— Ох ты ж, мать твою, — говорит Граак и вынимает из кейса источник света, который напоминает слегка сплющенную банку из-под мясных консервов, только прозрачную. Внутри бегают и переливаются огоньки. Это воплощение надежд советника Валерна, это совместный труд ученых, получивших грант Совета, это пропажа, при упоминании которой у советника Спаратуса нервно топорщится гребень и мандибулы встают в третью позицию.
— Нет, ты видела? — шепчет Заид. В его шепоте скрывается подступающая гроза. Его горло превращается в жерло вулкана, в котором клокочет лава самых страшных проклятий. Если бы негодование Заида было еще чуть-чуть сильнее, он взорвал бы вентиляцию изнутри.
— Я не знаю, что это за хуйня, — отзывается Шепард.
— Понятно, что! Бриллиант! Сука, он вставил себе в зуб бриллиант! На деньги, которые заработал в моей, блядь, группировке! Да он этим бриллиантом у меня подавится нахуй, когда я ему вобью зубы в глотку!
— Да хер бы с этим бриллиантом, ты видишь…
— Хер с ним? Давай какой-нибудь уебок купит на твои деньги себе бриллиант, я послушаю, как ты скажешь: хер с ним!
— Блядь, ну выбей потом этот зуб и носи на шее! Лучше скажи: это что за штука у них?
— Хуй знает.
Граак так нежно гладит корпус своей новой игрушки, что все свидетели этой сцены отвели бы глаза, если бы в них было чуть больше такта. Но этим качеством обделили всех присутствующих. И в первую очередь Видо Сантьяго.
— Счастлив? — спрашивает он. — Давай перейдем ко второй части сделки. Где мои деньги, Граак?
— Видо, — говорит Граак, не отрывая глаз от сверкающего чуда техники в своей руке, — Видо-Видо-Видо. Мне не нравится, как ты это говоришь. Ты говоришь, как будто не доверяешь мне. А ведь я самый давний, самый надежный твой партнер…
— Граак, блядь, если ты решил предложить мне руку и сердце, чтобы не платить, то повторяю: ты не в моем вкусе.
— Да нахер ты мне сдался, сволочь двухглазая! — рявкает Граак.
— А если я тебе нахер не сдался, отдай мои деньги, и я свалю! А то я начинаю подозревать, что ты хочешь меня наебать.
— Я? Это обидно, Видо. Ты какой-то дерганый сегодня, но я же не говорю, что ты хочешь меня наебать.
— Может, потому что я пришел к тебе без оружия и с одним чемоданчиком? В таких условиях очень трудно кого-то наебать, даже если действует такой гений, как я. Зато очень, блядь, легко это сделать, когда ты на своей территории и можешь, блядь, хоть гранату в задницу запихать гостю. Только знаешь, Граак: в Системах Термина очень нервно реагируют, когда кто-то пихает своему давнему партнеру в задницу гранату без взаимного согласия. С таким любителем посторонних предметов в чужих задницах никто не будет вести серьезных дел, кроме тупых падальщиков. Никто, Граак.
Голова Граака отражается в белом нагруднике Видо, отражение размывается, как в кривом зеркале, превращая нормальное батарианское лицо в физиономию монстра из фильма ужасов. А уж когда Граак улыбается и показывает острые желтые зубы, зрелище получается и вовсе фантасмагорическое.
— Видо, у тебя, блядь, какая-то фиксация на задницах. Я просто не хотел торопиться. Хотел нормально посидеть, отметить сделку, выпить, блядь, вина со своим старым партнером! Нет, надо все испортить к херам. Что ж ты, сука, трудный такой? Или брезгуешь?
— Вот это уже другой разговор. — Видо улыбается и выставляет вперед руки. — Теперь я чувствую, что меня тут уважают. Вино так вино. Хочешь, я даже его открою?
Четыре глаза Граака следят за ним, не мигая.
— Открывай, человек, — говорит он. — Отпразднуем.
*
Возле входа в шахту бойцы Граака и «Синие светила» из последних сил и нервов притворяются, что находятся в компании старых друзей, как это подобает охранникам двух давних деловых партнеров. Со стороны это напоминает какой-то странный танец, в котором две группы танцоров, одна в синем, другая в зеленом, перемещаются друг напротив друга. Время от времени «синие» пытаются незаметно и непринужденно зайти за спину «зеленым», но терпят поражение, после чего танцоры меняются местами — с тем же результатом, вернее, вовсе без него. У Люка, самого молодого из «Светил» уже свело челюсти от дружелюбной улыбки, и веко начинает мелко дергаться. Перед ним постоянно оказывается один и тот же высоченный батарианец, и у Люка не выдерживают нервы.
