- Я ведь уже говорил тебе, чтобы ты не звал меня по пустякам, - сказал Сеймей, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза, как будто от чрезмерного утомления.
- А может, я соскучился? – ухмыльнулся Нисей, сидящий в кресле напротив, спиной к Рицке.
- Замолчи. Думай, что несёшь. Если можешь справиться без меня, нечего меня дёргать. Лучше бы я остался с Рицкой.
- Ну уж извини, что я не Рицка! – вспылил вдруг Нисей.
Сеймей приоткрыл глаза и посмотрел на своего бойца с выражением крайней степени гадливости:
- Повторяю ещё раз, держи язык за зубами, Акаме. А то я тебе его отрежу.
Рицка сглотнул и зажмурился. Нет, это не его брат. Не тот Сеймей, который только что был с ним в ванной. Не тот, который всегда его успокаивал и говорил то, что Рицке хотелось услышать. Это был какой-то другой человек. Чужой, холодный. Ещё более холодный и чужой, чем Рицу-сенсей. «Но мы с твоим братом в равных позициях. Ему ты можешь доверять ровно настолько же, насколько доверяешь мне». Если это действительно так…. Если это действительно не Сеймей… Рицка решил попробовать посмотреть на этого человека в теле его брата так же отвлечённо, как он смотрел на прохожих на улице, например. Если это не Сеймей, нужно постараться не любить его хотя бы несколько минут и взглянуть трезво на происходящее. Нужно быть сильным и взрослым.
- Хочешь знать моё мнение, мой возлюбленный Сеймей?! – прошипел Нисей, вскочив с кресла и склонившись над сидевшим в той же флегматичной позе Сеймеем.
- Не хочу. Уж избавь меня от такого удовольствия.
- А мне плевать, что ты не хочешь! Я тебе не Агацума и не твоя собачка! Ты хоть сам понимаешь, в каком дерьме мы оказались?! Так что будь добр слушать моё мнение! В моих планах пока не числится пункт «сдохнуть»! А не хочешь слушать, вали к Агацуме, он сделает всё, что тебе приспичит!
- Не выражайся так при мне, - ответил Сеймей, начиная раздражаться. – Ты не оставляешь мне выбора, Акаме. Я всё-таки отрежу тебе твой болтливый, гадкий и грязный язык. Без него ты будешь куда полезнее. Мы ведь уже много раз говорили об этом. Агацума мёртв. А следовательно, я не могу пойти к нему. Хотя ты прав, он был бы мне сейчас намного полезнее тебя.
- Да, да, да! Хоть при мне мог бы называть вещи своими именами, Сеймей! Самому ещё не надоело? Всё равно Рицка тебя уделает. Он сильнее тебя!
- Я знаю, что сильнее. Но у меня всё под контролем, так что хватит закатывать истерику. Тебе ничего не угрожает. Просто делай, что я говорю, и всё будет распрекрасно. А Рицка всё равно ничего не может без Агацумы. Так что он нам не помеха.
- А если…
- Закрой рот, Нисей. Никаких «если» не будет, - он медленно поднялся с дивана и посмотрел на Нисея взглядом победителя. – Подожди меня на улице. Я ещё не пожелал Рицке спокойной ночи.
Пробормотав какое-то ругательство, Нисей поплёлся к двери, а Рицка вскочил с колен и побежал в свою комнату, чтобы Сеймей не заметил его. Он даже не думал о том, что только что услышал, возможно, потому, что это было ожившим воплощением самого страшного кошмара. Он думал только, что единственный способ скрыть от брата своё состояние – это притвориться спящим. Только бы успеть. Только бы успеть. Больше ничего.
Когда Сеймей вошёл в спальню, Рицка уже лежал на кровати, свернувшись калачиком и стараясь по возможности дышать как можно тише. Сеймей подобрался к нему почти неслышно, сел на край кровати и вздохнул.
- Рицка… Ты уже спишь? – прошептал он.
Мальчик не ответил.
- Прости, что опоздал, - шепнул Сеймей ещё тише и, склонившись, поцеловал Рицку в висок. – Спокойной ночи, мой милый, маленький Рицка.
Он посидел ещё немного, и когда Рицка уже был уверен, что сердце его не выдержит ещё одного громкого тяжёлого удара, Сеймей встал и, прошептав что-то ещё, ушёл из комнаты. Рицка распахнул сверкнувшие в темноте большие глаза. Перевернулся на спину, так было легче дышать. В следующее мгновение по щекам его побежали крупные слёзы, которых он даже не замечал. Сеймей. Сеймей, возможно ли такое? Возможно ли, чтобы ты так обманул меня? Обманул всех? Снова?
