В отличие от охраны, Виктор Дарьевич собирался заняться делом. Двадцать пять минут назад он высадил Кристофа из служебного такси возле радиостанции. Увидел, как тот через ступеньку взлетел на крыльцо, задержался у бронзового грифона, быстрым движением потер круглый глаз и впорхнул внутрь. Это к делу не относилось. Пока не относилось. Возможно, совсем. Но здравый смысл и интуиция подсказывали Виктору Дарьевичу, что лучше иметь под рукой любые доступные средства. В нагрудном кармане рубашки у него лежал ключ к одному из средств – бумажка с номером и несколькими словами, написанными острым почерком Кристофа.
– Заходи, Витенька, – Врат Ладович ждал за проходной. Он был хмур и представлял собой сто двадцать килограммов раздражения и огорчения. Огорчать Врата Ладовича было неблагоразумно. – Остальные уже ждут. Ты что, на собаках добирался?
– Пришлось сделать крюк, потом объясню. Врат Ладович, как это вышло? И как обнаружили?
Врат Ладович помрачнел еще больше и стал похож на спустившуюся на землю грозовую тучку. Тучка грозила одарить разрядом первый подходящий громоотвод.
– Честно говоря, Витенька, обнаружили-то по чистой случайности. Если бы у этих недоделанных накладка не случилась, нам бы сейчас и зацепиться бы не за что было.
– У этих? – переспросил Виктор Дарьевич. – Значит, действовало несколько человек?
Об этом, впрочем, он и сам бы мог догадаться. Не может одинокий шизофреник сбежать из охраняемой палаты, пусть он даже три раза гений. Можно всякое думать о серьезных обученных людях, но совсем имбецилов в Медкорпус работать не берут. И даже если найдется сотрудник, который по каким-то своим причинам решит выпустить на волю томящегося больного, в одиночку ему не справиться. Ну или он тоже гений, но что-то получается слишком много гениев на квадратный метр, они даже в Медкорпусе в таких количествах не водятся.
Врат Ладович открыл дверь в свой кабинет, пропустил Виктора Дарьевича вперед. Юр Карпович кивнул им с высокого стула для посетителей, Валентин Ананьевич, примостившийся на подоконнике, махнул рукой. Лица у обоих были пасмурные, хотя и не отдающие близкой грозой, как у Врата Ладовича.
– Давайте я по порядку расскажу, а там уже спрашивать будете. Будем. Ты, Виктор Дарьевич, меня вчера попросил пациенту фарадизацию обеспечить, помимо основной физиотерапии.
Виктор Дарьевич кивнул и занял второй гостевой стул. Просил, было дело. Неудобно все-таки, что в стационаре при Когнитивной Части еще не было своих кабинетов физиотерапии, хотя Виктор Дарьевич давно говорил, что ему без них никуда. И даже уже проектную документацию составляли, а пока приходилось пациентов гонять во владения Врата Ладовича.
– Я, чтобы волокиту не разводить, направление сам подписал и своих предупредил. Сами знаете, в нашей ситуации чем меньше всяких замов-завов привлечено, тем лучше.
На словах про замов и завов Врат Ладович поджал на миг губы, и Виктор Дарьевич начал догадываться, кто же устроил пациенту побег. И ведь проверяли его, и трясли, и решили в итоге, что померещилось – мало ли, какие могут быть у человека невинные слабости, это еще не значит, что он собирается куда-то бежать. А он все-таки не оправдал доверия, скотина.
– А сегодня утром звонят мне из физиотерапии и говорят: распоряжение ваше, Врат Ладович, принять больного есть, а больного-то и нет. Ну, мало ли, напутали, не привели. Но я что-то неспокойный стал после давешнего визита. Решил позвонить сам, проверить. А мне и говорят: забрали больного уже к вам, Врат Ладович, ваши люди и забрали. Я упокоился, подумал: разминулись. А через пятнадцать минут снова звонят мне из физиотерапии: ждать ли еще больного или можно следующего пускать? Вот тут мне что-то нехорошо стало. Даже звонить не стал, прогулялся, Витенька, к тебе, тряхнул одного-другого. В голос клянутся: забрали, причем показали направление из Терапии.
Врат Ладович прервался, чтобы вытереть платком пот со лба. Юр Карпович хмурился, сидя очень прямо и сложив шатром кончики своих знаменитых пальцев. Валентин Ананьевич в задумчивости покачивал головой и ногой, причем не в такт – нога чуть-чуть запаздывала.
