— Не надо читать мне лекцию, отвечайте конкретно. Ваша стихия — живая плоть, вы отлично чувствуете людей, а значит, и их способности. Так вот, я хочу услышать — вам встречался кто-нибудь с водным даром?
Хваля её восприимчивость, я не кривлю душой. Лукерья — поистине живой сенсор; по этому критерию она лучшая среди местных. Если уж обращаться к кому-то с моим странным вопросом, то логичнее всего — к ней, хотя, если честно, у меня почти нет сомнений, что ответ будет отрицательным; всё-таки версия о том, что в городе завелись колдуны, повелевающие водой, выглядит слишком сказочно.
Поэтому я с трудом верю своим ушам, когда собеседница, испуганно вжавшись в кресло, лепечет:
— Как вы догадались?
Старательно изображаю невозмутимость:
— Я вообще догадливый от природы. Теперь возвращаемся к тому человеку. Как вы с ним познакомились? При каких обстоятельствах?
— Зачем вам это? Почему вы ко мне пришли?!
Лукерья шмыгает носом и затравленно озирается. Эта её истерическая реакция тоже мне непонятна, но я не сбавляю натиск:
— Сообщите то, что мне нужно, и я уйду, перестану вас донимать. Чего вы, собственно, испугались?
Она поднимает взгляд, вытирает слёзы и произносит почти спокойно:
— Вы просто не понимаете. Теперь он и вас найдёт.
ГЛАВА 4
Час от часу не легче — мало того что оживает сказка, так ещё довеском идёт мания преследования. Однако ничего не поделаешь — я сам склонил собеседницу к откровенности, и придётся вникать, выискивать рациональные зёрна в её словах; надеюсь, утешением мне послужит тот факт, что подобная работа и составляет львиную долю научной (а тем более — полицейской) рутины.
— Он вам угрожал, Лукерья?
— Сказал, что будет следить!
— Я не чувствую чар слежения в доме.
— Их тут нет, я десять раз проверяла, но это ещё ничего не значит! Всё равно он догадается, что вы приходили…
Женская логика всегда была для меня загадкой, и чтобы не увязнуть в этом болоте, я задаю конкретный вопрос:
— Как зовут того человека?
— Я не знаю! Думаете, он мне там сразу представился?
— Там — это где?
— На рынке. Я пошла, собиралась глянуть кое-какие травы, они помогают, когда у клиенток, ну…
— Когда это было?
— Весной, примерно в начале мая. Иду через площадь, встречных чувствую, как всегда, не вслушиваюсь особо — оно мне надо? Люди как люди, обычные, только огневик один раз прошёл, неважно… А потом вдруг — холод, как лёд зимой… Я аж споткнулась, ну и увидела этого…
— Как он выглядел?
— Светлый такой, высокий, глаза васильковые… Красивый, только, говорю же, холодный… Ко мне подошёл, всмотрелся — меня чуть кондрашка не хватила от страха… Спрашивает, чего я на него пялюсь. Ну, я ответила кое-как, он выслушал, хмыкнул, а после этого спокойненько так, чуть ли не ласково, говорит — мол, если ещё кому-нибудь заикнёшься…
Она зябко передёргивает плечами и косится на столик, где стоят два графина — один большой, пузато-округлый, с чистой водой, другой маленький, угловатый, с рубиново-красной жидкостью. Именно второй сосуд, судя по всему, привлекает хозяйку в данный момент; я беру его, снимаю пробку и, ощутив сладковатый вишнёво-спиртовой аромат, наполняю стаканчик. Лукерья, сделав пару глотков, хохлится в своём кресле.
— Что ещё он вам говорил?
— Заставил признаться, где я живу. Сказал, что мой дар ему пригодится. А через пару месяцев приехал прямо сюда, привёз какую-то дамочку… Велел, чтобы я её посмотрела, но она обычная оказалась, дара вообще никакого нет. Я так ему и сказала, он буркнул: «Ладно», ну и увёз её. Только предупредил напоследок снова, чтоб я молчала…
— Понятно.