Он ясно помнил, как два года назад подходил к семейному алтарю, вдыхал запах белых хризантем, любовался хрупкостью их невесомой красоты, думал о вечности. Зажигал свечи и подолгу смотрел на их трепещущее пламя, ощущая тепло и умиротворение. Он молился тогда о том, чтобы Сеймей обрёл покой, чтобы он попал туда, где не бывает слёз и горечи потерь, туда, где много света и тепла, где вечно живы те, кого мы любим. И когда ему начало казаться, что он сполна оплакал его смерть, Сеймей вернулся. Кому он возносил свои молитвы? Зачем? Зачем Сеймей так поступил с ним? С мамой? И он нашёл в себе силы простить ему этот обман только потому, что Сеймей был жив, и это было величайшим чудом для него тогда.
И теперь. Могло ли всё повториться снова? А если и повторилось, то где ему найти столько сил, чтобы пережить это ещё раз? Нет. Этого не может быть. Соби умер. Сеймей сказал так и ему, и Нисею. Но… Нет. Он умер, умер, умер. И Рицка уже оплакал и его смерть, и его могилу, и помолился, чтобы Соби никогда больше не испытал там такой боли, какую Рицка переживал здесь. Всё это в прошлом. Соби умер. И, наверняка он сейчас счастлив где-то, ему не о чем больше волноваться.
Рицке потребовалось слишком много душевных сил, чтобы поверить в смерть Соби. Настолько много, что он уже не мог «поверить обратно». Не мог допустить хоть маленькую надежду на то, что Соби мог всё это время засыпать и просыпаться, любоваться на закат, рисовать свои картины или курить свои сигареты. Он гнал от себя теперь все мысли об этом. Потому что надежды всегда рушились. Твоя вера – ничто для пустоты и разрушения. Все светлые мечты будут уничтожены, как случалось уже много раз, бесконечное множество раз. Сколько было таких разов, когда Соби мерещился ему на улице, а потом вдруг превращался в чужого человека, равнодушного к его горю и его потере? Нет, хватит. Он больше не будет допускать напрасных надежд. Есть предел даже боли. И предел этот – равнодушие.
*
В кабинете доктора Кацуко сегодня было светло, хотя Рицка предпочёл бы темноту, как в то время, когда он ещё бывал здесь в качестве пациента. Сейчас он пришёл как друг, и Кацуко-сенсей любезно выделила ему час своего свободного времени. Из открытого окна лился мягкий свет весеннего солнца, и пылинки медленно танцевали в луче этого света, а доктор расспрашивала его обо всём, о чём Рицке так трудно было рассказывать. Но он говорил и улыбался, потому что не хотел, чтобы она волновалась за него. Ему хотелось только, чтобы она улыбалась в ответ, чуть смущаясь от его неожиданной внешней взрослости, и чтобы сфотографировалась с ним на прощание.
Но ведь вернулся он сюда не для этого. О причинах этого визита знала, пожалуй, только его интуиция. А сам Рицка пришёл лишь потому, что здесь, в этом кабинете, столько раз он получал ответы на мучающие его вопросы. Кацуко-сенсей всегда умела найти нужные слова. А если и не находила, то всегда давала подсказку, и Рицка уже сам позднее понимал что-то важное. Это было место, где жили ответы.
- Ты хочешь поговорить о чём-нибудь, Рицка? – спросила она, и прядь отросших волос упала ей на плечо. – Я могу закрыть жалюзи, а ты приляг отдохни. Вид у тебя измученный.
Рицка кивнул и улыбнулся ей с благодарностью. Всё-таки есть люди, от которых трудно что-либо утаить.
- Можно спросить у вас кое-что, сенсей? – прошептал мальчик, пока она закрывала жалюзи.
- Конечно, Рицка. Всё что угодно. Ты ведь для этого и пришёл.
- Как быть, если всё, во что ты верил, рухнуло? И если человек, которого ты любишь, обманывает тебя и поступает плохо по отношению к другим? Как мне поверить снова?
Она вздохнула, и Рицка напрягся. Если она не знает, к кому идти тогда?
