- Я не буду тебе мешать, - услышал он голос Сеймея откуда-то издалека. – Пойду прогуляюсь пока.
Рицка опустился на колени и осторожно положил лилии рядом с хризантемами. Свежий ветер подул в лицо, и стало немного прохладно, а Рицку то и дело бросало в жар, и он не мог дышать. Взгляд всё впивался в ровные и словно выжженные и до сих пор горящие строчки «Агацума Соби».
- Привет, Соби, - начал Рицка, как он всегда начинал свои письма. И от волнения крошечные искрящиеся капельки слёз вдруг выступили у него на глазах. – Соби, - повторил он и улыбнулся бледными дрожащими губами. – Соби. Соби.
И он коснулся камня, как будто камень был как-то связан с ним. И камень был холодным. И Рицка вдруг почему-то заплакал ещё сильнее. Безудержно. Безутешно.
А солнце продолжало светить. И небо было голубым и чистым, высоким и холодным. И где-то пели птицы, перелетая с одного дерева на другое, так что слышен был лёгкий шелест их невесомых крыльев. И тоненькие былинки травы и полевых цветов пробивались из-под мягкой рыхлой земли. И шелестела на ветру листва.
А Рицка вдруг как-то успокоился.
Здесь было очень тихо. И природа со своей неторопливой и незаметной жизнью была словно наполнена общим дыханием вечности. И в этом вечном покое не хотелось и не нужно было плакать.
Когда Рицка шёл сюда, он думал, что наконец-то сможет почувствовать Соби. Как будто он был здесь, как будто можно было снова увидеть его. И он так ждал этого момента. В своих письмах, в своих красивых и ярких снах. И время до этой встречи казалось ему бесконечным. Бесконечной плоскостью, среди точек которой он заблудился. И теперь, когда он, наконец, оказался у его могилы, он ясно понял, что Соби здесь нет. Что его теперь вообще нет. Нигде.
========== Глава 4. Крушение ==========
Есть места, где те, кого мы любим, вечно живы. Это всегда светлые места. И когда попадаешь туда, этот свет разливается приятным теплом внутри. И там, где было холодно и пусто, распускаются снова цветы, доверчиво подставляя свои лепестки солнечным лучам. В этих местах всегда чудесным образом оказывается всё, что ты любишь. Или любил когда-то. В этих местах вечная весна.
К дому Соби вела извилистая, поросшая травой тропинка. Трава была мягкая и совсем тоненькая, сочного зелёного цвета молодости и жизни. И Рицка ступал по этой траве, но видел не её. Перед его глазами мелькали совсем иные картины. Вот он идёт по той же тропинке к дому Соби прошлой осенью. И вся расстилающаяся перед ним дорога устлана пожелтевшими листьями, отливающими в лучах заходящего солнца золотым и багряным. И Рицка, слушая их шорох, идёт и улыбается. А когда он поднимает голову, Соби стоит на крыльце своего дома и ждёт его. И он тоже улыбается.
Странно это. Тропинка осталась такой же, как и была, и дом нисколько не изменился, по крайней мере, снаружи. Вот только Соби здесь больше не было. Однако стоило только закрыть глаза и остановиться на миг, как тут же снова оживало всё, что, казалось бы, уже было утеряно. И Рицка снова видел опавшие листья, лёгкие, почти невесомые, гонимые таким же лёгким ветерком, приятно обдувающим лицо. Он даже снова чувствовал этот ветер. Тот самый ветер. А не этот. И он снова видел Соби на крыльце, видел настолько отчётливо и ясно, что мог посчитать пуговицы на его светло-сиреневой рубашке. Видел, как ветер играет с его волосами, переливающимися и блестящими в солнечном свете. Видел тлеющую в его пальцах сигарету, с которой сыпался пепел прямо на ступени. А потом Соби поднимал голову, замечал его, улыбался и сразу тушил сигарету о железные перила и выбрасывал в траву. И этот мир, который Рицка видел во всей его призрачной неуловимой красоте, стоило только закрыть глаза, жил как будто своей жизнью. И Рицке казалось, что где-то он действительно существует, этот мир. И что иногда Рицке как будто удаётся приоткрыть эту завесу и заглянуть туда. Но проникнуть и коснуться он не мог. Как будто кто-то высший установил над ним этот жестокий запрет. И нарушить его нельзя. Но Рицка был благодарен хотя бы за то, что ему было позволено смотреть. Ведь если есть где-то мир, в котором жив Соби, это уже безумное счастье. Быть может, мир этот был в его сердце.