— Эй, глазастый, закурить есть? — орет он и с ужасом понимает, что голос дает петуха.
В другое время за «глазастого» Люк получил бы по шее, но охранники Граака тоже изо всех сил стараются быть дружелюбными.
— Курить — здоровью вредить, — после паузы отзывается батарианец.
— Так есть или нет?
Неровно оскалившись, батарианец лезет в карман и кидает в сторону Люка полосатую пачку.
В здании раздается хлопок. Так стреляет пистолет с глушителем.
С огромным облегчением, словно с него сбросили рюкзак со снаряжением после долгого перехода через пустыню, Люк вскидывает винтовку и стреляет очередью от бедра. Батарианец улыбается все так же криво, когда падает лицом вниз, и острозубая ухмылка скрывается среди высоких стеблей.
Следом в траву падают сигареты.
*
Видо Сантьяго стоит у стола. В его руках бутылка азарийского игристого. Из горлышка вырывается пена и течет по темному стеклу. Такое вино положено подавать в высоких хрустальных бокалах, но перед Видо стоят два низких толстостенных стакана, потому что среди батарианской посуды преобладают предметы устойчивые, которыми удобно стучать по столешнице или чужому лбу. Пробка, которая секундой раньше вылетела из бутылки с оглушительным хлопком, валяется у стены.
Снаружи раздается стрекот, который может издавать только штурмовая винтовка, а потом чей-то искаженный голос вопит: «Мочи их, пацаны!»
Видо разворачивается. Медленно. Дуло чудовищного пистолета в руках Граака смотрит прямо ему в лоб.
— Ты у нас дохуя эксперт по чужим задницам, Сантьяго, — говорит Граак. — Вот только в Системах Термина нервничают не только из-за гранаты в чьей-то жопе. Тут как-то считается, что за попытку наебать можно наказать любым удобным способом, на который хватит фантазии. Так что никто не огорчится, когда один хитрый ублюдок свалится в отвал. Это я тебе обещаю.
— Можно, я хоть бутылку-то поставлю? — спрашивает Видо почти дружелюбно.
«Просто въеби ему», — мысленно умоляет Заид Массани который прильнул глазом к щели в вентиляционном коробе. Он слишком хорошо понимает, что каждое лишнее слово дает Видо время для маневра. Но в Заиде нет ничего от азари, поэтому ментально слиться с Грааком у него не получается.
— Поставь, — говорит Граак. — Я потом из нее выпью за упокой. Это вино стоит дороже, чем твоя гребаная жизнь. Но руки держи на виду. Наверное, полагается сказать, что мне жаль, Видо. Но знаешь? Нихуя мне не жаль, что ты решил наебать меня, гондон ты штопаный. Я давно хочу тебя пристрелить, так хочу, что кончить готов.
«Да кончай ты уже во всех смыслах, трепло!» — готов рявкнуть Заид, у которого нервы завязались узлами.
Он не успевает. Видо ставит бутылку на стол.
*
Торн так привык убивать других в хорошей компании, что оказывается совсем не готов, когда другие начинают убивать его. Торну уже прострелили плечо, задели бедро, и две или три пули помяли нагрудник. Он не остается в долгу, но готов закричать: «А меня-то за что?!»
Он и правда кричит, но по привычке получается только: «Суки, еб вашу мать!»
Пуля бьет сзади между лопаток, и Торн падает в сухую пыль Патрокла. Рядом «Синие светила» расстреливают оставшихся батарианцев. Кто-то орет дурным голосом: «Получите, бляди!» Кажется, это молодой Люк, но здесь ни в чем нельзя быть уверенными. В конце концов, все здесь вопят примерно одно и то же.
*
То, что происходит в кабинете Граака, в реальном времени занимает восемь с половиной секунд и сопровождается очень громким «бдыщ». Давайте просмотрим эту сцену в замедленной съемке.