- Это очень больно, если тот, кого ты любишь, обманывает тебя, - сказала она. – Но это не повод замыкаться в себе. Если закроешься ото всех и перестанешь верить, боли и предательств будет, возможно, и меньше. Но разве это жизнь тогда? Если однажды плюнули в душу, нужно найти в себе силы и мужество, чтобы открыть душу опять. Даже если будут плевать снова и снова, нельзя закрываться. Отвернуться и закрыться от мира и в особенности от тех, кто тебя любит, во много раз хуже, чем быть обманутым, Рицка.
- Значит… Значит, я всё-таки пытался сбежать.
- Есть вещи, которые настигнут тебя, сколько бы ты ни бежал. Так может, лучше разобраться с ними сразу и не тратить лишние силы на бегство?
- Наверное, - Рицка закрыл глаза и откинулся на спинку дивана. – А что если я уверен, что один не справлюсь с ними?
- Всегда найдутся люди, которые захотят тебе помочь, Рицка. Нужно только не стесняться просить помощи.
- И всё-таки есть ситуации, когда никто не может помочь. Когда нужно принять решение самому. Как поступить правильно? Как узнать, где правда?
- Правда – это то, что в твоём сердце, Рицка.
Из кабинета Рицка вышел успокоенным и расслабленным. Его даже начало клонить в сон – бессонная ночь поисков ответов давала о себе знать. И хоть Рицка ещё и не решил, что будет делать дальше, ему казалось, что самое главное уже сделано. Как будто что-то незримо изменилось в нём самом, и больше не было гложущего беспокойства и давящего бессилия. Ему казалось, что всё теперь разрешится, как должно. Что если он что-то и искал, то теперь точно нашёл, хотя, что именно он нашёл, Рицка не знал.
Вернувшись домой, Рицка прошёл прямо в свою комнату, к столу, на котором лежала картина Соби с белыми лилиями. Он принёс её со вчерашней выставки, но так и не развернул почему-то. Сейчас же Рицка неторопливо развязал плотные белые верёвки, развернул обёрточную бумагу, взял картину и переложил на пол. Потом отошёл и взглянул на неё издалека. И почему-то захотелось улыбаться. И не было больше той удушливой боли, стягивающей грудь, мешающей спать, не дающей покоя даже среди дневных забот, не отпускающей и во сне, вытравляя из сердца слёзы на подушку. Теперь ничего этого не было. И вместо этого была сила, которой Рицка не мог дать ни имени, ни объяснения. Он знал только, что эта сила поможет ему двигаться дальше, поможет ему снова подняться и сделать всё то, на что он раньше не мог решиться. Поможет идти путём Правды и Света, который мальчик ещё давно избрал для себя.
Он повесил картину на стену над своей кроватью и снова почувствовал Соби рядом. Чистейшие белые лилии, как окно в вечную весну, туда, где Соби всегда ждал его. Есть вещи, которые уже не вернуть, но всё-таки кое-что ещё осталось. И Рицка может постараться вернуть хотя бы самую малость. Если есть хоть что-то, что он может изменить, он это сделает. Ибо всё, что было разрушено, однажды возродится вновь.
========== Глава 5. Воскрешение ==========
«Нет большей боли, чем эта боль;
с ней не сравнится ни удар остро заточенным кинжалом,
ни огненное дыхание дракона.
Ничто так не сжигает сердце,
как пустота от потери чего-то или кого-то,
когда вы не измерили величину этой потери».
Роберт Сальваторе “Тёмный Эльф/отступник”
«Привет, Соби. Прошло уже полгода с того дня, как ты умер. В Хаконэ сейчас начало лета, которое обещает быть очень жарким. Я пишу тебе на коленках, сидя на крыльце своего дома. Это не очень удобно, но дома так душно, что у меня сразу начинает кружиться голова. Я снова вернулся в школу и быстро наверстал упущенное. Приятно снова видеться с друзьями каждый день. Это здорово, когда знаешь, что кто-то ждёт тебя и очень расстраивается, если ты не приходишь. Это здорово – быть нужным кому-то.
Весь последний месяц я вёл странную жизнь, и, если бы год назад мне сказали, что я поступлю подобным образом, я бы ни за что не поверил. Я бы не поверил, что не буду верить Сеймею. Вот так. Я следил за ним. Почти весь месяц, каждый день. После того намёка, услышанного мной в разговоре брата с Нисеем, намёка на то, что ты жив, я следил за ним, подслушивал его разговоры с Нисеем и другими. Мне много чего удалось узнать про Семь Лун, про то, чего добивается Сеймей. Мне было больно узнавать всё это. Я отвык от этого, почти забыл. Эти проблемы были так далеки от меня, что мне казалось, будто они как маленькие кораблики маячат на горизонте, но мне никогда не дотянуться до них, потому что я стою на берегу.