Сколько раз он уже поднимался по этим ступеням? Почему-то сейчас Рицка жалел, что не пересчитал все эти разы, чтобы потом можно было думать: «Я был у Соби столько-то раз». Или: «Соби был у меня столько-то раз». И вспоминать каждый раз в мельчайших подробностях, перебирать их в голове, перелистывать как книгу, просматривать как фотоальбом. Здорово бы было.
Когда Рицка выходил из дома этим утром, он сказал Сеймею, что собрался в библиотеку. И почему-то при этом не испытал ни малейших угрызений совести за свою ложь. Конечно, может, Сеймей и отпустил бы его прогуляться к дому Соби. Просто Рицке не хотелось видеть, как изменилось бы выражение его лица при этом. А оно изменилось бы. Сеймей бы расстроился. А Рицке не хотелось этого.
Мальчик остановился перед дверью. Сколько раз он поворачивал эту ручку? Один поворот против часовой стрелки – и открывается мир, наполненный странными запахами краски, табачного дыма, свежих холстов и древесины. Рицка очень любил эти запахи, любил их все вместе, а не по отдельности. И часто, бывая у Соби, он делал один большой вдох, и ему казалось тогда, что от этого эти запахи сохранялись в нём. Он любил их, потому что они были связаны с Соби. Но Рицка никогда не думал, что они могут существовать отдельно от него.
Он повернул дверную ручку, и дверь оказалась не заперта, к его величайшему изумлению. И снова он окунулся в мир этих запахов. Вот только навстречу ему вышел не Соби, а Кио.
Он держал в руке тонкую кисточку, на фартуке отпечатались пятна красной и жёлтой краски, а очки съехали на нос. Кио. Ты всё тот же.
При виде Рицки глаза Кио вдруг расширились, как будто перед ним было что-то пугающее, а кисть выпала из пальцев, с неестественно громким стуком ударившись о деревянный пол.
И Рицка стоял совершенно потерянный, не зная, что ему делать и что говорить. Он боялся, что Кио не примет его. Что сочтёт его виноватым в случившемся, накричит на него и выставит вон. Он был готов ко всему. Он даже хотел искупить свою вину и свой грех, и если Кио хочет что-то сказать, пусть говорит это быстрее. Он всё вытерпит.
Но Кио вдруг подбежал к нему и обнял, низко опустив голову и уткнувшись Рицке в плечо.
- Рицка, - прошептал он. – Как же хорошо, что ты пришёл.
Рицка никогда не слышал таких интонаций в его голосе. Таких безнадёжных и усталых, как будто Рицка был последним, чего Кио ждал в этой жизни.
- Я так счастлив, что ты жив, Рицка, - снова прошептал Кио и вдруг заплакал. И Рицка моментально ощутил в горле ком солёных, еле сдерживаемых слёз. Но он почему-то знал, что плакать нельзя. Что ему не позволено плакать, когда Кио и так плохо. И он сдержался. Я сильный, только повторял он про себя.
Втайне Рицка боялся, что Кио будет ненавидеть его за то, что он выжил. Ведь могло быть наоборот. Соби мог бы остаться жив вместо него, и Кио, конечно, предпочёл бы этот вариант. И Рицке даже захотелось попросить прощения за свою жизнь, в то время как Соби больше не было. Пред Кио он тоже чувствовал себя бесконечно виноватым. Грех, который не искупить ничем. И от этих слёз грех только увеличивается, только сильнее оттягивает усталые плечи и саднит в груди.
Рицка крепко обнял Кио в ответ, потому что это было единственное, что он мог для него сделать. И Кио тоже был тёплым. И Рицка столько хотел сказать ему, но не мог произнести ни слова. Кио. Рицка не осознавал раньше, как сильно любил его, ведь он был связан с Соби. Ведь он был другом Соби, дорогим для него человеком. И сейчас он напоминал о Соби сильнее, чем кто бы то ни было. И первый раз Рицка почувствовал, что он не одинок в своей огромной нескончаемой боли.
- Рицка! Рицка! – Кио вдруг заулыбался, не переставая при этом плакать, и заглянул мальчику в лицо. – Ну, как ты? Ты просто не представляешь, как мне хотелось увидеть тебя! Как хотелось поговорить с тобой… Рицка, - он смотрел на мальчика пристально несколько долгих мгновений, как будто желая ещё раз убедиться, что Рицка действительно пришёл. – Ну что же ты стоишь на пороге? Проходи скорее, - он шмыгнул носом и поспешно вытер слёзы кулаком. Кио. Ты не из тех, кто долго и со вкусом демонстрирует свою боль. Ты не из тех, кто носится со своей болью как с редким музейным экспонатом, всем показывая её. Твои чувства настоящие. Спасибо за то, что тоже любил Соби так же сильно.
