Так писал Пушкин, а с Юлей случилось такое, что она теперь мечтала сойти с ума…
Да и то сказать — во времена Пушкина у девушек не вырезали глаза на продажу. Кстати, может быть, в этом именно и таится ответ на вопрос, почему в наше время не появляются гении вроде Пушкина. Когда такое возможно — Пушкины не живут…
— Ты теперь не приходи ко мне слишком часто, — попросила Юля. — Не надо дразнить себя и меня. Приходи пореже. Мы останемся друзьями, но нам надо постепенно отвыкать друг от друга. Что толку сейчас тебе сидеть тут. Пусть у тебя будет своя жизнь.
Я молчал и не находил, что сказать в ответ. Столько внутренней силы и мужества было в словах этой сломленной молоденькой девушки!
— Только хочу попросить тебя об одном, — Юля усмехнулась вновь и сжала мою руку, найдя ее на одеяле: — Не делай этого с мамой… С кем хочешь, но с мамой не надо…
* * *
С мамы, собственно, все и началось.
Четыре года назад я только-только начинал свою нынешнюю практику как частный доктор.
У меня оказалось несколько друзей и коллег, которые помогли мне, и я был полон радужных надежд. Кстати, многие надежды мои того времени, как ни странно, оправдались.
Тогда еще я не был таким заматеревшим, как сейчас, и меня еще смущали мои новые пациенты. Пугал их слэнг, их странные манеры, привычка лечиться по ночам…
— Когда все доброе ложится, и все недоброе встает, — цитировала моя мама что-то каждый раз, когда я вечером начинал прием больных.
Очередной такой прием еще только начинался, а я сидел, с тоской ожидая очередных своих пациенток — валютных проституток — мрачных деловых баб, которые за деньги готовы переспать даже с сенбернаром… Одна, кстати, именно такое и рассказывала…
При этом они оставались совершенно равнодушными, презирали и ненавидели мужчин и испытывали отвращение ко всему вокруг. Кроме денег, кроме шуршащих плотных долларовых бумажек.
И вот тогда появилась Людмила. Она вошла в кабинет и сразу сказала, что она по рекомендации такого-то. Так принято. Нужно обязательно сказать от кого ты пришел, в противном случае я не стану лечить. Вернее, буду, но от нескольких элементарных кожных заболеваний.
А про венерическую болезнь скажу, что не имею такого права и что очень извиняюсь и рекомендую обратиться в кожвендиспансер по месту жительства…
Но Людмила сразу сказала, от кого она. Я знал этого типа, и не мог сказать о нем почти ничего, кроме того, что он очень богат и что деньги свои заработал явно не на государственной бессрочной службе.
Я взглянул на посетительницу. На вид ей было лет тридцать. Потом выяснилось, что тридцать пять…
Это была красивая женщина, немного вульгарная, но не похожая на проститутку. Все-таки есть у них что-то особенное в облике, несмотря на все индивидуальные различия.
Посетительница же моя не имела этих отличий. Ни циничного взгляда, ни тяжелого выражения лица, ни прущего через все края хамства…
— Ложитесь, — кивнул я на гинекологическое кресло, — сейчас я дам вам подкладную. — Я встал и потянулся к шкафу, но женщина остановила меня словами:
— Не надо, доктор. У меня есть своя с собой. — Это уже окончательно убедило меня, что передо мной не проститутка. Дорогие валютные «шмары» вообще не думают о таких тонкостях. Они не понимают, зачем подкладная, не то, что носить ее с собой к доктору. Хотя, конечно, при специфике их работы можно понять их равнодушное отношение к гигиене…
Пациентка легко забралась в кресло, и я осмотрел ее.
— Гонорея, — сказал я в конце концов, откладывая в сторону зеркало и садясь обратно за стол:
— Одевайтесь.
Женщина оделась и села на стул напротив меня за столом.
— Сейчас я выпишу вам лекарство, — сказал я. — Вы будете принимать это утром, днем и вечером. Через три дня я вас жду.
— Нет, — произнесла пациентка с отчаянием в голосе. — Это невозможно. — Я вскинул на нее глаза и удивленно спросил:
— Что невозможно? Если не можете через три дня, приходите через два или через четыре.