Это было очень тяжело. Узнавать каждый день новые неприятные вещи про человека, который тебе дорог. Раньше Сеймей был для меня всем. И для тебя он тоже был всем. И ты бы, наверное, тоже всё прощал ему, как я сейчас. Для меня очень важно прощать его, верить в его искренность хотя бы передо мной, потому что, если бы я не прощал, я бы не смог даже видеть его. Конечно, мне бы хотелось, чтобы он изменился. Чтобы он снова был для меня таким, как четыре года назад. Чтобы он на самом деле был таким, каким я представлял его раньше, примером для подражания: взрослым, умным, рассудительным, вежливым, добрым, заботливым. Но я понимаю, что человек не имеет права пытаться изменить кого-либо. Это нехорошо и неправильно. Единственное, что мы можем – это научиться прощать. И это самое сложное. Если мы не научимся прощать, то и сами никогда не будем прощены.
Я узнал столько вещей, о которых предпочёл бы не иметь ни малейшего понятия, но раз уж я узнал их, значит, так было нужно. Плохо только, что я так и не узнал того, чего хотел. Ни слова про тебя. Ничего. Изо дня в день разгоравшиеся надежды затухали, и сколько бы я ни говорил себе: «Перестань надеяться!», я не мог прекратить, хоть это и было очень больно. Я не мог приказать себе не надеяться, как ты однажды приказал себе любить. Наверное, я недостаточно силён для этого.
Сейчас, когда я пишу это и смотрю на чистое голубое небо, я думаю, что, наверное, моя надежда снова угасла. Ты умер, и это было моей слабостью – поверить хоть на секунду, что что-то могло случиться иначе. Да и вообще, трудно продолжать верить во что-либо, когда я каждые выходные приношу тебе на могилу цветы. Я постепенно свыкся с мыслью, что на могильном камне высечено твоё имя. Наверное, человек ко всему может привыкнуть. И я привык. Я смотрю, как синеву неба прорезают чёрные крылья далёких птиц, как колышется на ветру зелёная листва деревьев, растущих в нашем саду. И ветерок такой лёгкий и приятный, приносящий запахи степей, долин и гор, запахи лета, чистых озёр и океана с прозрачной, сверкающей на солнце водой. Я чувствую всё это, стоит только сделать глубокий вдох. И мне так хорошо. Я думаю о совершенстве и вечной красоте природы, и мне сразу становится немного легче от этого. И спокойнее. И единственное, во что я ещё могу и хочу верить, это в то, что ты сейчас где-то там, где так же хорошо и спокойно, где так же светит солнце.
Прости мне все мои слабости и все мои неудачи. Я хочу пообещать тебе, Соби, что стану сильным. Не важно, сколько времени пройдёт, но однажды я почувствую эту силу в себе. Потому что единственное, с чем я никогда не смогу смириться, это со злом, смотрящим на меня свысока. Если у меня появится возможность предотвратить зло, я не пожалею жизни для этого. Я бы так хотел, чтобы ты гордился мной, Соби. Может, теперь ты не считал бы меня таким уж бесполезным. И мы смогли бы сражаться как нормальная пара, разделив силу на двоих. Прости за то, что этого уже не будет. Прости за всё, чего уже не будет.
Мне пора идти. Есть много дел, которые ждут меня, потому что жизнь не стоит на месте, как мне казалось несколько месяцев назад. Поэтому, до следующего письма.
Пока, Соби».
*
Жаркий день клонился к вечеру, когда Рицка дошёл до парка и скрылся в спасительной тени деревьев. Он пожалел, что не взял с собой воды, потому что поблизости продавали только мороженое, от которого захотелось бы пить ещё больше. Обгоревшие вчера плечи ныли под футболкой, и Рицка старался по возможности не шевелить лишний раз руками. Козырёк кепки мало спасал от палящего солнца, и мальчик постоянно щурился, пытаясь рассмотреть лица гуляющих в парке людей. Он искал среди них только одно и почти отчаялся найти, когда увидел высокую худую фигуру с тростью.
Рицу шёл совсем как в тот день, ощупывая свой путь тростью и постукивая её наконечником по выложенной плиткой дороге. В его тёмных очках отражалось солнце, светлыми волосами играл ветер, а бледные губы были слегка поджаты.