Вслух даю пояснение:
— О русалках ходят разные слухи, но нет научно зафиксированных свидетельств — во всяком случае, в открытых источниках. Нельзя, впрочем, исключать, что наиболее ценную информацию по этой теме держат под спудом. Мотивировка может быть разной, к примеру — безопасность империи.
— Значит, и с водными чарами то же самое? Может, Тайная Стража ими давно владеет, просто не признаётся?
— Гм… Данную гипотезу я, пожалуй, отвергну. Всё же использование чар — это, в отличие от изучения фольклорных героев, моя непосредственная профессия, и тут я могу судить более компетентно. Поэтому повторю вам то, о чём не раз говорил на лекциях: водная стихия, по-видимому, принципиально нам неподвластна — в наш организм словно встроен некий ограничитель. Причём непонятно даже, где именно этот ограничитель находится. Может, оно и к лучшему — водные чары, если верить легендам, слишком опасны, и природа старается уберечь человека от подобных игрушек. Пусть они остаются русалкам, коль уж те действительно существуют, и прочим чудищам…
Последнюю фразу я произношу в шутку, но девочка отчего-то вздрагивает.
— Что с вами, Елизавета?
— Вспомнила кое-что, не обращайте внимания.
— На вас лица нет — вы, вероятно, устали после тестирования. Возможно, нам лучше на сегодня закончить, чтобы вы могли отдохнуть?
— Да, магистр, пожалуй. Сегодня мне как-то не до занятий…
Пока я выбираюсь из-за стола, она спрашивает уныло:
— Вы сейчас снова пойдёте к дяде? Чтобы сообщить, как прошла проверка?
— Это моя обязанность.
— Я понимаю, просто… Не могли бы вы его расспросить, как дела у Мити? Ему ведь наверняка докладывают… Я, конечно, тогда их предупредила, что Митю нельзя допрашивать, ворошить его память… Потом через пару дней спросила у дяди, он ответил, что всё нормально, но подробности не захотел рассказывать. Он на меня рассержен, ну и я не горю желанием с ним общаться, а из замка меня больше не выпускают… Да если б даже и выпустили, к Мите я не могу пойти, я ведь вам объясняла…
— Хорошо, я спрошу у его сиятельства.
— Буду вам благодарна.
Она неловко улыбается; я подыскиваю слова, которые уместно будет произнести на прощание, и тут наше внимание привлекает тихий, но отчётливый звук, идущий со стороны доски-уловителя. Мы одновременно поворачиваемся в ту сторону и замираем от удивления.
Серый прямоугольник постепенно покрывается инеем, словно его прихватил мороз. Иней этот ползёт из центра к краям; слой не сплошной — скорее, плотное кружево, серебристо-холодная филигрань. Процесс сопровождается то ли хрустом, то ли шипением, похожим на скворчание масла на сковородке. Секунд через пять, однако, распространение явственно замедляется; углы доски остаются свободными от узора.
Повисает короткая безмолвная пауза, а потом налёт начинает таять, сдаёт позиции. Серое пространство очищается на глазах, как земля под весенним солнцем; тонкие ручейки стекают на пол, образуя лужицы.
Я стою и смотрю на доску, на этот непритязательный инструмент, который должен был подсказать, есть ли у моей ученицы дар, но вместо этого выдал нечто совершенно неадекватное; во мне укрепляется подозрение, что осень вряд ли будет спокойной.
ГЛАВА 3
Стыдно признаться (впрочем, у меня ведь имеется универсальное оправдание — старость), но Елизавета приходит в себя раньше, чем я. Поворачивается ко мне, и растерянность в её взгляде причудливо сочетается с надеждой и упрямым желанием немедленно разобраться в вопросе:
— Что это, магистр? Такое разве должно быть?
— Нет, конечно. Если бы проверка дала положительный результат, то он проявился бы тотчас же, без задержки, и выглядел бы совершенно иначе… Доска всего лишь изменила бы цвет, чтобы показать характер вашего дара. Красный означал бы огонь, голубой — воздушную стихию, зелёный — живую ткань. Стандартная индикация… И, разумеется, не было бы никакого выплеска за пределы доски, вовне. Она на это не рассчитана в принципе…
— Но намёк, по-моему, очень прозрачный. Нет?
