Рицка думал, что его страдание будет длиться бесконечно, когда в комнату вошёл Сеймей, и это следование привычному сценарию даже немного успокоило его.
Сеймей, как и обычно, остановился у окна и смял ткань шторы, которая сегодня висела неподвижно и казалась тяжёлой, как будто мокрой, и тоже почему-то тёплой.
Рицка не мог оторвать взгляд от сжатой руки Сеймея, пока не понял вдруг, что это рука не его брата. Эти тонкие пальцы, это запястье с нежной кожей принадлежали другому человеку.
Рицка перевёл взгляд на голову стоящего. Так и есть. На плечах его разбросаны в беспорядке, запав частью за воротник, светлые волосы.
И снова захотелось закричать, и снова голос отказал ему. Соби?! Почему?! Нет, лучше бы всё-таки проснуться, потому что если Соби обернётся…
И тут же, будто отвечая его мыслям, Соби повернул голову к нему. И тут сценарий тоже нисколько не изменился. Вместо лица чёрная маска, готовая в любую секунду рассыпаться в пепел. Рицка не закричал от страха, только почувствовал, как горячие слёзы стекают по щекам и падают на шею уже холодными каплями. Это были слёзы немого сожаления от осознания собственной беспомощности, неспособности что-либо изменить. Он думал лишь о том, что теперь у него забрали ещё и Соби, а сам он может только смотреть в лицо чёрной бездны своего одиночества.
А потом он открыл глаза. Это тоже причинило немалую боль, даже ещё более острую и реальную, чем та, что он ощущал во сне. Он видел свет, белый, яркий, невыносимый, заливающий всю комнату, и источник этого света, который, по-видимому, был окном. Рицка не мог сказать этого с уверенностью, потому что очертания комнаты со всеми её предметами расплывались у него перед глазами, то становясь более чёткими, то снова теряя фокусировку. Рицка чувствовал себя сломанным фотоаппаратом.
- Он пришёл в себя! – закричал кто-то. Этот голос прогремел у мальчика в ушах и причинил новую порцию боли, отчего он попытался поморщиться, но не смог – болела вся кожа, будто стянутая тонкой горячей плёнкой.
Что со мной? Продолжение кошмара?
Зрение его всё же обретало постепенно утраченную ясность, и Рицка уже способен был различить фигуры людей в белом. Ответ очевиден. Он в больнице.
Рицка попробовал пошевелить пальцами и с облегчением, хоть и не без боли, смял простыню. Значит, жуткий сон позади. И он попал в не менее жуткую реальность.
- Рицка! Рицка, посмотри же на меня!
Этот голос. Этот человек. Склонился над ним, тянет к нему руки, как к последнему спасению, улыбается насколько счастливой, настолько же и безумной улыбкой человека, которому только что страшно повезло, повезло так, что он всё никак не может поверить в свою удачу. Рицка попытался произнести его имя, но вместо этого только испустил короткий вздох, отозвавшийся тяжестью в лёгких. Сеймей.
- Рицка, ты узнаешь меня? Можешь сказать что-нибудь? Рицка, ты слышишь?!
Сеймей сел подле него на табурет и как будто не знал, куда девать руки. Видимо, ему хотелось коснуться его, но врачи запретили.
Со мной всё настолько плохо, подумал Рицка. Он не помнил, что случилось.
- Рицка! Я так рад! Так рад, что ты жив! Я так устал ждать, когда ты, наконец, очнёшься и тут вдруг! Рицка… После той ужасной аварии…
Аварии. Точно. Они ехали на машине с Соби.
Сеймей что-то ещё говорил, быстро, бессвязно, захлёбываясь своим счастьем и всё улыбаясь. Рицка не слушал его, только подумал, что ещё никогда не видел брата таким радостным. Или не так. Никогда не видел его, настолько открыто выражающим свою радость.
Авария. Ну конечно.
Рицка решил набрать в грудь побольше воздуха, приготовиться к боли и спросить, даже если это будет последнее, что он сможет спросить в своей жизни.
- Соби… - выдохнул он хрипло, и Сеймей сразу замолчал, и вся радость куда-то стёрлась с его лица. Снова это выражение, как будто ему дали пощёчину, произнеся имя Агацумы первым. Не его имя. – Как он?
Сеймей посмотрел на него пристально, без всякой тени нежности и любви, что были всего пару мгновений назад, и произнёс, как показалось Рицке, с тщательно скрываемым удовольствием:
- Соби погиб.