– Но своих ты, Витенька, натренировал хорошо, уважаю. Направление они у себя оставили, хотя теперь вроде говорят, что им пытались пообещать, что на «обратном пути» отдадут. Я на направление посмотрел – а там подпись Худошеева. А ему, сами понимаете, я никаких распоряжений на счет этого пациента не давал.
Гэбня дружно вздохнула. Виктор Дарьевич поморщился – оказываться правым иногда бывает неприятно, а еще неприятнее, когда берешь ты к себе человека, даешь ему работу, зарплату, хромого лешего, а он в итоге тебя же подставляет. Диверсант недоделанный.
– Тут я уже охрану на уши поставил, – продолжил Врат Ладович. – Худошеева-то они взяли тепленьким, с рабочего места. Звонил кому-то, говорят.
– А кому? – не выдержал Валентин Ананьевич.
– Не выяснили. Да перестань ты дергаться, Валя, я с тобой скоро сам нервный тик заработаю!
– Сколько уже говорили, – вмешался Юр Карпович, и его косой пробор едва заметно дрогнул. – Сколько говорили: надо ставить прослушку на телефоны, особенно у завов и замзавов! Особенно у таких, как Худошеев, которые на контроле. Но нет же. Не надо лишний раз ограничивать свободу своих сотрудников, мы же не фаланги, без этого разберемся. Вот теперь и будем… разбираться.
– Да леший с ним, с Худошеевым! – вмешался Виктор Дарьевич. – Что с пациентом?
Плечи Врата Ладовича поникли, и все его килограммы дрогнули от тяжелого вздоха.
– Не отследили. Тут, Витенька, история совсем странная. Неприятная. Я, когда тревогу поднял, одного из охраны послушал. Так он говорит, что Худошеев из здания покурить выходил в компании двух медбратьев. И курил долго. А вернулся один и к себе умчался – тут его и взяли, у телефона.
– А медбратья? – быстро спросил Валентин Ананьевич.
Врат Ладович поднял толстый палец.
– Охранник говорит, что один был повыше и в плечах пошире, и как будто халат у него был коротковат – сдается мне, Витенька, это твой пациент и есть. А второго-то нашли, только он вряд ли чего скажет – лежал в парке с пробитой головой.
– Живой? – Юр Карпович чуть подался вперед.
– Нет, – разочаровал его Врат Ладович. – И тут патологоанатом не нужен, чтобы понять – упал, ударился виском о бордюр. А уж сам, или пациент помог…
– Шляпы, – с отвращением сказал Юр Карпович и снова выпрямился. – Охрана называется. У них из-под носа пациента увели. Наверное, Худошеев перед ними своим пропуском помахал, а у медбратьев никто и не подумал документы проверить.
– И где он теперь? – спросил Виктор Дарьевич с неприятным чувством. История получалась до того некрасивая, что воротило от нее. Труп – ладно, дело житейское, теперь полежит – не обидится. Если уж покойный был таким идиотом, что взялся сопровождать агрессивного шизофреника с бредом преследования и не справился – сам виноват. А вот то, что больной испарился невесть куда… Плохо, очень плохо, хуже бывает, но редко.
– Медбрат в морге, – стал перечислять Врат Ладович, – Худошеев – в комнате для допросов, охранник показания дает нашему розыску, а вот где пациент – сам хотел бы знать. Тебе, Витенька, кого?
– Мне бы пациента, – вздохнул Виктор Дарьевич. – Но раз нет, придется пока удовольствоваться Худошеевым.
Фамилия Худошееву подходила. Был он маленький, щуплый, с выступающим кадыком на цыплячьей шейке и с неожиданно красивыми раскосыми глазами. Было у него в лице что-то таврское – Худошеев был потомком одной из смешанных пар, которые появились после завоевания Южной Равнины. Но отваги, которой так яростно и немного смешно гордятся тавры, потомку не досталось: в глазах мелькнула мольба о пощаде, когда гэбня зашла в комнату для допросов, ноги, прикрученные к ножкам стула, напряглись, мосластые коленки чуть-чуть приподнялись и упали обратно. У Худошеева была возможность хорошо подумать, пока он сидел в одиночестве, спеленутый смирительной рубашкой. Должен был уже сообразить, что карьеру он себе загубил навсегда, а жизнь – как придется.