— Нет, — ответила дама и прижала руки к груди. — Я потому к вам и пришла, что мне сказали, будто вы можете срочно.
Я понял ее. Она заболела, и теперь боялась, что узнает муж. Наверное, муж уезжал в командировку и вот-вот должен был вернуться. И ей было непременно нужно вылечиться прямо сейчас, чтобы к его приезду уже быть здоровой. Нельзя же заражать своего собственного мужа…
Я взглянул на нее повнимательнее. Это была красивая шатенка, довольно высокого роста, с отлично сохранившейся фигурой. Наверное, на чей-нибудь вкус она была крупновата и походила на кобылу, но мне такие нравятся. Может быть, потому что они мне под стать — я и сам не маленьких размеров.
И еще одно отличие было у нее, которое я сразу заметил. У нее больше зеленые глаза. Они немного удлиненные, как у кошки, и совершенно изумрудного цвета.
— Можно за два раза, — сказал я. — Только вы сами понимаете… — Я сделал вид, что замялся. Это такая манера у докторов. Некоторые врачи сейчас забыли традиции отцов и говорят пациентам все прямо в лицо открытым текстом. Что и сколько стоит…
Но я знаю, что так нельзя. У меня есть корни и представления о приличиях профессии. Их несколько, и они неукоснительно соблюдаются всеми культурными врачами еще с чеховских времен.
Никогда не называть точной суммы. Хороший пациент сам все прекрасно знает. Ему известны все расценки. А тот, кто не знает и дает меньше положенного — тот плохой пациент и его вообще не надо принимать. Пусть идет в следующий раз в поликлинику по месту жительства.
Вообще не следует употреблять слово «деньги».
Это низкое слово, оно не к лицу представителю самой гуманной профессии. Достаточно просто выразительного взгляда. Хороший пациент его сразу поймет. А что делать с плохими, я уже сказал раньше…
И третье. Деньгами не размахивать. Когда тебе их дали, они должны немедленно исчезнуть в кармане или в твоем столе. Еще лучше, если они просто растают в твоей руке. Есть такие специалисты, что добились этого долгими тренировками.
— Я готова заплатить сколько нужно, — с готовностью отозвалась дама. — Но я вас очень прошу — чтобы это прошло поскорее.
Она заплатила мне и я сделал первый укол. Второй нужно было сделать на следующий день и я гарантировал, что во всяком случае, болезнь перестанет быть заразной.
Она пришла и на следующий день, и после этого мы расстались.
Некоторое время я думал о ней, она произвела на меня впечатление. Кроме всего прочего, я не очень понимал, кто она такая. С одной стороны — не проститутка. А с другой… С другой — она совсем не смущалась. Обычно порядочные женщины, когда с ними случается такое, теряются. Они краснеют, бледнеют, нервно мнут носовой платок.
В данном случае ничего этого не было. Странно.
Но Петербург маленький город. И произошло невероятное. А если посмотреть на вещи трезво — вполне возможное. Мы встретились с моей странной пациенткой через две недели после первого знакомства.
Один мой знакомый пригласил меня в ресторан.
Дело в том, что он мой очень старый приятель, и когда он обратился ко мне за помощью, я не смог взять у него деньги. Вылечить — вылечил, но когда он протянул мне деньги, я не сумел их взять. Все-таки почти школьный товарищ…
Тогда он пригласил меня в ресторан, и я согласился. Хотя и пришлось отменять ради этого прием.
Я вел довольно замкнутый образ жизни, который диктовался в основном моим странным распорядком дня. И просто чувствовал, что мне необходимо расслабиться.
Товарищ привел меня в ресторан — огромный зал с множеством столиков, почти все они были заняты. Посредине находилась танцевальная площадка, на которой толпились люди, и все они в ритм прыгали на одном месте. Уморительная картина, скажу я вам…
Мы сидели и болтали о разных разностях. В основном о проблемах современного бизнеса — он был бизнесменом.
