– Это какого же вы коллегу, Валентин Ананьевич, в виду имеете?
– По имени не знаю, – пожал плечами Валентин Ананьевич, в воздухе повисло непроизнесенное «и знать не хочу».
– Нам он не представлялся, – пришел на выручку Врат Ладович. – Разговаривать он с нами не пожелал, так, в регистратуре о своем справился и ушел.
– И вам не показалось странным, что мой коллега, оказавшись здесь, не пожелал встретиться с головами гэбни?
– Откуда нам знать, – Юр Карпович стряхнул с белоснежного халатного плеча невидимую пылинку, – может, он родственника искал. У лиц третьего уровня доступа ведь бывают родственники, в конце концов.
– А имени этого родственника вы тоже не запомнили?
– Не запомнили, – ответил Виктор Дарьевич. Еще не хватало упоминать лишний раз Лавра Сандриевича. Без бумаги, конечно, фаланга все равно ничего сделать не может… серьезного, а вот нервы помотать – может, а времени у гэбни Медкорпуса лишнего не было совсем.
– Очень жаль, – покивал фаланга с видом «ну разумеется, чего еще ждать». – До свидания. Или до скорых встреч.
Пока проводили фалангу, пока в гэбне словом перекинулись – распогодилось, и солнце стало садиться. Золотой свет ударил в глаза Виктору Дарьевичу, когда он открыл дверь в палату. Виктор Дарьевич прищурился и подумал, что вот здесь-то были бы уместны очки Кристофа. Должно же было хоть что-то из его гардероба быть уместно хоть где-нибудь.
Пациент лежал на постели, вытянув ноги в полосатых пижамных штанах и закинув руки за голову. Корзина возле его постели была полна обрывками бумаги: опять он рисовал или чертил, а потом уничтожал рисунки. Неподвижный, в закатном свете он походил на каменную глыбу, залитую солнцем. Обычная складка между бровями разгладилась, лицо было спокойно, и Виктор Дарьевич подумал: спит? Однако когда он шагнул ближе, пациент заворочался и грузно сел на постели.
– Выпустили бы хоть погулять, – сказал он, когда обычные приветствия и вопросы о самочувствии остались позади. – Как сыч в дупле сижу. Одна радость – до соседнего отделения прогуляться, к этому, вашему…
– Вас, Лавр Сандриевич, выпустишь, а вы опять кому-нибудь нос разобьете, – возразил Виктор Дарьевич.
Проходили они уже это. Виктор Дарьевич счел, что прогулки на свежем воздухе пойдут пациенту на пользу. А чтобы оградить его от лишнего внимания других пациентов, отправил пару сопровождающих – на всякий случай. А оказалось, что защищать надо не Лавра Сандриевича от других, а других – от Лавра Сандриевича. Тогда обошлось разбитым носом, и носов в распоряжении Виктора Дарьевича, вместе с их обладателями, было еще много, но вспышки агрессии его не порадовали.
Лавр Сандриевич смущенно хмыкнул.
– Погорячился… Только вот ведь какое дело, доктор. Вы мне все время говорите, что никто за мной не следит, что нет никаких шпионов. Что это говорит во мне болезнь. А я слежку заметил – и ведь даже вы не отрицаете, что было дело. Как же мне было поступать?
Виктор Дарьевич придвинул стул, сел, разглядывая пациента. В таких беседах они уже провели множество времени. Лавр Сандриевич то сдавался было перед доводами разума, подкрепленными медикаментозно, то снова отступал и упирался. Виктору Дарьевичу он так до конца и не поверил и все время пытался поставить его в тупик и открыть истинное лицо. Поскольку лицо у Виктора Дарьевича было одно, с каким он пациенту и являлся, подловить его не получалось, но Лавр Сандриевич не отступался.
– Вы, Лавр Сандриевич, на шпионов из Европ охотитесь. Которые, как говорите, вас преследуют и ведут слежку. А в саду никакой слежки не было. Был присмотр, чтобы вы сами себе и другим не навредили.
– Присмотр, – Лавр Сандриевич произнес это чуть не по буквам, поднялся, прошелся, потер руками широкий лоб. – А только все одно – чужие глаза за тобой наблюдают. Как отличить, кто для твоего блага за тобой следит, а кто – с нехорошим умыслом? Кто поручится-то, доктор? Вот и с идеями моими то же самое. Как понять, кто для блага росского народа их применять станет, а кто украдет – и ищи ветра в степи?