========== Глава 2. Отчаяние ==========
“У каждого из нас есть сад, где растут деревья, которые уже никогда не зацветут”.
“I wish that I would be dead
Dead like you and I
Falling like a butterfly
After one lived day
I hope you will find your peace
Immortal, eternal and real
I know I cannot be dead yet
Just can’t live it again
I hope you’re waiting for me somewhere out there
In a place where we can hold each other again
You went first I’ll come right after you
I’m depressed I don’t care
I miss you, I hope you hear me”.
«In Memoriam (Immortal Peace)»
Negative
Месяц спустя
На небольшом стеклянном столе с тонкими стальными ножками разбросаны какие-то бумаги, исписанные, исчёрканные, изрисованные замысловатыми узорами затуманенного сознания. Тут же стопками возвышаются книги, потрёпанные, пролистанные вдоль и поперёк, с карандашными пометками на полях. Стол стоит у открытого окна, и тусклые лучи зимнего солнца едва касаются разложенных в беспорядке вещей, оставляя на бумаге и книжных обложках узкие полоски бликов. Порывы лёгкого ветра время от времени влетают в комнату, тревожа тонкие листы и снова оставляя их лежать в немой неподвижности. Из окна открывается вид на тихую улицу и садик с высаженными в ряд маленькими вишнёвыми деревьями, которые должны обязательно зацвести в следующем году. А пока они лишь простирают хрупкие чёрные ветви к затемнённому серыми облаками небу, а солнце ощупывает их своими холодными неуверенными прикосновениями.
Ничто не нарушало покоя, умиротворения и тишины природы, а Рицке очень хотелось бы, чтобы в саду пели птицы. Чтобы они прилетали сюда каждое утро, усаживались на сакуру и оживляли своими голосами маленький сонный мир сада и его комнаты. А он бы наблюдал за ними из своего окна как сейчас, и ему было бы спокойно и легко. Но птицы всё не прилетали. Даже не прорезали небесную высь своими острыми крыльями и не кричали надрывно, зазывая друг друга. Рицка уже устал ждать их.
Когда дверь в комнату неслышно приоткрылась и вошёл Сеймей, Рицка сидел за столом не двигаясь, будто остекленев, положив расслабленную кисть руки поверх бумаг, и смотрел в сад, взгляд его был направлен сквозь деревья, ограду, улицу и дома. Направлен куда-то в одну точку, где встречался бы с небом горизонт, если бы виднелся за домами. Но горизонта не было.
Сеймей вошёл с пластмассовым подносом, на котором стояли только один гранёный стакан, наполненный почти доверху водой, и маленькая синяя пиала, на дне которой, прильнув друг к другу, лежали три таблетки: белая, жёлтая и розовая. Сеймей закрыл дверь ногой, и вода в стакане дрогнула от резкого движения.
- Рицка. Я принёс лекарство, - сказал он, приближаясь к столу.
Мальчик так и не посмотрел в его сторону, так и не сдвинулся с места, только дрогнули кончики пальцев.
Сеймей очистил на столе место для подноса, сдвинув бумаги в кучу. Листы зашуршали, сминаясь, но Рицка так и не опустил на них отрешённого бесцветного взгляда.
- Как же тут у тебя холодно! – воскликнул Сеймей голосом встревоженного родителя. – Зачем ты открыл окно? Ты ещё очень слаб, нужно беречь себя, Рицка!
Только когда Сеймей закрывал оконные створки и поправлял занавески, Рицка всё-таки посмотрел на него, и то лишь потому, что тот загораживал ему обзор.
В комнате сразу потемнело и стало ещё тише, а Сеймей снова подошёл к нему и остановился как будто в нерешительности.
- Как ты себя чувствуешь сегодня? – спросил он тихо и сложил руки на груди, чтобы избежать соблазна сжать маленького, холодного, бледного, больного и потерянного Рицку в своих объятиях. Но Рицка бы не захотел этого, и Сеймей не трогал его.
- Нормально, - ответил Рицка, устремив немигающий взгляд на поднос с лекарствами.
- Как голова?
- Нормально.
- А температура?
- Нормально.
Опасаясь четвёртого «нормально», Сеймей больше не задавал вопросов и сказал:
- Выпей лекарство и пойдём завтракать. А то всё остынет.
