А я, оставшийся без присмотра, обретаю подвижность.
Счёт идёт на секунды.
Выдёргиваю амулет из кармана.
Человек-осколок поворачивает ко мне свою застывшую маску.
Воздух вокруг меня взрывается горячей волной.
Колдуна выносит из беседки, будто пушинку.
Барон ударяется — спиной и затылком сразу — о столб, держащий навес.
Полина впечатывается в барона. Оба валятся наземь.
Полог тишины исчезает — из дома доносятся гитарные переборы.
Я падаю на колени рядом с Полиной. Хвала небесам — она серьёзно не пострадала. Барон — без сознания, но, кажется, тоже дышит.
Вот и пригодился «самум» — амулет, сконструированный когда-то по методикам шаманов-кочевников с материковых пустошей.
Но праздновать ещё рано.
Человек-осколок снова подходит ко мне, пошатываясь и забыв подобрать с земли свою шляпу.
Раздаётся перепуганный визг — какая-то девица, выглянув в сад, увидела мраморное лицо колдуна, который сейчас оказался прямо под фонарём. Барышня, вереща, скрывается в доме; гитарные аккорды смолкают. Конспиративным уловкам моих противников, похоже, пришёл конец.
Колдун вцепляется мне в плечо и тащит куда-то к дальней ограде сада. Ноги у меня заплетаются, дыхания не хватает, я спотыкаюсь на каждом втором шагу, но всё-таки успеваю бросить последний взгляд на беседку, где осталась моя красивая стервочка, которая сегодня сразилась с чудовищем из легенд.
ГЛАВА 10
Отвлёкшись, я упускаю момент, когда мой противник возвращает себе обычный человеческий облик; впрочем, и в таком виде он не становится дружелюбнее и не ослабляет хватку. Сопротивляться я не могу — у меня не осталось сил даже на самые примитивные чары.
Через калитку мы выходим на улицу. Дождь, словно ждавший этой минуты, возобновляется, холодная капля падает мне за шиворот; мелькает неуместная мысль, что в довершение сегодняшних неприятностей мне обеспечена ещё и простуда.
Человека-осколка тоже, кажется, раздражают погодные перемены. Быстро взглянув на небо, он вполголоса бормочет ругательство, а на его лице появляется брезгливое выражение. Такая реакция меня несколько удивляет — с чего вдруг мастер водного колдовства не жалует дождь, сиречь ту же воду?
Колдуна ждёт двуколка с откидным верхом. Он собирается запихнуть меня на сиденье, но тут раздаётся оглушительный свист, и к двуколке сзади подлетает карета с охранниками-филёрами. Один из них выпрыгивает на ходу, держа револьвер, и гаркает что есть мочи:
— Ни с места! Руки поднять!
Колдун отпихивает меня, выдёргивает из ножен кинжал, и тот непостижимым образом моментально вырастает в размерах, трансформируется в секиру с белым блестящим лезвием.
Это зрелище сбивает филёра с толку, заставляет замешкаться. Колдун, рванувшись ему навстречу, заносит своё оружие. Сыщик, опомнившись, спускает курок. Раздаётся грохот, но пуля не попадает в цель — за миг до выстрела человек-осколок ушёл с её траектории.
Колдун, оказавшись чуть сбоку от противника, бьёт с размаху. Лезвие-полумесяц с хрустом входит в грудную клетку, перерубая рёбра. Филёр валится как куль; его убийца, выдернув секиру из тела, оборачивается к карете.
Второй филёр соскакивает с подножки и поднимает ствол, но не успевает выстрелить — лезвие, описав дугу, отсекает кисть. Металл револьвера лязгает о брусчатку. У сыщика подкашиваются ноги, он падает на колени, сжимая культю. Его стон похож по сдавленный вой. Секира, взметнувшись над ним как топор палача над плахой, раскраивает череп напополам.
Но бой ещё не окончен — кучер прыгает с козел; кнут его, резко щёлкнув, подсекает убийце ноги. Отбросив кнутовище, возница выхватывает нож и кидается к упавшему колдуну, но тот успевает перехватить его руку. Сцепившись, они катаются у подножки кареты в потоках ливня.
Я выхожу из оцепенения.
Первая мысль — подобрать с брусчатки оружие.
Делаю шаг, но тут же осознаю — нет времени.