– Ну, дорогой мой, – развел руками Виктор Дарьевич. Этот «дорогой мой» выскочил откуда-то из обширного арсенала Врата Ладовича. – Вы у нас не рядовой гражданин Всероссийского Соседства. Вам же объясняли, чем отличаются уровни доступа, как и кем они присваиваются. Так и смотрите – по уровню доступа.
– Уровни, – Лавр Сандриевич подошел к окну, уперся руками в широкую белую раму, как будто выдавить хотел. Может, и хотел, но не для того такие окна делались. – Вы мне об уровнях, а я вам о людях. Хоть с каким уровнем будет человек, а все равно – на человеческую натуру штампик не поставишь. Вот хоть вас взять. У вас же, доктор, тут тоже не библиотека, чтобы все на виду стояло. И что же, не было такого, чтобы кто-нибудь из ваших людей захотел жизнь получше, а кусок послаще? И что-нибудь секретно взял бы да и вынес? Ответьте честно, только если скажете, что не было никогда – не поверю.
А что тут рассказывать. О человеческой натуре Виктор Дарьевич знал куда больше, чем пациент, благо, изучал эту самую натуру в самых разных ее проявлениях. А четыре дня назад поймали очередного дефективного, который не выдержал тяжкого бремени работы в Медкорпусе и заявил, что жестокость экспериментов выводит его из душевного равновесия. В подопечных он, конечно, ходил у Валентина Ананьевича, который у себя развел цветник. И мало того, что этот бывший сотрудник стал бывшим, чем огорчил заведующего Инфекционной Частью, так еще и ничего ему, скотине, не помешало вынести за пределы территории пробирку со свеженьким вирусом, который он собирался загнать где-то на стороне. Вот и вся трепетность натуры, вот и верность высоким гуманистическим идеалам. Вирус изъяли, сотрудника оправили на проработку, а у Валентина Ананьевича настроение испортилось до того, что он стал на фаланг срываться.
Но это же не повод обвинять в шпионаже все Всероссийское Соседство скопом!
Да, если ты в здравом уме. А шизофренику ничего не мешает.
– Идеала не существует, – сказал Виктор Дарьевич. – Никто не говорит, что неприятностей не бывает. Но уровни доступа для того и созданы, чтобы сократить их число. Да и последствия минимизировать.
Не зря же, в конце концов, Медкорпус держит при себе специально обученных людей, которые похитителя вирусов привели к Валентину Ананьевичу целым и даже относительно невредимым. Негативное влияние человеческого фактора можно искоренить только вместе с человечеством, но кто сказал, что некоторые дефекты нельзя исправить?
– Хороший вы человек, доктор, – плечи Лавра Сандриевича тяжело поднялись и опустились. Гранитный памятник, а не человек, и здоровье, если не считать психического заболевания, как у скалы – сто лет простоит. – Да только в моем деле рисковать нельзя. Знаю я, конечно, про все эти уровни. И на первый уровень насмотрелся. Может, вы на четверку эту глядите, и вам спокойно. А я смотрю и думаю, что не должно от четверых человек будущее страны зависеть. Им вожжа под хвост попадет – да хотя бы и не всем, одному! – и конец. А может, уже попала. Может, они только и ждут… Вы говорите, что я болен, что у меня мания преследования. А я говорю, что здоров, а общество наше больное, где все за всеми следят, а порядка нет все равно.
– Значит, никому доверять вы не можете? – уточнил Виктор Дарьевич.
Лавр Сандриевич обернулся через плечо, глаз сверкнул хитрым безумным блеском – знакомая картина.
– А вы ждете, я вам сейчас фамилии назову? Нет уж, не дождетесь. Есть хорошие люди. И то им о моем изобретении знать не надо, Европы сразу поймут – не упустят.
Об изобретении Виктор Дарьевич в общих чертах уже знал. Лавр Сандриевич, конечно, эскизы свои рвал на мелкие кусочки, которые собрать в одно целое не получалось, но кое-что Виктор Дарьевич из этих клочков вытянул. К рисунку одинокой лопасти добавились обрывки с надписями «..одъемная си…», «высоте от 1…». Вместе с оговорками пациента о том, что Европы до крыльев не доросли и небеса им заказаны, получалось, что Лавр Сандриевич устремлял свою инженерную мысль в дальние выси. Летать хотел Лавр Сандриевич и, если ему верить, уже знал, как.