Вот Видо Сантьяго ставит бутылку на стол и вскидывает руку с кольцом. Его губы изогнуты в усмешке. Его глаза, полные радости и безумия, широко раскрыты. Его смуглый палец указывает на Граака, словно Видо хочет закричать: «Вот! Вот убийца!» То, что палец при этом средний, намекает на истинное отношение Видо к своему самому давнему и уважаемому партнеру. Кольцо вспыхивает, с него срывается маленькая белая молния и попадает Грааку прямо между глаз.
Если у вас есть деньги и энтузиазм, в лавке Харрота на Омеге можно найти уйму интересных вещей. Видо Сантьяго — большой энтузиаст и останется таковым до самой смерти.
А теперь посмотрим на Граака. Он падает навзничь. Все его четыре глаза открыты, но взгляд их потух, и они походят на четыре стеклянных шарика, какие продаются в автоматах с игрушками за полкредита — но дети все-таки обычно не вбивают их в чей-то череп. Рука Граака с пистолетом дергается вверх, и палец в последней судороге жмет на курок. Пуля вырывается из ствола и летит к потолку. Туда, где припал к щелке любопытным глазом зажатый с четырех сторон вентиляционным коробом Заид Массани.
А вот коммандер Шепард. У коммандера Шепард прекрасные биотические способности и отличные рефлексы.
В этот день Заид Массани получает ценный опыт, который касается вентиляционных труб, биотиков и биотиков в вентиляционных трубах. Во-первых, биотик может прикрыть тебя от пуль барьером из любого положения, когда сам ты бессилен. Это плюс. Во-вторых, старый вентиляционный короб, который давным-давно никто не ремонтировал в силу скупости и разгильдяйства, может и не выдержать такой заботы и лопнуть. Это минус. Отсюда вывод: нечего лазить по старым трубам хоть с биотиком, хоть без.
На обдумывание этого жизненного урока у Заида есть ровно столько времени, сколько нужно, чтобы пролететь пять с лишним метров до пола. Однако он получает больше, чем опыт. Он получает подтверждение, что мировая справедливость все-таки существует. Заид Массани приземляется точно на Видо Сантьяго, который едва успел задрать голову на грохот.
Заид не говорит: «Привет, ублюдок!» Не спрашивает: «Не забыл меня?» Не хохочет торжествующе. Заид выхватывает пистолет, приставляет ко лбу Видо и спускает курок.
*
Коммуникатор в кабинете адмирала Андерсона ничем не примечателен, если не считать вмятины от армейского ботинка на боку — иногда переговоры с Советом способны довести до точки кипения даже святого. Но в целом коммуникатор как коммуникатор, и нет никакого смысла гипнотизировать его взглядом.
Смысла нет, но Андерсон все равно это делает. Он пересчитал все царапины на пульте, рассмотрел разводы пыли, прочитал серийный номер сначала слева направо, а потом справа налево.
Последний вызов он посылал на Мигрирующий Флот и даже смог пообщаться с Тали’Зорой — если можно назвать общением смесь шумов и хрипов, в которой иногда каким-то чудом получается различить отдельные слова. Некоторое оборудование кварианцев работает уже триста лет. Обычно это упоминают, когда восхищаются их техническим гением. Должно быть, восхищающиеся никогда не сталкивались с проявлением этого гения на практике. Но среди помех Андерсон все же смог выловить «не появлялась» и «не звонила».
До этого был звонки юстициару Самаре («в последнее время я… не имела удовольствия встречаться с коммандером Шепард»), Джек («да хуй знает, где эта ебанашка, я не видела») и Джейкобу Тейлору («никак нет, сэр!»). Лаконичность Джейкоба объяснялась тем, что вызов застал его в душе, и бывший служака стыдливо кутался в полотенце.
До Миранды Лоусон и Лиары Т’Сони Андерсон не дозвонился, но подозревает, что разговор с ними все равно ничего не дал бы. Лиара скорее зашила бы себе рот, чем подставила подругу, а мисс Лоусон не снизошла бы до старого вояки в силу трудного характера. Другими словами, Миранда Лоусон — редкостная стерва, и полагаться на ее доброту все равно что просить у батарианских работорговцев сокращения рабочей недели.
Остается только один вариант действий. Язык не поворачивается назвать его последним, потому что вариант этот пришел в голову Андерсону сразу же, как только очкастый аналитик переслал ему данные по транзакции на Омеге.
Только одно существо на Омеге может сказать: «Государство — это я». Но, если протянуть этому существу палец, оно отхватит не только руку, но и заглотит человека целиком, с костями и форменной фуражкой.