Рицка прошёл в просторную комнату. Здесь в самом деле почти ничего не изменилось. Только разве что как будто не хватало чего-то очень важного, но неосязаемого.
Кровать Соби, застеленная тёмно-синим одеялом, а на кровати навалены какие-то вещи: мятая одежда вперемешку с пластиковой посудой и открытый рюкзак. На полу почти некуда было наступить – повсюду картины. Картины Соби.
- Я собираю их для выставки, - пояснил Кио, заметив его взгляд. – Пытаюсь выбрать только самые лучшие, потому что выставка будет небольшой. Но мне все нравятся. Да ты не стой! Проходи к столу и садись! Я сейчас тебе чаю заварю.
Кио засуетился, шаря по полкам в поисках чая, и Рицка не мог сдержать улыбки. Ему казалось, что Соби тоже где-то здесь поблизости и сейчас выйдет из-за стены и скажет Кио что-нибудь вроде: «Выметайся отсюда. Ко мне Рицка пришёл». А Кио бы заворчал в ответ, но всё-таки ушёл бы, бросив на них прощальный взгляд и спрятав улыбку радости за них. И Рицка тоже улыбнулся своему воспоминанию, своему маленькому, но живому миру.
- А ты живёшь здесь? – спросил он.
- Да. Решил обосноваться тут немного, пока новые жильцы не объявятся. Мне очень хорошо здесь, - ответил Кио с улыбкой.
И Рицка вздохнул. Ему тоже всегда нравилось дома у Соби. А сейчас нравилось особенно, потому что это место позволяло поверить в вечную жизнь того, кого любишь, в вечную весну.
Кио поставил на стол две белые чашки с синими цветами и вазочку с конфетами, разлил чай. Рицка вдруг ощутил такую расслабленность, что захотелось откинуться на спинку стула и только блаженно улыбаться. Ему уже так давно никто не наливал чай. Так давно никто не кормил конфетами. А Соби любил его баловать.
Кио начал рассказывать про выставку, про свои картины, расспрашивать Рицку надолго ли тот вернулся. Они ни словом не упомянули Соби, но оба думали только о нём и молчали только о нём. И всё, что бы они ни говорили, казалось им ложным и надуманным, а правдой был только Соби, но говорить о нём было слишком тяжело.
А потом Кио вдруг сказал:
- Я даже не был на церемонии прощания. Меня не пустил твой брат.
Рицка поставил чашку на стол и смотрел на образовавшиеся круги на поверхности тёмной воды. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы осмыслить сказанное Кио.
- Сеймей был на церемонии прощания?
- Да. А я так надеялся, что он не придёт. Ты тогда лежал в больнице. И когда я пришёл к тебе, он тоже не пустил меня. А потом вы уехали.
- Так ты приходил ко мне? – спросил мальчик, с трудом отрывая взгляд от своей чашки.
- Ну, да, - Кио почесал затылок со смущённым видом. – Твой брат жуткий грубиян. Сказал мне такое, что при ребёнке повторять стыдно.
Рицка даже не обратил внимания на то, что его назвали ребёнком. Хотя раньше обиделся бы. Он только никак не мог поверить, что Сеймей мог быть грубым с кем-то. Рицка привык видеть от него только ласку. Так какой же тогда Сеймей настоящий? Тот, который обнимает его и говорит, что любит? Или тот, который, не дрогнув, вырезал на коже Соби ошейник? Все лгут. Все носят маски.
- Это ты приносишь ему белые хризантемы? – спросил Рицка.
- А ты лилии? – Кио улыбнулся едва заметно, уголками губ.
- Да. А я лилии, - тихо ответил Рицка.
- Это его любимые цветы.
Рицка сжал чашку. Сердце тут же подпрыгнуло к горлу. Он даже не знал об этом. Но предчувствие его не обмануло. Как много ещё знает Кио? Сколько таких значительных мелочей, о которых Рицка понятия не имеет? Сейчас ему хотелось бы знать всё. Потому что спросить у Соби уже нельзя.
