Веселье, горечь, страх иль возмущенье.
Увидим скоро, как другой, с умом,
Закрутит жалких дел коловращенье
И так же станет плакать ни о чем.
XXXIII. Già fiammeggiava l’amorosa stella
Звезда Любви затеплилась в ночи
Востока, между тем на небосклоне
Другая, неприятная Юноне,
Льет с севера блестящие лучи.
В тот час, когда от сна встают ткачи
И босиком бегут раздуть огонь, и
Любовники, и неженки, и сони,
Струят из глаз соленые ключи, –
Та, коей рядом не было в помине,
Явилась вдруг, для сердца – не для глаз,
(Их сон смыкал, а ране – рыд потряс),
Пришла, какой я не видал доныне.
Она сказала: Ты скорбишь? Вот раз!
Ведь я жива – чего же ты в кручине?
XXXIV. Apollo, s’anchor vive il bel desio
О Феб! Коль жив в тебе твой нежный пыл,
Тебя сжигавший в Фессалийской пади,
И милые блондинистые пряди
Ты за грядою лет не позабыл, –
Не дай, чтоб злых времен холодный ил,
Затем что этот век с твоим в разладе,
Лавр оболок честной, какого ради
Вслед за тобой я душу погубил.
Ты силою любви святого дара,
Дар, каковой в унылой жизни – друг,
Очисти мир от странного кошмара.
Удивлены, тогда увидим луг
И в нем – она, укрытая от жара
Под сенью собственных своих же рук.
XXXV. Solo e pensoso i piú deserti campi
Один, задумчив, я поля пустые
Медлительными меряю шагами
И убегаю тотчас прочь глазами,
Завидев на песке следы людские.
Не действуют преграды никакие:
Повсюду любопытный взгляд за вами, –
Меня испепеляющее пламя
Вовне являю миною тоски я.
Я думаю, ручьи, леса и горы
Уже вполне то знают, что отчасти
Нескромные повыведали взоры.
Все дело в том, что я везде, к напасти,
Беседую с предметом Нежной Страсти, –
Всему виною эти разговоры.
XXXVI. S’io credesse per morte essere scarco
Будь я уверен – смерть всему конец,
И пошлому любовному томленью,
Сложил бы в землю я без промедленью
Унылых членов пакостный свинец.
Но так как ныне я подверг вконец
Загробные все радости сомненью –
По полуздраву полуразмышленью,
Я на земле пока полужилец.
Амур свои безжалостные стрелы
Давно об это сердце затупил,
Но их отрава разошлась по телу.
Землистый цвет в ланиты поступил.
Напрасно я к беспамятной вопил,
Чтобы взяла меня в свои пределы.
XXXVII. Sí è debile il filo a cuisattene
Жизнь чал ослабила и, что ни миг,
К иным брегам отходит.
О, если распогодит
Возлюбленная эту хмарь меж нас!
Но вдаль проклятый путь меня уводит,
И в гуще толп чужих
Одной надежды лик
Мне придает веселости запас,
Внушая мне: Не раз
Предстанет вам разлука…
Вот сладостная мука –
О лучших днях в изгнанье размышлять!
Да сбудутся ль опять?
Иль все – минулось без руки, без звука?
Я молод был, я упованьем жил –
Увы, я упованья пережил!
Уходит время: каждый час бежит
И вдаль меня торопит,
И что за тяжкий опыт –
О предстоящем размышлять конце!
Едва восход довольно сил накопит,
Как вечер уж свежит,
Последний луч дрожит
Кривого мирозданья на крыльце,
Так гаснет свет в лице, –
Черты его бесчертны, –
Что делать: люди смертны!
Я мысленно гляжу в ее черты, –
От дальной сей черты,
Но к ней лететь живьем – крыла инертны.
И сир и дискомфортен я тотчас, –
Господь помилуй в этой жути нас!
Всяк вид меня мрачит, где не видать
Очей ее чудесных –
Двух ключарей небесных
От нежной мысли врат, как Бог судил,
Чтоб к горьким дням придать других непресных.
Что ни возьму начать –
Без них тотчас скучать
Я обречен: всяк прочий взор не мил!
О горизонт! Ты скрыл
За водные преграды
Две светлые лампады,
Которые вдруг сумерки средь дня
Сгущали для меня, –
Чтоб, вспоминая счастья перепады
И всю веселую когда-то жизнь,
Я говорил себе: Казнись и киснь!
Увы, чем дальше в лес, тем больше дров:
Помыслив, освежаю
Грусть, коею пылаю
Со дня, как кинул ся благую часть.
Амур в разлуках чахнет, полагаю, –
Чего ж он тут здоров?
Что ж пламень как суров?
Зачем я камнем не могу упасть?