Но это если верить, конечно. Бред изобретения психиатрии давно известен. Сколько было уже «изобретателей», которые околачивали пороги всех учреждений с проектами вечных двигателей! Виктор Дарьевич сам таких наблюдал – нормальные параноики, ничего особенного. Но бред изобретения у Лавра Сандриевича, если это и в самом деле был он, сочетался с бредом преследования. Отсюда и постоянная зацикленность на своей идее и уверенность, что ее собираются украсть. Случай интересный, хотя и тяжелый, потому что для того, чтобы избавить пациента от навязчивой идеи об изобретении, идею стоило обсуждать, а на это Лавр Сандриевич не соглашался.
А между тем, Бюро Патентов уже дважды интересовалось, как идет лечение. И начинало проявлять признаки нетерпения. Лучше бы подтвердило или опровергло, на самом ли деле их драгоценный инженер работал над проектом летательного аппарата или нет. А то у них информация первого уровня доступа, а отделять бред сумасшедшего от реальности Виктору Дарьевичу. Самому бы не сойти с ума в этих хитросплетениях.
– Я у вас фамилий и не просил, – заметил Виктор Дарьевич. – Просто хотел убедиться, что вы не считаете, что против вас весь мир.
Лавр Сандриевич снова отвернулся к окну, прижался лбом к тихо вздрогнувшему стеклу.
– Не весь, – глухо согласился он. – Пока еще не весь.
***
В воскресенье Виктор Дарьевич решил с утра выкурить сигарету на балконе – как раз между утренним чаем и чтением журнала, который он прихватил с работы еще в пятницу, а прочитать было недосуг. Двор внизу, под балконом и попирающими его ногами в тапочках, был обычным весенним грязноватым двором Столицы, до которого коммунальные службы еще не успели добраться. Слякоть снеговая отступила, пришло время луж и грязи после дождя. Зато окна дома напротив сверкали, недавно отмытые до блеска, и молодая трава, которую коммунальщики еще не скосили по плану благоустройства, пробивалась из трещин, и было что-то в воздухе неуловимо приятное. Самая отличная обстановка, чтобы спокойно покурить.
Но спокойно покурить Виктору Дарьевичу не дали: в глубинах квартиры зазвонил телефон. Из-за двери спальни раздалось недовольное мычание и шорох – не иначе, разбуженный Кристоф попытался уползти под одеяло или закрыться подушкой. Он заявился уже за полночь, объявил, что устал, как сволочь, и намерен отоспаться. И немедленно отправился в постель исполнять свою угрозу. Что ему мешало отсыпаться в собственной квартире, осталось загадкой, но Виктор Дарьевич не возражал: субтильный Кристоф занимал мало места.
Телефон продолжал надрываться, пронзительно и неотступно, как Еглая Андреевна, которой опять не сдали вовремя карты пациентов. Виктор Дарьевич посмотрел на сигарету, которую еще и наполовину не выкурил, вздохнул и решил не тушить – вдруг разговор окажется коротким.
– Витенька, – сказал в трубке голос Врата Ладовича, – приезжай срочно.
– Сейчас вызову такси, – отозвался Виктор Дарьевич. – А в чем дело?
Он не слишком волновался. Наверное, опять кто-то из рыжовских тонких натур выкинул кульбит. Ну или фаланги явились на порог – неприятно, но не смертельно.
– Такси я к тебе уже отправил, – сказал Врат Ладович и закашлялся неловко. – Пациент твой сбежал, Витенька. Тот самый, особенный.
Тут уже сам Виктор Дарьевич зашелся в приступе кашля посреди затяжки.
– Как – сбежал? – только и выдавил он, когда перестало так отчаянно царапать легкие. – Как сумел?!
Ведь это же извернуться надо: сбежать из стационара Медкорпуса, с охраняемой территории, мимо медбратьев и этой самой охраны – затмение на всех нашло, что ли?! Неужели трудно выполнять такую простую работу, которой учат серьезных людей с пистолетами?!
– Я тебе, Витенька, расскажу все, – пообещал Врат Ладович, – когда приедешь. Одно понятно: без крысы в наших рядах не обошлось. Мы тут задержали кое-кого, – голос у него стал мрачным, – из Общей Терапии. Ты приедешь – мы вопросы позадаем. Собирайся.