Кое-что мне действительно стало ясно. То есть, конечно, предполагаемый водный дар у того субъекта по-прежнему остаётся загадкой, но вот его заявление насчёт слежки — чистейшей блеф. Причём я совершенно не удивлён, что Лукерья ему поверила. Её повышенная чувствительность имеет и обратную сторону — колдунья до крайности впечатлительна и внушаема, да и умом не блещет; её нетрудно запугать до икоты. И даже если бы она, паче чаяния, побежала в полицию, он ничем бы не рисковал. Кто стал бы слушать её кудахтанье про безымянного «холодного» человека?
— Ещё буквально пара моментов. Ваши ощущения при встрече с ним вы описали как «лёд». Можете немного конкретизировать? Добавить какие-нибудь детали?
— Я глубоко не лезла, сразу отвернулась — он страшный…
— И тем не менее. Вы же знаете, как высоко я ценю ваши замечательные таланты…
Лесть в данном случае — инструмент не менее действенный, чем угрозы. Лукерья, порозовев, слушает, а я продолжаю вещать:
— Поверьте, важны даже ваши мимолётные впечатления. Они помогут мне разобраться, действительно ли мы имеем дело с водными чарами, или всё же возможна иная интерпретация.
— Ну, я не знаю даже, как объяснить… У него, по-моему, когда-то были живые чары, нормальные, вроде как у меня, но потом они как будто закаменели… И этот камень — он холодный как лёд, вот его-то я и почувствовала… Даже сейчас, как вспомню, ужас берёт… Я не могу, простите!
Она торопливо отпивает ещё несколько глотков из стакана и смотрит на меня как собака, ожидающая побоев. Я понимаю, что ничего толкового тут больше выяснить не удастся, поэтому говорю:
— Спасибо за помощь. И не волнуйтесь — о нашей беседе он не узнает, я принял меры, так что можете спать спокойно. Вы ведь никому, кроме меня, о нём не рассказывали?
— Нет, конечно, вы что! То есть я хотела пойти к Варваре, но потом побоялась…
— К Варваре? Кто это?
— А? Ну, подруга просто…
Она запинается, и я укоризненно замечаю:
— Лукерья, я ведь всегда относился к вам по-доброму, по-отечески даже, в каком-то смысле. Взамен же, по сути, не требовал ничего, лишь просил говорить мне правду. Так кто такая Варвара?
— Она ведунья…
— Гм. И зачем вы к ней хотели пойти?
— Затем, что она очень старая и всё знает!
— Вот даже как? Постойте-ка… Это не та, которая гадает на картах?
Собеседница, к моему удивлению, хихикает:
— Деньги платят — вот и гадает. Недёшево берёт, между прочим, к ней даже аристократки ездят, про суженых выспрашивают…
— И вы, значит, полагаете, что она может дать какие-то пояснения насчёт вашего друга с рынка?
— Он никакой не друг! А Варвара — да, она может! У неё ума — больше, чем у тех, которые всю жизнь по библиотекам!
Наливка, похоже, возымела-таки эффект — Лукерья расхрабрилась настолько, что готова дерзить, но я прерываю:
— Адрес вашей ведуньи.
— Что?
— Адрес мне её назовите!
— Ландышевая, в самом начале, так, знаете, такой дом песочного цвета, многоквартирный, на весь квартал…
— Номер квартиры?
— Семь…
— Счастливо оставаться, Лукерья. И пить больше не советую, иначе вечером не сможете нормально работать.
Выходя, задумываюсь о том, что привычка изрекать на прощание какую-нибудь глубокомысленную банальность стала, похоже, неотъемлемым свойством моей натуры. Интересно, это тоже следствие возраста, этакая разновидность брюзжания? Или так на меня влияет моё учительство? А впрочем, какая разница…
Сажусь в экипаж, пытаясь оценить своё самочувствие по десятибалльной шкале. В лучшем случае, пожалуй, шестёрка, но силы ещё остались; к тому же нет никакой гарантии, что завтра мне станет легче, а значит, визит к гадалке предпочтительнее нанести сразу, без отлагательства.
— Правь на Ландышевую.
Пока мы едем, стараюсь систематизировать информацию. Итак, существование чар, не соответствующих стандарту, косвенно подтвердилось — по крайней мере, в той степени, чтобы стать рабочей гипотезой. Характерный штрих: люди, которые этими чарами овладели, предпочитают хранить свои умения в тайне, и это пока вполне удаётся — засечь их сумела только Лукерья, чья восприимчивость уникальна. Означает ли подобная скрытность, что «ледяные» колдуны замышляют нечто дурное? Утверждать, конечно, нельзя, но и исключать — тоже.