Козьма Прутков однажды написал:
«Три вещи, единожды начав, трудно кончить. Слушать друга, возвратившегося из дальнего путешествия, вкушать вкусную пищу, и чесать там, где чешется»…
Мы как раз «вкушали вкусную пищу», друг мой вернулся только что из Лондона, а это вполне можно считать дальним путешествием. И мы «чесали, где чешется» — потому что разговаривали о бизнесе, а у кого не чешется сейчас в этом месте?
И тут я увидел свою недавнюю пациентку. Она сидела за столиком невдалеке и смотрела прямо на меня.
— Что ты так замолчал? — с интересом спросил меня товарищ, а потом поймал мой взгляд.
— Да, ничего, — прокомментировал он, но я тут же перебил его. Я извинился и сказал, что это моя знакомая и мне хотелось бы с ней немного поболтать. Товарищ оказался не занудой и меня понял.
— Ладно, покобелируй, — сказал он. — А у меня пока что есть своя собеседница, — он весело указал на бутылку французского вина с высоким и узким горлышком.
— Потом обсудим, у кого из нас собеседница была стройнее, — засмеялся он.
Почему я захотел подойти? Не знаю, может быть, это судьба. Или мы с самого начала заинтересовали друг друга? Наверное, так.
Между людьми существует невидимое притяжение, просто зачастую судьба разводит их в разные стороны и не предоставляет возможности закрепить знакомство. Сейчас же судьбе явно было угодно свести нас вместе.
Взгляд женщины, устремленный на меня, был достаточно красноречив. Она, очевидно, не скрывалась от меня и хотела, чтобы я подошел к ней.
— Пойдемте танцевать, — пригласил я ее и она охотно согласилась. Рядом с ней сидела подруга примерно такого же возраста, только гораздо хуже сохранившаяся.
— Вы часто здесь бываете? — спросил я, едва только мы вышли в крут танцующих.
— Иногда, — уклончиво сказала она и, приблизившись, обняла меня за шею своими руками, от которых исходил сильный и приятный аромат духов.
— Как вас зовут? — спросил я. Ведь мне так и не было известно ее имя.
— Людмила, — ответила она и внезапно добавила:
— Но только не Люда… Терпеть не могу. Какая-то кличка, вроде собачьей. Люда…
Руки ее были мягкие и сильные. На Людмиле было зеленое шелковое платье без рукавов. Когда она подняла руки, я скосил глаза и увидел гладко выбритые подмышки.
— Цвет платья вам очень к лицу, — сказал я комплимент в духе прошлого века. Людмила засмеялась, открывая белые и ровные зубы, и раздвинув полные, изящно очерченные помадой губы, сказала:
— Вы заметили, что у меня красивые глаза? Я думала, что вы смотрели мне совсем в другое место.
— Но ваши глаза произвели на меня большее впечатление, — попытался я отбиться.
— Там, куда вы смотрели, тоже неплохо, — заметила она спокойно, продолжая улыбаться и тут пришел черед мне смущаться и краснеть.
Разговор был рискованный, и все равно Людмила не производила впечатления проститутки. Я мог бы за это ручаться, а я к тому времени уже понимал в этом толк.
— Вам тогда все удалось? — спросил я, чтобы перевести разговор в другое русло, а заодно и перейти в наступление: — Муж ни о чем не догадался?
— Муж? — картинно вскинула она брови: — А при чем тут муж?
Она опять «переиграла» меня. Вновь я смутился. Вероятно, в этот момент Людмила поняла, что переборщила с напористостью, и что может просто испугать меня своими играми.
— Спасибо вам, — сказала она. — Я вам очень благодарна за помощь. Все прошло.
Танец на этом закончился, и я усадил Людмилу на ее место за столиком. Она с интересом посмотрела на меня, подняв голову, но больше ничего не сказала.
Еще некоторое время мы болтали с товарищем, но меня уже интересовала только эта женщина. Все мои мысли были о ней, я был взбудоражен. Кроме того, я постоянно ловил на себе ее взгляд.
Это было совсем как у Блока:
Вероятно, Блок описывал что-то именно в таком роде, как было у нас в тот вечер с Людмилой.
Даже когда я отворачивался к товарищу, то невольно чувствовал на своем затылке ее взгляд.