Гэбня села за стол.
– Рассказывать будете? – поинтересовался Виктор Дарьевич.
Худошеев сглотнул, кадык дернулся.
– Вы не имеете права…
Гэбня переглянулась, пожала плечами. Врат Ладович открыл чемоданчик, который принес с собой, достал шприц, ампулу, отломил стеклянный носик. Все по справедливости – это его человек, хотя уже стоило бы сказать «был» его, ему и начинать.
Красивые глаза Худошеева округлились.
Пребывание в гэбне означает огромное количество инструкций – иногда разумных, иногда утомительных, иногда просто смешных, вроде того же обязательства про секс вчетвером. И про допросы там много чего было написано – и чем комнату оборудовать, и где сидеть, и как смотреть, и что говорить, и куда бить, если вдруг разговоры не помогают. Виктор Дарьевич всегда считал, что инструкции эти писал кто-то с очень и очень интересным мышлением. Но все это отдавало каким-то конспираторством, застенками, театральщиной. Это пусть тюремные гэбни учатся, под каким углом правильно в глаза светить. И вперед, на Колошму на практику.
Здесь Медкорпус. Здесь все проще.
Когда вокруг все пропитано духом изобретательства, когда сотрудники то и дело тестируют новые препараты, когда в одних пробирках зреют вирусы, а в других – вакцины, без побочных продуктов не обойтись. Иногда и вовсе получается, что выводили одно, а получили совсем другое, зато с такими интересными свойствами… Сыворотки правды вот не изобрели пока, а жаль, но в остальном – выбор велик. Воздействие на психику с галлюциногенным эффектом. Обострение чувствительности. Полная потеря чувствительности. Наконец, обыкновенная боль – простой, но часто эффективный способ. И все это можно пускать в ход – не всегда, конечно, и важно не переборщить, но результат себя оправдывает. Особенно, когда время дорого.
Виктор Дарьевич не знал, чем конкретно Врат Ладович наполнил шприц, но можно было не сомневаться: эффект будет. Виктор Дарьевич сидел с краю, и ему было видно, как Худошеев дрожал все сильнее, как по лбу у него прокатилась предательская капля пота и повисла на носу, и Худошеев уткнулся носом в плечо неловким щенячьим движением. Он все-таки сам был врачом, понимал, что к чему, хотя после событий этого утра в наличие у него мозгов верилось с трудом.
Вот чего, чего человеку в жизни не хватало? Врат Ладович с ним носился, как с родным, тем более что родная его дочь в медицину идти категорически не захотела, а потом и вовсе свернула куда-то на кривую дорожку. Вот обязательно Худошееву было до этого доводить? До озноба, до трясущегося подбородка, до самой этой неприятной сцены?
При виде шприца в Худошееве, видимо, проснулись остатки сознания, и он понял, что гордый Метелин перед расстрелом из него не получится.
– Вы не имеете права, – выдохнул он снова, как будто шприц в руке Врата Ладовича не доказывал обратного. – Я выполнял поручение лица с третьим уровнем доступа!
Произнес он это на одном дыхании, как скороговорку.
Это было так нелепо, что даже не смешно.
Фаланги?! Фаланги, которые не обратились к Бюро Патентов (или обратились и получили отказ), не явились, потрясая заветными бумажками, даже не притащили с собой толпу людей в черных кожаных плащах, чтобы те перевернули все вверх дном, а завербовали сотрудника в Общей Терапии, чтобы тот передал им пациента с черного хода?!
– Какие в точности указания вы получили? – ровно спросил Юр Карпович.
Худошеев шмыгнул носом, но его сообщение о важном человеке с третьим уровнем гэбню не потрясло (внешне хотя бы), так что он продолжил.
– Вывести пациента из восьмой палаты из стационара на улицу. Там его должны были забрать.
– Кто?
– Не сказали, – Худошеев покосился на шприц и быстро продолжил. – Должна была прийти машина. Но она не пришла. Мне не сказали, что тогда делать.
– И что вы предприняли?
– Я… я звонить пошел.
– Кому?
– Я не знаю. То есть, мне оставили номер для связи, если что-то сорвется. Но там не отвечали.