Колдун, подмяв под себя возницу, бьёт его затылком о мостовую. Ещё секунда-другая — и враг, обернувшись, снова займётся мной. Я просто не успею доковылять до ближайшего револьвера.
Выход один.
Взобравшись на сиденье двуколки, хватаю вожжи.
Скорее! Прочь!
Лошадь срывается с места.
Лёгкая повозка о двух колёсах — превосходное средство, если не удалось поладить с разозлившимся монстром…
Подковы звенят — остервенело и дробно.
Куда мне править? В полицию?
Слишком далеко, да и бесполезно.
Мысль — будто вспышка: нужно к реке. В памяти оживает сцена, увиденная во время гадания: девушка в текучих доспехах стоит у кромки воды.
Русалки, водные ведьмы — кто бы они там ни были, надежда только на них. Стынь-капля, полученная от Елизаветы, лежит в кармане, но главное — у меня теперь гораздо больше резонов, чтобы поверить в оживающие легенды.
Перекрёсток.
Сворачиваю на улицу, которая ведёт к набережной; взгляд через плечо — колдун уже на козлах кареты.
Он не отстанет.
Сердце грозит разорваться в любой момент, лёгкие — как в огне; перед глазами сгущается красная пелена, в которой мелькают пятна газовых фонарей.
Улица летит мне навстречу — лошадь мчится галопом.
Встречную повозку, едва сумевшую со мной разминуться, заносит на тротуар; меня настигает поток отборнейшей брани. Я тут же забываю об этом; моя сиюминутная цель — не потерять сознание. Дождь помогает мне, рассерженно хлеща по лицу.
Снова слышен свисток.
Минуя очередной перекрёсток, я краем глаза замечаю двух всадников в полицейских мундирах. Они приближаются по поперечной улице, несутся во весь опор и вот-вот окажутся на пути моего преследователя. Будь моя воля, я приказал бы им развернуться — с колдуном они всё равно не справятся, а смертей на сегодня уже достаточно…
Но они меня, конечно же, не послушают.
Отвернувшись, я продолжаю гонку.
Впереди — гранитная набережная, мой долгожданный финиш.
Натягиваю вожжи, выбираюсь кое-как из двуколки, оглядываюсь — кареты пока не видно, но это наверняка лишь отсрочка.
Пошатываясь, бреду к балюстраде; промокшая до нитки одежда отвратительно липнет к телу. Пелена дождя колышется над рекой, за ней почти не просматриваются огни противоположного берега, и вообще мне начинает казаться, что в мире ничего не осталось кроме воды, которая самозабвенно и жадно, не пропуская ни единого закутка, заполняет собой пространство…
Пальцы слушаются с трудом, но я выцарапываю из кармана стынь-каплю.
Ну же, речные девы.
Выйдите, покажитесь, откликнитесь на зов человека…
Секунды уходят. Река молчит.
Мне хочется завыть от отчаяния.
Что с вами не так, русалки?
Неужели вам нравится издеваться над стариком? Так и будете, хихикая, прятаться, пока я тут не свалюсь в горячке? Я, по-моему, и так уже унижен достаточно — вся система моих научных воззрений рушится как карточный домик; если бы несколько дней назад кто-нибудь заявил, что мне придётся удирать на двуколке от фольклорного персонажа, то я бы долго и со вкусом смеялся…
— Что вы тут забыли, магистр? Приехали утопиться?
Я оборачиваюсь — колдун стоит за спиной, шагах в десяти. Его распахнутый плащ, пропитавшись дождём, обвис как на пугале; белая секира опущена, кровь с неё уже смыло. Кареты поблизости нет, но вместо неё я вижу пегого жеребца — кажется, одного из тех, на которых скакали конные полицейские.
— Не подходите, — говорю я, — иначе вам будет хуже.
— Серьёзно? И что вы сделаете?
— Позову русалок…
Даже мне самому слышны сомнения в моём голосе, колдун же пренебрежительно усмехается:
— Русалки — тупая речная слизь. С чего вы взяли, что они вас услышат?
Я поднимаю руку, в которой зажат подарок Елизаветы. Человек-осколок, вглядевшись, хмурится:
— Откуда это у вас?
— Неважно. Достал по случаю.