Через некоторое время возле нашего столика появился не наш официант, не тот, который нас обслуживал.
— Вам презент, — произнес он, улыбаясь, и поставил перед нами бутылку шампанского.
— Совсем как в кино про старинных купцов, — растерянно заметил мой товарищ, озираясь по сторонам.
— И к нему записка, — официант протянул мне сложенный вчетверо листок розовой бумаги.
«Доктор, — было написано там летящим стремительным почерком. — Если вы выйдете отсюда через десять минут и сядете в красные „Жигули“ с номером…, то вы сможете проводить меня домой». И стояла подпись: «Людмила».
Я первым делом посмотрел на своего товарища, который читал вместе со мной, через мое плечо.
Он улыбнулся.
— Старик, надо ехать, — сказал он решительно. — Иди, я тебя пойму… Как не проводить такую женщину? Шампанское прислала, домой позвала. Почему бы и нет доктор?
Людмилы уже не было за столиком. Я увидел только ее спину, когда она вместе со своей спутницей спускалась по лестнице в гардероб.
— Иди, иди, — сказал мой товарищ. — Что я — не человек, что ли? Я все понимаю. Мгновенная страсть и все такое. Бывает. Я бы сказал тебе — будь осторожен, но ты же сам венеролог и лучше знаешь… — Он захохотал и еще раз благословил меня на подвиги.
— Бутылку оставь, — сказал он на прощание строго. — Бутылка моя. Это мне в утешение. А тебя ждет нечто получше. — Он мечтательно причмокнул губами.
— Ну, и ты можешь немедленно найти тут кого-нибудь, — сказал я. — Да хоть официанту скажи — он тебе мигом троих приведет.
— Не-ет, — протянул приятель. — Это совсем не то… Это — блядство. А тут, у тебя — роковая страсть. Ты меня за дебила не принимай. Я разницу понимаю.
Я вышел и сел в красные «Жигули», где за рулем сидела подруга. Людмила не познакомила нас. Она просто потом объяснила, что всегда берет с собой эту свою подругу, потому что та — диабетичка и не пьет, а значит, может потом вести машину. Да и вообще — вдвоем лучше. Одинокая женщина в таких местах привлекает слишком много внимания.
Когда мы подъехали к дому Людмилы, она вышла, и я вслед за ней. Подруга — сумрачная особа кивнула на прощание, с ревом развернулась и уехала.
Во время поездки мы не сказали друг другу ни слова. Теперь, перед парадной Людмила остановилась и сказала, интригующе скользя по мне глазами:
— Вы хотите войти?
Она спросила это так, что не оставалось сомнений, в том, что это означает. Этот вопрос и мое согласие…
Квартира оказалась очень большой. Хотя это и был самый центр города, все же я не ожидал такой величины комнат, такого их количества.
Пять комнат, самая маленькая из которых была метров двадцать…
Но не только размерами поражала эта квартира. Она была роскошно обставлена и отделана. Белые полированные двери с бронзовыми ручками, начищенные латунные защелки на высоких окнах, новый паркет в комнатах и ковролин от «Искрасофт» в прихожей и в холле…
Тут было что посмотреть.
В то же время чувствовалось, что все это не старое, не фамильное, а совсем недавно приобретенное. Ни одной старой вещи. Ни одного предмета антиквариата. В центре Петербурга стоит войти в любую квартиру, даже в самую задрипанную, и повсюду ты будешь наталкиваться на предметы старины.
В одном месте — старая гравюра, в другом — старенький подсвечник, в третьем месте — удивительные часы-ходики, изделие умельцев художественной ценности, но люди с этим живут.
Это есть здесь у всех. Конечно, я говорю о центре города и об определенном слое людей.
Понятно, что я не имею в виду «лимиту» с заводов, получившую квартиры в новостройках. И не их детей. Там этого ничего нет. Там полное «манкуртство»… Деревню, из которой они приехали — презирают. Город, в котором живут сейчас — не знают и не понимают. Так и живут, неприкаянные, пока не помрут.
Но здесь-то, в квартире у Людмилы, явно жили не лимитчики. Об этом говорило очень многое. Вот только со стариной у них что-то не в ладах.