Ученица указывает на лужи, и я усмехаюсь её невольному каламбуру. Формулирую по возможности осторожно:
— Если вы ждёте от меня ответа в том духе, что у вас открылись способности к водным чарам, то вынужден огорчить. Весь мой предыдущий опыт свидетельствует, что даже самые экзотические эффекты имеют, как правило, вполне банальное объяснение. Неисправность доски, к примеру…
— Простите, учитель, но это звучит как-то несерьёзно. Вы же сами мне всегда повторяли, что надо доверять фактам! А этот иней очень похож…
— На что? Договаривайте, Елизавета.
— Я просто хочу сказать, что водные чары для меня — не фантастика, я их видела на реке своими глазами! А теперь вдруг эта доска! Неужели вы просто так отмахнётесь, спишете всё на случайное совпадение?
— Я ни в коем случае не собираюсь отмахиваться, просто хочу предостеречь от поспешных выводов. Феномен же, безусловно, требует тщательного исследования…
— Только дяде пока не говорите! Пожалуйста!
Вообще-то я не склонен к тому, чтобы потакать её подростковым эмоциональным порывам, но в данном конкретном случае её просьба соответствует моим планам. За время своей многолетней службы я пришёл к убеждению, что начальству лучше не сообщать о промежуточных итогах работы, пока оно не потребует этого прямым текстом. Такая тактика позволяет избежать лишних (и зачастую, заметим в скобках, откровенно дилетантских) вопросов, отвлекающих от реальных задач. Гораздо разумнее — подождать, чтобы потом предъявить уже окончательный результат и получить скупую, строго дозированную порцию начальственной похвалы, которая при удачном раскладе когда-нибудь отольётся в иные, более вещественные формы гратификации. Вот и теперь я, пожалуй, повременю с докладом о протёкшей доске, пока сам не разберусь, что к чему.
— Хорошо, Елизавета. Договорились.
— Спасибо! И, знаете, раз уж тестирование получилось такое странное, и история продолжается… Да-да, я помню, что не надо спешить! Просто теперь мне хочется прояснить ещё одну непонятность…
Её растерянность уже сменилась азартом, только не восторженно-ярким, как до каникул, а деловито-злым, непривычным.
— Я ведь упоминала? На берегу мне объяснили так: Митя пострадал не от чар, а из-за того, что раздавлен памятью. Вот именно такими словами. Я попыталась уточнить, но больше ничего не услышала. У вас есть догадки, учитель? А то я за эти дни чуть голову не сломала…
— К сожалению, и тут я пока бессилен. Если бы вы рассказали мне все подробности, без купюр, то, возможно, дело бы сдвинулось…
— Простите, учитель, я действительно не могу. Просто прошу вас — поразмышляйте, что означает та фраза насчёт памяти, ладно? А сейчас вас, наверное, дядя уже заждался…
— Я тоже хочу попросить вас кое о чём. В моё отсутствие не пытайтесь экспериментировать с вашими… гм… гипотетическими способностями, назовём их предварительно так. Сначала нужно навести справки — я этим займусь немедленно, а завтра расскажу вам о результатах, если таковые появятся. Ну и, конечно, отправлю записку мастеру, который устанавливал доску. Пусть придёт и проверит — вдруг у неё в самом деле сбилась настройка? Это было бы самое логичное объяснение… Вы же постарайтесь пока проявить терпение и ничего не предпринимайте. Обещаете?
Наблюдая за ней, я внутренне усмехаюсь. Всё-таки она слишком юна и чересчур хорошо воспитана, чтобы врать мне прямо в глаза, а потому мучительно подбирает слова и в конце концов выдаёт:
— Да, я буду осторожна.
— Не могли бы вы выразиться конкретнее?
— Ну, хорошо, хорошо! Не буду экспериментировать, потерплю! Сяду у себя в комнате и буду сидеть как кукла! Этого вы хотите?
— Такой вариант меня более чем устроит. И не забывайте, пожалуйста, что малое совершеннолетие наступило, и вы уже не ребёнок. Взросление подразумевает ответственность.
Блеснув своей неисчерпаемой мудростью, я прощаюсь и выхожу. Приятно, что, несмотря на конфуз с доской, я всё ещё сохраняю некий авторитет в глазах моей ученицы; разобраться с её проблемой — для меня отныне вопрос профессиональной гордости.