С другой стороны, адмирал и так уже по эту самую фуражку сидит в дерьме, так что потеряет мало.
Андерсон вздыхает и командует:
— Вызов — Омега, Ария Т’Лоак.
Связь устанавливается быстро, но на той стороне не спешат принимать входящий звонок, и Андерсон вынужден слушать «Bullwinkle», которую абонент изволил поставить вместо стандартной мелодии вызова. Адмирал снова чувствует себя зеленым курсантом, который вынужден собирать подписи для обходного листа и толкаться в приемных разных инстанций. Честно говоря, он предпочел бы вспомнить юность каким-нибудь другим, более приятным способом, но сегодня совершенно точно не день приятных способов и житейских радостей.
Наконец, его милостиво решают принять, и на экране появляется изображение Арии. Владычица Омеги сидит на диване, широко раскинув ноги, обтянутые кожаными брюками. В исполнении кого угодно другого это выглядело бы провокацией, но бедра Арии почему-то наводят исключительно на мысли о боевых искусствах и о том, что можно сломать шею человеку и ногами.
— Капитан Андерсон, — тянет Ария. — Какой сюрприз.
— Вообще-то уже адмирал.
— Ну, охуеть теперь. Андерсон, ты в последний раз явился на Омегу, когда собирался стать жополизом Совета…
— Это называется «стать Спектром».
— Это называется именно так, как я сказала. Ты прилетел, бухнул в «Загробной жизни», был очень мил, а потом свалил и за двадцать, сука, лет не удосужился написать: «Привет, как дела». И правда, почему это, блядь, я не в курсе твоих успехов?.. Так что вам угодно, адмирал?
— По моим данным, на Омеге недавно гостила коммандер Шепард. Куда она отправилась дальше? Если отправилась.
— Андерсон, — говорит Ария и облизывает губы, — я что-то сейчас нихуя не поняла. Ты звонишь и требуешь у меня отчета? Да будь ты даже трижды сраный адмирал, я тебе не дурочка из Альянса, чтобы брать под козырек и рапортовать! Я — Омега!
«Спасибо, что не Альфа, — думает Андерсон. — Всей галактике жизни бы не было…»
— Ария, я не требую отчета. Ни в коем случае. Как я могу? Я прошу по старой дружбе.
— По старой дружбе? Андерсон, давай-ка сыграем в десять отличий?
— Каких еще отличий?
— Существенных, блядь, отличий. Один человек прилетел на Омегу, зашел в гости к одной умной, сильной и могущественной азари и потом свалил так быстро, словно опасался за свою, блядь, невинность. И не объявлялся, гондон такой, двадцать лет.
— Девятнадцать.
— Ну, тогда, конечно, другое дело, как вчера все было. Девятнадцать лет, да у меня за это время два поколения ворка внизу сменилось! А другой человек время от времени заскакивает, потому что просто по пути пришлось. Подбрасывает инфу, хотя мог бы не делать этого. Колбасится на танцполе. И даже скидывает мне мемасики и прикольные песенки в мессенджер, хотя, блядь, ума не приложу, где она достала контакты моего личного аккаунта. Найди десять отличий, а, Андерсон?
— Я не сбрасываю тебе песенки в мессенджер.
— Угу. И что-то я не припомню твоей задницы на танцполе, а твоей инфы в моем датападе. И схуяли я должна сообщать о Шепард тебе, хотя ты для Омеги не сделал ничего?! С другой стороны, — продолжает Ария после паузы, — «не принес ничего» означает и «не притащил никакого дерьма», так что я без претензий. Но все еще не вижу уважительной причины, чтобы тебе помочь.
Новая многозначительная пауза подсказывает: наступает время для торговли. Конечно, адмирал Альянса обладает достаточными полномочиями, чтобы совершить сделку с пользой для Омеги. Но у старого служаки Андерсона слова в горле застрянут, если он попытается предложить ресурсы Альянса Арии по своим личным мотивам. Язык в узел завяжется. Палец отвалится при попытке поставить подпись.
— Вообще-то это в интересах самой Шепард, — еще пытается увильнуть он. — Ее разыскивает Совет Цитадели, и…
Ария наклоняется, и ее лицо оказывается так близко, что заслоняет весь экран. Она ухмыляется. Вообще-то челюсти азари схожи с человеческими, но Андерсон готов поклясться, что у Арии зубы растут как минимум в три ряда, и все острые, как у акулы.