Постепенно из него удалось вытащить все, что он знал, хотя знал он немного. В марте (Виктор Дарьевич прикинул – немного позже появления Лавра Сандриевича в стационаре и первого визита фаланг) в Общую Терапию явился очередной человек в сером и имел с Худошеевым разговор тет-а-тет. Фамилии его Худошеев не знал (или врал, что не знал, но фаланги по фамилиям вообще редко представлялись), так что именовал незваного гостя с его слов Александром. Непонятно, на что этот таинственный Александр поймал Худошеева (тот, когда задевали этот вопрос, мялся, жался, смотрел влажно и не отвечал), но в итоге завербованный замзав получил задание найти среди больных человека с фотографии, которую фаланга оставил Худошееву, строго запретив ее кому-либо показывать, а о самом разговоре – рассказывать. И Худошеев принялся за поиски.
Мысленно Виктор Дарьевич согласился с выбором фаланг (если это и в самом деле устроили фаланги). Сотрудникам Общей Терапии всегда проще проникнуть куда угодно в Медкорпусе: со всеми они сотрудничают, со всеми у них общие дела. Большей свободой перемещения пользуются разве что головы гэбни да санитары, но санитарам уже не хватило бы влияния вывести пациента на особом режиме из палаты. Так что Худошеев был самой подходящей кандидатурой. В том числе и в силу редкой своей безмозглости. Потому что только человек, в своем умственном развитии застрявший между амебой и земляным червем, мог повестись на сказочку о несчастной жертве режима, которую принудительно держат в Медкорпусе и не позволяют приближать для людей светлое будущее. А Худошеев – поверил.
Но даже сотруднику Медкорпуса не так просто отыскать пациента, о котором нет данных в регистратуре и который находится в чужом отделении. Поэтому Худошеев проваландался с поисками почти месяц, пока они с пациентом не обрели друг друга в стационаре Когнитивной Части.
Тут Виктор Дарьевич потребовал подробностей, а когда получил их, то испытал острое желание все-таки воткнуть что-нибудь в допрашиваемого. Потому что из его сбивчивой речи получалось, что как раз после этой знаменательной встречи у Лавра Сандриевича наступило ухудшение. Ну, разумеется. Пациент только начал верить в то, что его окружают не враги, как вмешался идиот Худошеев, полный сочувствия и горячего желания вытащить несчастного «на свободу». Неудивительно, что после этого паранойя Лавра Сандриевича расцвела пышным цветом, а Худошеева, который, едва слезами не обливаясь, обещал вырвать «жертву режима» из цепких лап Медкорпуса, он записал в друзья.
Худошеев отчитался о своей находке Александру, который время от времени звонил и интересовался, как идут дела (на этом месте Юр Карпович обвел коллег красноречивым взглядом). Александр пообещал, что родина не забудет Худошеева, и велел готовиться к побегу. Причем побег должен был состояться неделей позже, но в пятницу, во время ночного дежурства, раздался внеурочный звонок, и уже в воскресенье Лавра Сандриевича повели на «витаминизацию», а на самом деле – в подсобку, где и переодели в украденный на складе халат. Хотели еще и пропуск раздобыть как-нибудь, но из-за перемены плана Худошеев никак не успевал сделать еще и это. В назначенное время машина должна была прийти и забрать пациента, Худошеева и медбрата, которого Александр трогательно «рекомендовал» в помощники. Но в назначенное время машина не появлялась, оставленный для экстренных случаев номер не отвечал, Худошеев, у которого нервы были на пределе, сорвался и набирал номер в десятый раз, когда его застала за этим занятием охрана Медкорпуса и оставила поразмыслить в смирительной рубашке над своим поведением.
– Дима, – не выдержал Врат Ладович, когда Худошеев выдохся и свесил голову на грудь, – куда тебя понесло? Что это за чушь с заговорами и похищениями? Что тебе там такого пообещали, чтобы оно того стоило? Тебя что, тут не ценили, платили мало, работать не давали? Что тебе не сиделось?
Худошеев поднял голову и впервые посмотрел на Врата Ладовича и шприц без страха.
– Не все в этой жизни определяется личным удобством, Врат Ладович, – тихо сказал он. – Я давно уже думал, что некоторые методы нашей работы… неприемлемы. Я даже пытался с вами об этом говорить, но вы были непоколебимы. Сама профессия врача появилась для заботы о человеке. И то, что мы делаем с людьми… Я помню, что вы мне говорили: мы работаем для общего блага. Но когда в жертву этому благу приносятся обычные люди – это отвратительно и негуманно. Я знал, что я гублю свою карьеру. Но иначе не мог.