— Магистр, прекращайте маяться дурью. Один кусок вашей памяти, заинтересовавший меня, я уже прочёл. Могу прочесть и другой — касательно этой штуки. Неохота тратить на это силы, но раз вы такой упрямый…
Он делает шаг вперёд, и меня наполняет ужас. Неужели сейчас повторится та ледяная жуть, которую я пережил в саду? Смёрзнутся мысли, окаменеет тело? Лучше уж сразу сдохнуть…
Страх этот столь силён, что обретает материальность, — дождевая пелена, как мне чудится, вздрагивает вместе со мной, а стынь-капля вдруг начинает слабо фосфоресцировать. Поразившись этому факту, я даже не сразу обращаю внимание, что человек-осколок смотрит куда-то мимо меня.
Оборачиваюсь.
По пологу ливня, висящему над рекой, проходит длинная судорога — она порождает три смерча-веретена, которые смещаются к набережной, проплывают над балюстрадой и, крутанувшись в последний раз, оборачиваются женскими силуэтами.
Силуэты эти прозрачны, если не сказать — призрачны; их омывают струи дождя, подпитанные жёлтым фонарным светом. Но, странным образом, каждая из фигур имеет индивидуальность — и, что не менее удивительно, они способны к звуковой речи.
— Отойди от него, Каменноголовый.
Фраза адресована, очевидно, моему неприятелю. Он смотрит на них с нескрываемым отвращением, потом произносит:
— Пришли втроём? Думаете, этого хватит?
— Думаем, да. Сейчас для тебя — не лучшее время. Много воды.
— Посмотрим.
Человеческое лицо колдуна снова становится мраморно-острой маской. Он взмахивает секирой — и те дождевые капли, что соприкоснулись с лезвием, замерзают в доли секунды, осыпаясь льдистой крупой.
Двигаясь с немыслимой скоростью, он бросается на русалку, стоящую чуть впереди других. Та вскидывает руки и выдирает прямо из ливня две серебряные нити-струи, которые, вмиг сплетаясь и разветвляясь, превращаются в сеть на пути врага.
Сплетение это, попав под удар секиры, леденеет и крошится. Русалка плетёт замену; её товарки, взяв колдуна в кольцо, тоже вооружаются струями. Он вертится как юла, замораживая и разрубая тенёта, но дождь восстанавливает их снова и снова.
Кольцо сжимается.
Человек-осколок теряет мощь, движется уже не так резко, однако, на его счастье, и ливень заметно ослабевает. В какой-то момент русалки делают паузу. Колдун, раскрошив последний фрагмент сети, устало опускает секиру, обводит взглядом противниц, потом поворачивается ко мне; я не могу разобраться в его эмоциях, чувствую лишь давящую тяжесть, которая, впрочем, уже не идёт в сравнение с прежней ледяной неподвижностью.
Но у него, как выясняется, есть ещё трюк в запасе.
Отвернувшись от меня и опёршись на секиру, колдун опускается на одно колено, прикладывает ладонь к мостовой…
И пропадает из поля зрения.
Мне хочется протереть глаза.
Исчезновение не сопровождалось эффектами — не было ни вихрей, ни вспышек, ни громыхания. Просто противника вдруг не стало.
Почему-то именно этот факт меня добивает.
Я сползаю на тротуар, прислонившись спиной к ограде.
Русалки смотрят на меня и молчат. Я разлепляю губы:
— Куда он делся?
— Здесь под ногами — камень. Это его стихия.
— То есть мы… Вы его не остановили?
— Он истощён. Вернётся не сразу.
— Когда?
— Зимой. После того как вода застынет.
— Надо рассказать всем… Предупредить…
— Предупреждай. Они уже едут.
Речная дева отворачивается, потеряв ко мне интерес, и силуэт её растворяется в редеющей дождевой пелене. Вторая русалка уходит следом за ней, третья же, задержавшись, указывает на стынь-каплю в моей руке:
— Это лучше вернуть владелице.
— Вы правы… — я засовываю пластину в карман. — Но Елизавета не сможет пользоваться… Её не пускают к омуту…
— Омут ей уже ни к чему.