А что собираться, если Виктор Дарьевич час назад еще встал, ему только ботинки натянуть и пальто накинуть. И даже подумать толком не получится, что со всей этой неприятностью делать, пока подробностей нет. Одно ясно – тут не он один, тут вся гэбня по самые уши в неприятности влезла, и Бюро Патентов на этот раз покачиванием голов и изгибаниями бровей не обойдется. Снять вряд ли снимут – на кого менять-то? – но доверие к Медкорпусу и его способностям решать проблемы самостоятельно пошатнется. И прости-прощай дотации, встречайте на территории фаланг и финансовую ревизию – это в лучшем случае. Работа не встанет, Бюро Патентов слишком эту работу ценит, но перетрясут всех, сотрудников начнут дергать с мест на беседы, Врат Ладович в бумагах утонет, да и остальным трем головам мало не покажется…
– На розыски послали? – хрипло спросил Виктор Дарьевич и механически потушил окурок о стенку стакана с карандашами.
– Нет, ждал твоих указаний. Приходи в себя уже, Виктор Дарьевич, и приезжай. Все, отбой. Мне еще Вале с Юром звонить.
Виктор Дарьевич положил тяжело загудевшую трубку. Вот ведь пакость какая. Но Врат Ладович был прав: надо было приходить в себя и разбираться.
И возвращать пациента, сколько в него труда было вложено! Гений, чтоб его перевернуло.
За спиной зашуршало. Виктор Дарьевич обернулся: позади в дверном проеме спальни стоял Кристоф в пижамных штанах с узором из попугаев, щурился близоруко, лохматил и без того вставшие дыбом волосы. Все наверняка слышал. Зрение его подводило, зато слух был, как у летучей мыши.
И чего подскочил? Помочь Виктору Дарьевичу он все равно не мог, а расспросы на тему «а что же такое произошло в страшном и ужасном Медкорпусе» даже и затевать не стоило. Была у него профессиональная черта – говорил иногда так, словно интервью брал. Ну, само по себе не страшно – Виктор Дарьевич тоже из любопытства провел как-то пару опытов, Кристоф и не заметил. У всех свои слабости. Но надо же как-то чувствовать момент! Но нет пределов любопытству людей с радио – вот, поддернул штаны, рот открыл…
– Позвонил бы ты фалангам, Витя, – сказал Кристоф человеческим голосом. – От них, конечно, головной боли много, но по части розыска лучше никого не найти. Что ты изводишься?
– Нельзя фалангам, – возразил Виктор Дарьевич машинально и замер, уставившись на Кристофа, потому что не могло этого разговора быть.
– Только ты не подумай, что я за тобой шпионю или что-то еще, – заторопился Кристоф под его изумленным взглядом. – У тебя однажды жетон из внутреннего кармана выпал, когда я в прихожей твое пальто перевешивал. Я еще хотел тебе сказать, чтобы ты осторожнее был, а потом подумал: ты взрослый человек, зачем мне лезть со своими поучениями.
Часть вопросов отпала. Но не все. Далеко не все. Потому что обычный гражданин Всероссийского Соседства знает только одно значение слова «фаланги» – то, которое разбирают на первом курсе медфака. Если этот гражданин не наследник Революции, например. Но воображение Виктора Дарьевича пасовало, как только он пытался представить, что кто-то из Революционного Комитета мог породить Кристофа Карловича Толстолобикова.
– А ты вообще кто? – спросил Виктор Дарьевич, чувствуя, что реальность вокруг начинает пошатываться, как во времена его буйной юности, когда некоторые препараты приходилось испытывать на себе. – Какой у тебя уровень доступа?
Кристоф ответил.
И реальность на время встала на место.
***
На первый взгляд Медкорпус не отличался от обычного воскресного Медкорпуса: такой же притихший, хотя всегда бодрствующий – но воздух был наэлектризован. На проходной люди с бульдожьими лицами и оловянными глазами даже потребовали у Виктора Дарьевича документы, хотя уж его-то не узнать не могли. Виктор Дарьевич раздраженно взмахнул жетоном и быстрым шагом миновал проходную, не дав себе труда убедиться, разглядели что-то охранники или нет. Теперь-то что суетиться и дергаться? Прошляпили так прошляпили, поздно нести капельницу, когда вскрытие в разгаре. А они бы еще мигалки на себя нацепили для имитации бурной деятельности – а что, ярко, красочно, а пользы примерно столько же, как от бдений на проходной.