- В последнее время он часто рисовал их, - продолжал Кио. – Помню, как-то раз я завалился к нему без предупреждения, потому что он прогулял занятия. Я думал, его даже дома не окажется. И я уж никак не ожидал, что он будет рисовать. Прогулять, чтобы рисовать. Мне это сразу показалось странным. Он сидел на полу рядом с мольбертом, и по его лицу я понял, что что-то не так. Решил, что это твой брат опять обидел его. И я был прав, потому что он велел ему уехать в Китай. Тут уж и мне плакать захотелось. Но ему было ещё хуже. Я давно не видел на его лице такого печального, потерянного выражения. Он держал в руке кисть, но, кажется, даже не замечал этого. Только смотрел в одну точку и ничего не говорил. А на мольберте ещё не высохли лилии. Они были прекрасны. Я просто влюбился в эту работу. Лучшая у него, по-моему. Я тогда не знал, что сказать, перепробовал всё, что мог, а он всё не отвечал. А когда я спросил: «Любишь белые лилии, Со-тян?», он ответил: «Когда я рисую их, я думаю о Рицке. Ему так идут белые лилии».
Сердце мальчика словно готово было выскочить из груди, и неумолимые слёзы подступили к глазам. Он думал о том же, когда выбирал лилии в цветочном магазине. И стало вдруг тяжело и дурно, как будто какое-то холодное нечто душило его чем-то вязким и липким, как будто хотело безжалостно вырвать из сердца всё то, что он так любил и оберегал. Соби. Соби. Соби, как же я скучаю.
- Прости. Мне, наверное, не стоило говорить об этом, - сказал Кио вкрадчивым ласковым голосом, заметив его состояние.
Рицка поспешно замотал головой.
- Нет, нет! Это очень хорошо, что сказал! Со мной всё в порядке.
Они говорили о Соби ещё долго. Всё оставшееся время. Рицка расспрашивал обо всём, что ему хотелось бы узнать, а Кио с удовольствием рассказывал. Иногда его большие чистые глаза увлажнялись, и Рицка сразу отворачивался, чтобы самому не заплакать.
Когда мальчик опомнился и посмотрел на часы, уже было время закрытия библиотеки. Теперь ему придётся придумать хорошее оправдание тому, что он вернётся с пустыми руками. Снова ложь.
Перед уходом Рицка попросил Кио показать ему картину Соби с лилиями. Кио заметно обрадовался этой просьбе, потому что сам, видимо, готов был любоваться этой картиной бесконечно и показывать её всем. Он провёл Рицку в дальний угол комнаты, и мальчик тут же остановил ищущий взгляд на ней. Картина и в самом деле была прекрасна, Кио нисколько не преувеличил её красоту. И Рицке казалось, что если закрыть глаза, можно будет ясно увидеть, как Соби наносил эту вечную красоту на холст, лёгкими взмахами кисти прикасаясь к нему, запечатлев некий абстрактный образ своего сознания и подарив ему вечную жизнь. Соби, если ты и жив где-то, то в этой картине точно. И эти лилии стали одновременно символами чистой любви, смерти и вечности. Как же они прекрасны, Соби.
- Я думаю, ты вправе забрать её себе, - сказал вдруг Кио. – Он ведь рисовал её для тебя.
- Я… - Рицка хотел что-то сказать, но не смог почему-то.
- Да, забирай. Но только после выставки! Она будет в следующую пятницу. Придёшь?
Рицка кивнул.
- Обязательно. Спасибо за всё, Кио.
- Не за что, ушастик, - Кио усмехнулся и потрепал Рицке волосы.
- И ещё, - Рицка посмотрел ему в глаза. – Извини за Сеймея. Мне очень жаль, что он повёл себя так с тобой.
- Ах, пустяки, я уж и забыл об этом! А ты не извиняйся за чужие грехи, Рицка. И главное, не становись таким, как он.
И Рицка рад бы был не извиняться, но вина за всё плохое, что Сеймей сделал тем, кого он любил, висела на нём, как тяжёлый крест, который он не вправе был снять. И ему всё хотелось бы что-нибудь поправить, искупить всё то зло, что совершил его брат, но он не знал, как это можно сделать.
- Кстати, - сказал вдруг Кио, как будто спохватившись. – Я видел твоего брата недели три назад на кладбище. Он был с тем ужасным парнем. И у него не было цветов. Не знаю, что они там делали, но я предпочёл побыстрее смотаться, чтобы лишний раз не натыкаться на них. Глаза б мои их не видели!
- Три недели? – удивился Рицка. – Ты ничего не путаешь? Мы вернулись в Хаконэ не так давно.
- Нет. Я совершенно уверен, - Кио покачал головой с серьёзным видом. – И это далеко не единственный раз, когда я встречался с ним за это время. Такое ощущение, что он специально выслеживал меня, чтобы испортить настроение!
- Что? Несколько раз?
- Так ты не знал, что он ездил сюда? Хмммм. На твоём месте я не доверял бы этому типу, Рицка. Но… Кажется, я опять тебя расстроил. Прости недотёпу.