Рицка подчинился, потянувшись к стакану, сделал несколько глотков, и только потом взялся за таблетки, положив в рот сразу три и запив остатками воды.
- Вот и молодец, - Сеймей улыбнулся снова в какой-то неуверенности. – А теперь вставай и пошли. Завтрак сегодня просто императорский.
Рицка сглотнул и прошептал осипшим голосом:
- Не хочется что-то.
Сеймей вздохнул и приложил руку ко лбу мальчика, ожидая почувствовать жар, но кожа Рицки была холодной и чуть влажной. Мальчик тоже вздохнул и закрыл глаза. Сеймей на миг залюбовался на его длинные, чёрные и слегка подрагивающие ресницы, а потом сказал:
- Рицка, есть вещи, с которыми приходится мириться. Если ты будешь продолжать так убиваться по Агацуме, ты совсем разболеешься и… - он откашлялся. Рицка снова смотрел в окно. – Послушай. Тебе плохо из-за связи. И ты мучаешься только потому, что сам хочешь этого. Если ты отпустишь её, то есть связь, всё пройдёт. Ты связан с Агацумой, пока сам хочешь этого. Я уже всерьёз начинаю беспокоиться о твоём здоровье. Тебя ведь только на днях выписали, неужели снова хочешь вернуться в больницу?
Рицка молчал. Сердце Сеймея на мгновение замерло, то ли от испуга, то ли ещё от чего-то, чему он сам не мог дать определения. Рицка был похож на живую куклу. Да нет, он и был куклой. Всего месяц назад в ответ на всё, что сейчас сказал Сеймей, Рицка начал бы спорить, упираться, доказывать свою правоту, свои… чувства к Соби. И Сеймей предпочёл бы лишний раз услышать всю эту ребяческую сентиментальную чушь, чем столкнуться со стеной непроницаемой тишины и апатии.
- Рицка, просто подумай о своём будущем. Перед тобой открыты такие горизонты, о которых ты, будучи в подобном состоянии, даже представления не имеешь! Если ты отпустишь эту временную связь, у тебя наконец-то появится твоё истинное имя, и ты встретишься со своим собственным бойцом. И тогда ты узнаешь, что такое настоящая связь, неразрывная цепь, и тебе откроется ни с чем не сравнимая сила.
Рицка молчал. А Сеймей не знал, что ещё добавить. Ему казалось, всё, что он говорит – это истины, само собой разумеющиеся, и все должны их понимать и следовать им. А Рицка даже никак не реагировал. И Сеймею даже хотелось бы, чтобы брат начал защищать Соби, как он обычно это делал. Сказал бы что-нибудь вроде: «Мой боец умер, и другого у меня не будет». Тогда это было бы просто проявлением упрямства, чувств, которым здесь не было места. Но, по крайней мере, это было бы хорошим знаком. Это доказывало бы, что Рицка ещё живет и чувствует, что сердце его ещё бьется, пусть и обливается кровью. Сеймею даже хотелось бы, чтобы Рицка плакал. Но он так и не плакал ни разу. Его глаза были сухими. Пустыми и холодными. А взгляд всё время устремлён куда-то в сторону, и даже если Сеймею и посчастливилось поймать его на себе несколько раз, Рицка смотрел на него с тем же невозмутимым равнодушием, с каким он смотрел каждый день в окно.
Рицка. Мой любимый маленький Рицка. Где же ты? Как же достучаться до тебя?
- Хорошо, - сказал Сеймей тихо. – Отдыхай. Если захочешь поесть, приходи на кухню, я всё разогрею. Я буду дома целый день, так что… если что. В общем, помни, что я очень переживаю за тебя.
Рицка не смотрел на него, его рука всё также неподвижно лежала на столе, и Сеймей вдруг не без страха подумал, что мальчик может просидеть так весь день. А что, если он сойдёт с ума?
Поднос дрогнул в руках Сеймея, когда он взял его со стола. Он решил, что завтра же отправит Рицку на приём к психологу, но говорить об этом не стал и молча вышел из комнаты.
Когда дверь за ним закрылась, а шаги в коридоре стихли, Рицка посидел ещё какое-то время, не двигаясь, а потом поднялся, очень медленно, и, как будто опасаясь сделать хоть одно лишнее движение, пошёл к окну. Также не спеша он раздвинул вновь занавески и открыл оконные створки. На короткий миг его лицо обдало уличным холодом и свежим воздухом с множеством разных запахов: талого снега и сырой земли, прохладного влажного ветра и той неведомой свободы за горизонтом, которого он не видел.