Наместник снова принимает меня в своём кабинете:
— Итак?
— С уверенностью могу констатировать: ваша племянница не способна ни к огненным, ни к воздушным, ни к живым чарам. Это официальное заключение.
Сам он дара лишён, но прекрасно знает, что именно эти три вида чар используются людьми, поэтому мой ответ звучит для него исчерпывающе. Впрочем, окажись я на его месте, мне бы тоже не пришло в голову что-либо дополнительно уточнять; инерция мышления — поистине великая сила…
— Я, признаться, испытываю некоторое облегчение, — говорит мой работодатель. — Будь у Лизы способности, это добавило бы хлопот, а мне достаточно и того, что случилось летом. Что она, кстати, вам сообщила?
— В общем и целом — то же самое, что и вам. Подробно описала свои действия со стынь-каплей, использованные методы концентрации…
— Увольте, магистр. Такие детали совершенно излишни. Но у вас ведь тоже есть ощущение, что она рассказывает не всё?
— Да, безусловно. Я пытаюсь установить факты. Впрочем, помимо них надо учесть и её эмоции — она, похоже, просто стесняется говорить о своей дружбе с этим Митяем, боится, что вы рассердитесь ещё больше…
— А как я, по-вашему, должен был реагировать? По головке её погладить?
— Помилуйте, ваше сиятельство, я не вправе судить о ваших с ней взаимоотношениях. Да и об этом юноше знаю лишь по её рассказам. Что с ним дальше случилось, после того как они расстались?
— Ничего особенного. Очнулся, живёт, хоть и забыл своё путешествие. Его не допрашивали всерьёз — Елизавета, предупреждая нас о последствиях, не лгала, это подтвердил колдун-дознаватель. Потом он, дознаватель, поговорил с родителями юнца… Там выяснился любопытный момент — их настойчиво склоняли к продаже пасеки, этот новый трест, который сейчас проявляет повышенную активность… Вот тоже ещё головная боль! Торгаши совсем обнаглели, готовы себя возомнить настоящей властью… Я давно искал повод их осадить, а тут как раз этот эпизод — посмотрим, что в итоге получится… Впрочем, вам это вряд ли интересно, магистр. Продолжайте заниматься с Елизаветой. Докладывайте, если узнаете что-то важное.
Я, откланявшись, повторяю свой утренний маршрут в обратном порядке — на лифте до первого этажа, в экипаже через парк до ворот, потом вдоль реки по набережной. Дождь уже прекратился, и солнце подглядывает в скважину между туч. Листва, с которой смыло августовскую пыль, наполнилась подзабытой зелёной свежестью; блестят витрины и мокрые тротуары.
Кучер уже готов привычно свернуть на улицу, где расположился мой дом, но тут я вмешиваюсь и вношу коррективы. Коль скоро в моих планах значится помощь Елизавете, пора приступать к сбору нужных сведений. Рассуждая с позиций формальной логики, я как серьёзный специалист должен был бы зарыться в книги, во всевозможные фолианты и манускрипты, чтобы через несколько часов (или дней) вынырнуть с готовым решением. Но я имею достаточно полное представление о содержимом местных библиотек, и мне заранее ясно, что в любом мало-мальски авторитетном издании будет сказано ровно то же, что я говорил своей ученице: появление водного дара у человека противоречит всем теоретических выкладкам. Меня же сейчас интересует вопрос, не могло ли случиться так, что теория в последнее время несколько расходится с практикой, а посему, как ни обидно для моих учёных седин, придётся воспользоваться альтернативным источником информации.
— Поезжай в Каштанчики.
Кучер невозмутимо кивает, и экипаж катится дальше к устью. К счастью, порт с его причалами, складами и всеми сопутствующими прелестями находится на другой стороне реки; мы держим путь в один из жилых районов, который можно назвать самым бедным среди богатых.
Вообще, престижность жилья в нашем славном городе — вещь довольно парадоксальная. Если вы желаете подчеркнуть свою принадлежность к высшему кругу, то вам нужно поселиться, во-первых, на том же берегу Медвянки, что и наместник, а во-вторых — как можно ближе к резиденции последнего. В результате, дом на унылой каменной улице, но зато неподалёку от замка будет стоить в разы дороже, чем точно такой же — прямо у моря, с великолепным видом. Каштанчики — это и есть район, где ютятся несчастные обладатели двухэтажных, а то и (подумать только!) одноэтажных вилл, построенных в сотне-другой шагов от полосы прибоя.
