохнул я, - Даже в карты играть запретил.
- Вот видишь! Где ещё может взять деньги такой малыш? Только у мамы с папой. Вот он и подумал, что ты стараешься таким образом уйти от них. Признайся, хотелось пробежаться по портовому городу?
- Хотелось, - согласился я.- Обязательно съездил бы перед отъездом. Только сейчас у меня одно желание: отдыхать.
- Знакомое желание, - покивал папа. - Ничего, поселишься в одном спокойном месте, отдохнёшь, подлечишься, там, недалеко, есть стадион, будешь на нём разминаться. Да и друга подтянешь. За вами будут приглядывать, по мере возможности. Надеюсь, больше не попадёшься? – папа пытливо взглянул мне в глаза:
- Думаю, нет, ты повзрослел, многое понял. Удачи тебе, сын!
Нас поселили в бараке на улице Черёмуховая 5. Это уже в Москве, в рабочем районе.
Бараки бывают разные. Бывают вообще, с проходными комнатами, но у нас был вполне цивилизованный барак, общий длинный коридор, двери налево и направо. Вход из коридора прямо на кухню, без всяких там прихожих. Направо вешалка, налево рукомойник с помойным ведром, отопление печное. Остальные услуги во дворе, в старом покосившемся общественном туалете.
Возле окна обеденный стол и печка, её топили бурым углём. Это такой уголь, который только горит, но не греет, сколько засыплешь, столько и вынимаешь. Но сготовить на плите обед вполне можно.
Готовила Алёнка, не подпускала меня к плите, сердито сопя. Девчонка была с норовом. Знала, что у меня лучше получается, а упёрлась!
Это в первое время она позволила мне сготовить обед, когда нас привели в эту квартиру. Квартира в бараке была однокомнатная, принадлежала одинокой женщине лет тридцати пяти – сорока. Алёнка у неё была единственной дочерью. Нас приняла безразлично, даже с каким-то облегчением.
Как позже оказалось, Алёнка боялась оставаться ночью одна, приходилось соседей просить приглядывать за девятилетней девочкой. Теперь же мы жили втроём, потому что мама Алёнки почти исчезла с горизонта.
По договорённости мы должны были присматривать за девочкой, но девочка есть девочка. Она сразу стала командовать нами. Теперь мы прописались в сарае, где рубили дрова, носили оттуда уголь, также ходили по воду на колодец. Колодец был почти за квартал от нашего дома.
Так вот, попробовав Алёнкину стряпню, я предложил готовить по очереди. Сготовил только один раз, после чего Алёнка разревелась и долго не разговаривала со мной. Пришлось уступить девочке.
Конечно, не весь день мы занимались хозяйством, находили время и поиграть.
Зяма с Алёной вполне нашли общий язык, играл с ней в тихие игры, такие, как в дом, выдумали какую-то страну, даже меня втягивали в игру. К своему удивлению, я испытывал сладость от такой игры, как будто на самом деле был малышом.
Думаю, это естественная реакция организма на перенесённый стресс. Маленький мальчик во мне стремился спрятаться от внешнего мира, старался восполнить потерянное ощущение детства.
Мыться мы ходили в местную баню. Чтобы было меньше вопросов, старались прийти к открытию, почти с утра. Ведь основная масса желающих помыться и попариться приходила вечером, когда баня хорошо прогреется. К тому же, взрослые могли спокойно выпить вечером после бани, без риска выслушать ворчание жены.
Мы не учли одного: соседские мальчишки тоже приходили рано, чтобы можно было пошалить, без окриков со стороны взрослых.