Стеклохрусталь вам всласть
Предъявит цвет подложный –
Так облик наш несложный
Подложку мыслей скоро выдает
И душу предает,
И нежности сердечной дух острожный.
Как? Чрез глаза, исшедшие в слезах…
Покамест та не явится в глазах.
Какую сладость странную наш ум
Подчас и вдруг находит
В том, что с ума он сходит
И вздохов странный ряд вам предведет!
Плач нынче так меня ухороводит,
Что мнится: не в обум
Произвожу сей шум,
Коль скоро в бедном сердце грусть поет, –
Но чтоб поставить в счет
Поистине ужасным
Глазам ее прекрасным
Еще одно, как комплектуя иск:
Чуть вспомню – тут же вдрызг
Расплачусь ревом в голос иль безгласным, –
Безумно жалуясь на ту и той,
Кто проводник в любви и светоч мой.
Златые косы, солнца давний сон,
Завистливо-наивный,
Взгляд чистый, ясный, дивный,
Откуда, чрезвычайно горячи,
Лучи вас дарят мукой неизбывной, –
Слова – тем в унисон –
На редкостный фасон
Иль единичный, впрямь: поди их получи,
Теперь тем боле! Чьи
Потери столь велики?
Коль я лишен толики
Участливости ангельской ее –
Кто сердце мне мое
Пронзит желаньем горячее пики
И вожделеньем – к райским высотам,
Столь близким, что навряд ли буду там!
И чтоб уж с большим чувством мне рыдать:
Вид тонкой белой пясти
И той предплечья части,
И нежно-горделивый каждый жест,
И кротость неги в упоенье власти,
И персей благодать,
И ум, большой, видать, –
Сокрыты за горами этих мест!
И знаю, что мой крест –
Ее не встретить боле!
За пароксизмом боли
Вдруг упованье робкое ко мне
Является, но не
Стоит со мной, не знаю: оттого ли,
Что чудо совершенства свижу я
Средь совершенств – за гранью бытия?
Мчи, песенка, скорей
Пред очи донны ясной!
Она небезучастной
Тебе протянет нежную ладонь, –
Но руку ты не тронь!
Почтительно склонясь к ногам прекрасной,
Поведай ей, что скоро буду к ней –
Живая плоть иль тень среди теней.
XXXVIII. Orso, e non furon mai fiumi né stagni
Нет, никогда ни реки, ни пруды,
Ни море, все вобравшее потоки,
Ни тень стены, холма или осоки,
Ни облака с завесою воды,
Ни прочая препона, чьи труды
Взгляд затрудняют на большие сроки, –
Со мной, друг Орсо, не были жестоки,
Как та, что застит дивных две звезды.
А это потупленье их? Оно,
В смиренье паче гордости, лишает
Меня веселья, с жизнью заодно.
О, как мне белая ладонь мешает,
Что в каверзах замечена давно
И мановеньем зренье сокрушает.
XXXIX. Io temo sí de’ begli occhi l’assalto
Я так боюсь налета милых глаз,
Источников и страсти, и острастки,
Что их бегу точь-в-точь как школьник таски,
И минул уж давно тот первый раз.
С тех пор – каким бы ни был трудным лаз
Или высоким ствол – без приукраски, –
Тотчас взберусь, спасаясь от указки,
Чтоб не прошлась по мне – неровен час.
А нынче оглянулся наугад:
Гляжу, вы тут как тут, смываться поздно –
Виновны сами, я не виноват.
Я к вам пошел, хоть вы смотрели грозно,
И сердце в пятках, и себе не рад:
Мне смелость нелегко далась, серьезно!
XL.S ‘Amore o Morte non dà qualche stroppio
Коль не запутают Эрот иль Рок
В станке моем последнюю основу,
Коль я тут, по добру да по здорову,
Сплету любовь и смерть в один уток, –
Никак не можно, чтобы я не смог
Дать строй старинный молодому слову, –
И – страшно молвить: по труду готову
Мне в Риме будет лавровый венок.
Но так как к завершению работы
Потребна мне толика волокна,
То, милый отче мой, пролей щедроты.
Чего же ты не шлешь мне ни рожна –
И все так вдруг! Прошу: яви заботы,
Дай пряжу, а любовь и песни – на!
XLI. Quando dal proprio sito si rimove
Когда увозят в чуждые уделы
Ту, от кого и Феб впадал в изъян, –
Пыхтит и преет в кузнице Вулкан,
Чтоб Громовержец вволю сыпал стрелы.
Тот шлет грома и снег, и дождь: свет бел, и
Что там снаружи – Цезарь или Ян?
Земля слезоточит, из дальних стран
Нейдет светило, чьи лучи несмелы.
К Сатурну с Марсом переходит власть –
К зловещим двум звездам, меч Ориона
Пловцов несчастных сокрушает снасть.
И от Эола узнает Юнона,
Нептун и мы про злейшую напасть:
Нет той, к кому природа благосклонна.