Моя собеседница исчезает, а я запоздало соображаю, о чём ещё следовало спросить. Какую подсказку дать моей ученице, чтобы та овладела чарами? Что за сцену из прошлого я видел через гадальную карту? Откуда вообще берутся люди-осколки и чего они добиваются? При чём тут дельцы из треста? И целый ворох других вопросов…
Вокруг что-то происходит — слышен цокот подков, раздаются возгласы, возникают озабоченно-тревожные лица, но я перестаю реагировать, погружаясь в трясину мутного полубреда. Меня поднимают и перекладывают на что-то мягкое, накрывают; снова звучат слова, смысл которых крошится и дробится как лёд: «Выброс… Доложить… Не жилец…»
Холод… Жёлтые кляксы перед глазами…
А ведь я достал-таки колдуна… Пусть не собственными руками и не смертельно, но всё же… За неполные двое суток…
Плохо, что он вернётся…
Зимой…
Ненадолго сознание проясняется, и я понимаю, что лежу в служебной карете, укрытый невесть откуда взявшимся одеялом; за окном мелькают деревья.
— Вы очнулись, магистр?
Надо мной склоняется человек — кажется, кто-то из офицеров личной охраны его сиятельства. Это, в общем, логично — замок расположен неподалёку от того места, где происходила схватка, и если был зафиксирован аномальный силовой всплеск, то наместник наверняка отправил кого-то для выяснения.
— Куда меня везут? В резиденцию? — слова даются с трудом.
— Да, уже прибыли. Сейчас вам окажут помощь.
А вот в этом я сомневаюсь. В башне, конечно, есть и обычный медик, и чародей-целитель, но толку от них не будет. Я чувствую — мои жизненные резервы уже практически на нуле, их хватит только на то, чтобы поговорить с наместником, сообщить ему все подробности…
Экипаж останавливается.
— Пропустите! Пропустите меня!
Я, с удивлением узнав голос Елизаветы, сиплю:
— Позвольте ей… Буквально на полминуты…
Сопровождающий хмурится, но кивает и выходит наружу. Вместо него появляется моя ученица, бледная и растрёпанная:
— Что с вами, учитель?! Почему вы весь мокрый?!
— Не беспокойтесь…
— Я почувствовала — не знаю, как объяснить… Выбежала навстречу, а вы…
— Хорошо, что вы здесь, возьмите… — я протягиваю стынь-каплю. — Пригодилась, благодарю…
Елизавета, приняв от меня артефакт, хочет что-то спросить, но я перебиваю:
— Желание загадывайте с умом… Впрочем, вы разумная барышня… Да, и не обязательно возле омута… Так сказала русалка…
— Что?!
— И ещё, ваши способности к чарам… Теперь я уверен — они действительно есть… Но как ими управлять, я так и не выяснил… Очень жаль… Новый наставник подскажет вам, я надеюсь…
— Что значит — новый?
Я пытаюсь ей улыбнуться.
— Нет! Так нечестно, учитель, слышите?! Неправильно и нечестно!
Она вдруг, всхлипнув, приникает ко мне, и я растерянно бормочу:
— Ну что ты, девочка, что ты? Это ведь жизнь… Мне даже повезло, поставил жирную точку… Да и сколько мне оставалось? Ну, год ещё, полтора…
Она отстраняется и вытирает слёзы.
Взгляд её решителен, почти зол.
— Знаете что, магистр? Одного друга я потеряла. Второго потерять не могу.
— Прости, девочка. Природу не обмануть.
— Вы сами сказали — год-полтора вы могли бы ещё прожить.
— Да, но…
— А к омуту, значит, мне больше не надо? Ладно…
Я не успеваю ответить. Стынь-капля у неё на ладони наполняется голубоватым огнём, а в глазах у Елизаветы пляшут такие же голубоватые отсветы.
Часть третья. Мороз
ГЛАВА 1
Я сошёл на берег, когда день уже иссякал. Закат лежал обмороженным червяком на линии горизонта. Колючий ветер бродил над портом, скелеты мачт темнели на фоне неба. Волны, отблескивая сталью, пришёптывали угрюмо и неразборчиво.
Здешняя гавань не замерзает даже зимой.
В отличие от реки.
Пакетбот «Кайра», на котором я прибыл с материка, в девичестве был простодушно-невинным парусником, но потом его переделали — вспороли деревянное чрево и всунули паровую машину. Кесарево сечение наоборот. Вивисекция, благодаря которой кораблик пересекает пролив быстрее.
Люди вообще изобретательные хитрые твари.
Во время плавания я штудировал подробную карту города и теперь вполне представлял дорогу до припортового трактира «Усатый сом». Мог бы дойти пешком за десять минут, но лень было тащить объёмистый саквояж, поэтому я нанял извозчика. Тот почесал кустистую бороду и заикнулся было насчёт целкового, но, встретив мой взгляд, признал, что двугривенный — тоже деньги.