Далее. Лукерья почувствовала их сравнительно недавно, весной. Почему не раньше? Тут возможны два объяснения — либо «замороженных» чародеев так мало, что они ей просто не попадались, либо до недавнего времени они отсутствовали вообще, а теперь по какой-то причине вдруг появились. Первый вариант выглядит менее угрожающе, но боюсь, что верен второй…
Да, готовиться надо к худшему, поэтому я буду исходить из того, что нестандартные колдуны начали, выражаясь метафорически, вылупляться именно в последние месяцы. И, что самое скверное, ближайшей кандидатурой на пополнение их рядов выглядит моя ученица.
А как ещё объяснить тот факт, что Елизавета заморозила доску?
В моих рассуждениях, разумеется, можно найти изъяны. Например, задать элементарный вопрос — а почему я, собственно, так уверен, что ледяные чары вредны? Может, они, напротив, откроют нам новые, удивительные возможности? Ох, хотелось бы верить… Но моя мизантропия, взлелеянная за три четверти века, предупреждает: новшества такого масштаба, даже если их продвигают с благими целями, неизбежно нарушают баланс. А я испытываю инстинктивную неприязнь к разбалансированным системам…
Это, однако, ещё не значит, что сейчас я, засучив рукава, брошусь душить ледяные чары в зародыше; мой консерватизм пока не достиг терминальной стадии. У меня слишком мало фактов для каких-либо (пусть даже предварительных) выводов, поэтому сбор сведений продолжается.
— Приехали, хозяин.
Тот самый дом песочного оттенка уже придвинулся к нам своей четырёхэтажной громадой; фасад его, впрочем, выглядит довольно опрятно — лепные карнизы, кашпо с цветами под окнами. По тротуару прогуливается парочка — кавалер в щегольском костюме и дама в легкомысленном сиреневом платье; они с беспокойством поглядывают на небо, где снова сгустились тучи.
Войдя в подъезд, обнаруживаю, что на каждом этаже здесь — по две квартиры, а значит, чтобы попасть в седьмую, придётся взбираться на самый верх. Одышливо продвигаюсь, цепляясь за полированные перила и останавливаясь на каждой площадке. На предпоследнем лестничном марше слышу, как наверху щёлкает замок; пару секунд спустя навстречу мне, старательно отворачиваясь, пробегает девица лет восемнадцати, пунцовая от смущения, но с мечтательно-счастливой улыбкой.
Гадалка, видимо, сегодня в ударе.
В комнате, где принимают клиентов, драматически зашторены окна, а на столике горит толстая стеариновая свеча. Воздух наполнен пылью, к которой примешивается едва уловимый запах не то гуаши, не то медицинского раствора для дезинфекции. Хозяйка — высохшая старуха в чепце — глядит на меня из недр огромного кресла:
— Присаживайтесь, сударь, передохните. Высоковато я поселилась, но так уж вышло, не обессудьте.
— Спасибо. Я к вам по делу.
— Так все меня, сударь, только по делу и навещают. А просто так, поговорить по душам — такого давненько не было. Народ нынче занятой, время терять не любит. Кому про свадьбу разузнать надо, кому про наследство, кому про дела коммерческие…
Она говорит это без улыбки, но у меня всё равно возникает чувство, что надо мной беззастенчиво издеваются. Сообщаю несколько раздражённо:
— Предсказания меня не интересуют. Мой вопрос — совершенно иного рода, вам он покажется необычным, но отнеситесь к нему серьёзно.
— Как же иначе? Не сомневайтесь.
— Мне вас порекомендовали как обладательницу… гм… разнообразных знаний. Меня в данном случае интересуют вещи из области, скорее, мифологической. Вам что-нибудь проходилось слышать о людях, овладевших водными чарами? Точнее, ледяными?
Я опасаюсь, что она либо захихикает, либо, по примеру Лукерьи, впадёт в истерику и запричитает насчёт злодея, который за ней придёт, но хозяйка лишь пожимает плечами:
— Слышать-то? Приходилось, сударь, само собой. Люди в стародавние времена такое умели, что нам сегодня и не приснится.