XLII. Ma poi che ‘l dolce riso humile et piano
Но если Дафны облик осиян
Является в отечества пределы, –
В работе Сицилийца есть пробелы:
Он тщетным рвеньем в кузне обуян.
Юпитер громыхнуть хотел бы, ан
Куда грома девалися дебелы?
И Аполлон, взглянув в лицо Кибелы,
Цветами обновил покров полян.
Дыханье с Запада смиряет лоно,
И кормчему отныне не пропасть,
В лучах раскрылся венчик анемона,
Противная звезда спешит упасть
И предоставить той часть небосклона,
По ком слез излила немало страсть.
XLIII. Il figliuol di Latona avea già nove
Латоны сын на этот балаган
От козырька заоблачной капеллы
Кидает взоры сильно оробелы:
Где та, что нанесла нам столько ран?
Но, видно, застит взгляд ему туман:
Она не мнет стопой нигде плевелы!
И тотчас все его поступки квелы,
Как у того, чей вдрызг изломан план.
И смотрит он на вещи отрешенно,
Как человек, наплакавшийся всласть:
Вид жалкий у него – ну, что ж вы, донна?
Ведь видеть вас, вас петь – благая часть.
Хоть тучки по небу – все шасть да шасть, –
Безветренно, без перемен – сезонно.
XLIV. Que’ che ‘n Tessaglia ebbe le man sí pronte
Тот, кто в Фессальи перебил косяк
Сограждан, близкой крови не жалея, –
Оплакал все ж бунтовщика Помпея,
Которому был тестем как-никак.
Пастух, пробивший чурбану чердак,
Оплакал сына своего, злодея,
И, на Саула злобы не имея,
Царя похоронил как добрый враг.
А вы, которой жалость непонятна,
У коей есть броня противу стрел
Амура, пусть он целится халатно, –
Какой бы мукою я ни горел –
Слезинки я у вас не подсмотрел:
Одни презрительного гнева пятна!
XLV. Il mio adversario in cui veder solete
Стекло, в чей ныне мерзкий мне состав
Вперяете вы взгляд, любимый Богом,
Влюбляет вас, в заимствованьи строгом
Веселый нежный облик ваш вобрав.
Стекло меня лишает всяких прав
Быть с вами рядом: горестным итогом
Суть то, что я в изгнании убогом
Оплакиваю дни былых забав.
Будь даже я подшит к вам ненароком,
Стеклу не следовало б, подольстясь,
Вас утверждать в презрении жестоком.
Вам не видна ли в том с Нарциссом связь:
Вы стынете бесцельно над потоком,
Соседством низким с травами смутясь.
XLVI. L’oro et le perle e i fior’ vermigli e i bianchi
Жемчуг и злато, розы и лилеи,
Которым, будто бы, вредит зима:
Повсюду колют и нейдут с ума
Из сердца и из органов нежнее.
Мои мне дни – короче и влажнее:
Большая боль ведь не пройдет сама.
Но зеркала – вот подлинно чума:
Вы их в себя влюбляли не жалея.
Они заткнули рот моим глазам,
Которые вас за меня молили,
И те умолкли: вы ко мне остыли.
Но зеркала повсюду по водам,
Чьи омуты несут забвенье вам,
А мне – напоминанье о могиле.
XLVII. Io sentia dentr al cor già venir meno
Сердечных у меня не стало сил:
Ведь вы источник сил моих сердечных.
Но так как против смерти нет беспечных,
Но всякий жил бы, как бы он ни жил, –
Мной ране спутанный, порыв пустил
Я тропкою скитаний бесконечных,
Давно забвенной мною из-за вечных
Препятствий, кои сам нагородил.
Так я попал, себя сам презирая,
Пред ваши красны очи, коих взгляд
Чтоб их не злить – всегда бежать был рад.
Так смог я надышаться, умирая,
И ожил вновь, откушав этот яд:
Умру – вдругорядь, от стыда сгорая.
XLVIII. Se mai foco per foco non si spense
Но коль огонь не тушится огнем,
Ни реки от дождя не иссякают,
Подобные подобным потакают
А к крайности мы с крайностию льнем, –
То как тут быть, Амур, с твоим добром:
Не наравне ль им души обладают?
Зачем у ней ее желанья тают,
Когда моих – не вычерпать ведром?
А может – так, как Нил, с высот спадая,
Всех оглушает грохотом воды
И слепнет око, солнце наблюдая, –
Так и любви чрезмерные труды
Ведут не к цели, втуне пропадая,
И лишний пыл нам путает ходы.
XLIX. Perch’io t’abbia guardato di menzogna
Тебя лелеял, холил, опекал
В саду моем от всяческой заразы,
Неблагодарный слог, но ты все разы
Не похвалу, но брань мне навлекал.