Он думал вернуться к столу и посидеть ещё, но неожиданно почувствовал себя плохо: слабость в ногах, тошнота, головокружение, жар в груди, пульсация в висках, перед глазами чёрные точки. Кое-как, сгорбившись, мальчик добрался до постели и лёг на бок, судорожно вздохнув и облизав пересохшие губы.
Очень жаль. Ему так хотелось сидеть перед открытым окном и смотреть на деревья в саду. Жаль, что отсюда, с кровати, ничего ни видно. Он всё ещё думал услышать птиц и не хотел пропустить момент, когда они сядут на сакуру, или даже на его подоконник. Очень жаль, что в этом году деревья цвести не будут.
Мальчик закрыл глаза.
*
Письмо для Агацумы Соби в Китай от Аояги Рицки.
«Я не хочу думать, что ты умер. Просто не хочу и всё. Я хочу думать, что ты уехал в свой дурацкий Пекин, как и собирался. Мне не сложно верить в это, потому что я даже не видел твоего тела. Когда Сеймей сказал мне, что ты умер, я просто закрыл глаза и потерял сознание. А очнулся уже здесь, в Токио. Мы переехали сюда всей семьёй, потому что Сеймей решил, что врачи в Токио намного лучше и что мне будет полезно сменить обстановку после того, что случилось. Поэтому я просто буду верить, что я в Токио, а ты – в Пекине. И что я пишу тебе сейчас письмо, которое ты когда-нибудь обязательно прочитаешь.
Поэтому привет! Я очень надеюсь, что у тебя в Пекине хорошо, потому что у меня здесь не очень. Я отвык от большого шумного города, поэтому почти не выхожу из дома. Хорошо, что Сеймей подыскал нам домик в тихом спокойном районе, и из окна моей комнаты открывается красивый вид на сад с вишнёвыми деревьями. Но Сеймей говорит, что они ещё маленькие, и не будут цвести в этом году. Я расстроился, когда узнал об этом, но зато у нас здесь есть ещё большие розовые кусты, и когда придёт весна, весь сад наполнится ароматом роз. Скорее бы. Я устал уже от зимы.
Я не хожу в школу, потому что только недавно выписался из больницы и ещё не совсем поправился. Иногда я чувствую себя просто ужасно, но ты говорил, что это пройдёт, а Сеймей всё время поит меня какими-то лекарствами, поэтому, наверное, я совсем скоро выздоровею.
Ещё я хотел сказать тебе спасибо за подарок. Я очень удивился, когда Сеймей отдал мне его. Он сказал, что его нашли в моих вещах, и удивительно, что он уцелел. Но меня больше удивило, что Сеймей отдал его, причём даже не открытый. Если бы открыл, точно не отдал бы. Ты был прав, когда сказал, что нельзя показывать это ему. Подарок мне очень понравился… Я буду беречь его. Это даже лучше, чем фотографии, символичнее, что ли… Не знаю, как правильно сказать. И за записку тоже спасибо.
Я буду помнить. Я… что-то устал немного. Я стал быстро уставать. Но это ничего. Скоро пройдёт. Да и длинных писем я писать не умею. Всё равно не знаю, что ещё сказать. Поэтому… Пока, Соби».
Едва поставив точку, Рицка отбросил ручку в сторону, потому что больше не мог удерживать её. Он дрожал. Кого я обманываю, думал он. Если сначала ему почти удалось поверить в свою невинную ложь перед самим собой, то когда дело дошло до подарка, вся вера сразу пропала, и он снова остался один в холодной комнате, и созданный им призрак вдруг разом как-то истончился и исчез.
На столе перед ним лежала открытая коробочка, с которой он снял красную фольгу и золотую ленточку и также бросил рядом в дополнение общего беспорядка. А поверх бумаги для письма лежал и сам подарок – цепь с массивными, но не грубыми звеньями. Серебро переливалась в лучах заходящего солнца, и Рицка не мог оторвать взгляда от этой тончайшей работы, сделанной, как он был уверен, по индивидуальному заказу Соби. К цепочке прилагалась также свёрнутая в несколько раз записка со словами: «Моей Жертве Рицке на четырнадцатилетие. Пусть это будет символом нашей с тобой связи и памятью обо мне. Я буду очень скучать по тебе в Китае, Рицка. Люблю», и подпись «Соби».