— Я, видимо, не совсем точно сформулировал. Имелась в виду не седая древность, о которой нет достоверных сведений, а наше время. Доходили ли до вас слухи, что колдовство со льдом имеет место сегодня? Ещё раз оговорюсь — вопрос может показаться странным, однако…
— Неужто вам люди-осколки встретились?
Я хмыкаю. Ну да, если уж подбирать фольклорные аналогии, то люди-осколки подойдут тут лучше других — чудовища с лицами, вытесанными как раз-таки изо льда. В фольклоре, правда, у них довольно простая роль — являться ночью к проштрафившимся гражданам и рубить их топором на куски. Чары для такой операции, по логике, не нужны, но как-то само собой подразумевается, что любые монстры — волшебные существа. На то и фольклор…
— Да, давайте для простоты использовать этот термин — люди-осколки. Вы, насколько я понимаю, верите, что они попадаются и сегодня?
— Давненько про них не было слуху. Только ведь, сударь, ничто бесследно не исчезает — вот и они могут возвратиться, коли настанет срок. Жизнь по кругу идёт.
— Давайте попробуем без абстракций. Если они вернулись — как их найти?
— Тут уж не меня надо спрашивать. Карты ответ дадут, если пожелают.
Она достаёт колоду, и я испытываю острое разочарование; что ж, глупо было рассчитывать, что этот визит принесёт какую-то пользу. Вместо конкретной информации мне предлагают шарлатанское развлечение.
С трудом удержавшись от того, чтобы встать и уйти немедленно, слежу за манипуляциями Варвары. Она веером раскладывает на столике гадальные карты, которые вместо привычных мастей украшены символами стихий — есть тут и огненно-красный факел, и зелёный дубовый лист, и серая туча, и синяя блестящая капля.
— Готовы, сударь?
— Готов, — подтверждаю коротко, надеясь, что всё закончится быстро.
— Вы ищете ответ для себя?
— Что, простите?
— Требуется исходный мотив, чтобы начать гадание. Для кого предназначается то, что вы хотите узнать?
Я замечаю изменения в её речи — интонация стала более напористой, жёсткой, а фразы строятся чётче. Это достаточно любопытно, поэтому я соглашаюсь ей подыграть:
— Ответ ищу для некой юной особы.
— Выберите карту, которая ей подходит.
Гадалка кладёт передо мной портреты четырёх дам. Рыжую и брюнетку я мысленно отметаю без особых раздумий. Из двух оставшихся на Елизавету внешне похожа платиновая блондинка (масть воздуха), но мой взгляд отчего-то упорно соскальзывает с неё, возвращаясь к шатенке, чей знак — вода.
— Выбирайте, — повторяет гадалка.
— Только, пожалуйста, — говорю я с усмешкой, прикоснувшись к карте с «водяной» дамой, — не надо мне сообщать, за кого она выйдет замуж и скольких детей родит. Я пришёл не за этим.
— Будущее нам не откроется. Мы гадаем на прошлое.
Я собираюсь переспросить, как это понимать, но с удивлением обнаруживаю, что язык мне не повинуется; секунду спустя ощущаю головокружение и зажмуриваюсь от яркого света.
ГЛАВА 5
Умом я осознаю, что нахожусь во власти иллюзии, но чувства твердят иное: нет больше гадальной карты, а есть окно в человеческий рост, и виден берег реки, поросший травой. У кромки воды стоит шатенка в длинном старинном платье; меня она не замечает — её внимание приковано к молодому мужчине, который приближается к ней широким и быстрым шагом. Девушка хмурится — она, очевидно, не рада гостю. Её я вижу анфас, его — почти со спины.
Остановившись, он что-то говорит ей, но слов мне не разобрать. Мужчина настойчив; его собеседница возражает, держась с надменным спокойствием. Он обращается к ней с вопросом; её ответ легко читается по губам и состоит из одного короткого слова: «Нет».
Гость кладёт руку на рукоять кинжала, висящего у него на поясе.
Шатенка отступает на шаг, и река за её спиной вздыбливается, в мгновение ока исторгает волну высотой как минимум в сажень. Волна эта обрушивается на девушку сзади, но вместо того чтобы промочить с головы до пят и разлететься брызгами, обволакивает её тонким слоем, облекает в текучие переливчатые доспехи.