Мы прибываем по нужному адресу — дом окружён обширным, хоть и несколько запущенным садом. Здесь, в полном соответствии с топонимикой, вольготно растут каштаны; есть дряхлые, но всё ещё плодоносящие груши, яблони, сливы. А прямо над оградой нависли ореховые деревья; плоды, одетые в светло-зелёную кожуру, уже созревают, наливаются тяжестью, и меня вдруг одолевает мальчишеское желание сбить с ветки несколько штук. Я, однако, мужественно сдерживаюсь. Перекинув руку через калитку, отодвигаю щеколду с внутренней стороны и вступаю в сад.
Строго говоря, такой способ проникновения отдаёт если не криминалом, то хамством, но я не испытываю каких-либо душевных терзаний. Служба свела меня с нынешней владелицей дома очень давно, когда я ещё консультировал полицейское управление, а сама она обитала на том берегу реки и только начинала осваивать ремесло, принёсшее ей со временем материальный достаток. Я знаю всю её подноготную и не намерен тратить время на политес.
Меня, конечно, заметили — навстречу выходит служанка. Распоряжаюсь:
— Веди к хозяйке.
Миновав прихожую, мы попадаем в комнату, которую здесь самонадеянно называют гостиной. Наличествуют кресла, пуфы, мягкий диван, но цветочный узор на обивке слишком пёстр и аляповат, чтобы создать хоть малейший проблеск уюта.
— Здравствуйте, Лукерья.
Хозяйка ненавидит своё простонародное имя, но я проявляю стариковский садизм.
— Я не ждала вас.
— Да уж надеюсь.
Она — колдунья, работающая с живыми покровами организма. Её главная и наиболее прибыльная способность — омоложение, которое, правда, действует только внешне и очень кратковременно, не более трёх-четырёх часов. Какая-нибудь старая кляча может на вечер сбросить пару десятков лет, чтобы потом в течение полусуток страдать от мышечных болей (так проявляется неизбежная и неконтролируемая отдача). Использование подобных методик считается чем-то малоприличным, но клячи, воровато оглядываясь и закрывая лица вуалями, всё равно идут табунами. Хорошо хоть, они, как правило, появляются уже после обеда, и я не опасаюсь столкнуться с кем-то из них сейчас. Впрочем, для верности я, конечно, прогнал по дому поисковую волну; посторонних не обнаружил.
Себя самоё колдунья не омолаживает — то ли не хочет мучиться от отдачи, то ли понимает, что всё равно не слишком приблизится к эталону: у неё широкое рябое лицо с приплюснутым носом, а в нарядах она проявляет не больше вкуса, чем в интерьерах.
— Лукерья, вы помните, как однажды обслуживали купчиху, которая возжелала сбросить не двадцать лет, а все сорок? И чем всё в тот раз закончилось?
— Я её предупреждала! Она сама виновата! Заставила меня! А я девчонка была сопливая, только-только училась…
— Знаю. Поэтому и порекомендовал тогда спустить дело на тормозах. Вы не пошли на каторгу и даже продолжили свои специфические занятия.
— Зачем вы напоминаете? Я вам потом всегда помогала, отвечала на все вопросы…
— Во-первых, не «всегда», а всего лишь несколько раз за все эти годы. А во-вторых, сейчас мне нужно кое-что посущественнее, чем сплетни о вашей очередной клиентке… Тьфу, да не смотрите на меня так! Ваше тело меня не интересует.
— А что тогда?
Она недоуменно моргает, и мне становится даже немного весело, но я сосредотачиваюсь на главном:
— Слышали про костёр на пристани?
— В августе? Да, конечно…
— На следующий день уловили всплеск?
— Да, река как будто вся всколыхнулась! Очень-очень сильно!
— Теперь попытайтесь вспомнить — вы когда-нибудь чувствовали нечто вроде этого всплеска, только не от реки, а от кого-нибудь из людей?
— Но это же водное колдовство, у людей его не бывает…