========== Глава 3. Время ==========
«Вечность выше нашего понимания. Вечность – это то, чего нельзя коснуться. И когда горячее, бьющееся ещё сердце, соприкасается с вечностью, оно не чувствует ничего кроме холода и пустоты».
Интересно, сколько времени должно пройти, чтобы можно было вспоминать о ком-то любимом, но навсегда потерянном, без боли? Время иногда бывает подобно прямой плоскости, на которой всё существует одновременно. И ты стоишь как будто в стороне и смотришь на эту плоскость, на которой не существует разграничений между тем, что было и тем, что будет. И ты не чувствуешь, что какое-либо событие твоей жизни уже ушло, ты просто смотришь на него, видишь его и улыбаешься ему, потому что оно есть. Есть в этот самый настоящий момент. И это очень хорошо – представлять время в виде такой плоскости. Потому что ты лишен возможности ощутить себя молодым или старым, потерявшим или нашедшим, любящим или утратившим любовь. Потому что ты молод и стар одновременно, и всё в тебе существует одновременно, существовало и будет существовать.
А потом неизбежно происходит какой-то сбой. И ты скатываешься с общей плоскости в одну конкретную точку и уже не способен оглядеться по сторонам. И хорошо, если ты окажешься в точке, где ты молод, любишь и любим, где ты нашёл что-то важное, где ты можешь улыбаться искренне. Но случиться может всякое. Потому что точек в этой временной плоскости множество, и можно крепко-накрепко застрять там, где вечно холодно, пусто и темно во всех комнатах, и остаётся только метаться в отчаянии и тщетно искать утраченный свет, чтобы не прожить остаток жизни в кромешной тьме.
Когда Рицка оказывался сторонним наблюдателем своей жизни, он никогда не смотрел на точки, уходящие в его будущее. Они не интересовали его, как не интересуют человека автобусы, идущие не по его маршруту. Не смотрел он и на прошлое до десяти лет. Потому что те точки были подобны автобусам без номеров, или автобусам, номеров которых он не помнил. Они тоже не были нужны ему. Он хотел остаться только в тех точках, где не утратил ещё уверенности, что едет туда, куда нужно. И с тем, с кем нужно. И он мог часами простоять на своих «остановках», ожидая, когда же прибудет автобус, который отвезёт его туда. И снова и снова он скатывался с временной плоскости и оказывался неизменно здесь.
Здесь – было его реальностью, дальше которой он ничего не видел. В которой он запутался, потеряв все нити, ведущие в мир прежний. Но внешне здесь было так же, как и в любом другом месте. Здесь была весна, было солнце и птицы, прилетающие под окно. И небо здесь было такое же, как и везде. Высокое, вмещающее все оттенки искрящегося синего и переливающегося в солнечных лучах голубого. И воздух здесь нёс в себе все ароматы пробуждающейся природы, зелени, чистоты и свежести утренней росы. И было хорошо. Здесь тоже могло быть хорошо, как это и ни удивительно было для Рицки.
Он возвращался из продуктового магазина с двумя большими, тяжёлыми и больно оттягивающими руки пакетами. В первом была еда, из которой Рицка собирался сварганить какой-никакой ужин на сегодня. Во втором – книги и учебники, которые он набрал в библиотеке. Рицка стал вдруг много читать, даже чуть больше, чем раньше. Он был уверен, что уже наверстал всё, что пропустил в школе и даже больше. Эта неожиданная жажда к знаниям была неусыпной и занимала всё его свободное время. Рицка просиживал долгие ночные часы, погрузившись в чтение, которое позволяло ему забыть обо всём и думать вовсе не о том, о чём ему всё время хотелось думать. В промежутках между своими «уроками» он готовил еду и пролистывал поваренные книги в поисках новых более-менее лёгких блюд, которые он был бы в состоянии приготовить, не порезавшись и не перепачкав всю кухню. Но со временем Рицка не без удовольствия отметил, что ловкость его увеличилась, и он даже стал искать рецепты посложнее.
Сегодня он задумал приготовить саба-но мисони, закупив в магазине свежую макрель и душистый имбирь. Он шёл и думал только о макрели в бобовом соусе, о том, сколько перца нужно будет добавить, чтобы получилось не слишком остро и можно ли обойтись без двух столовых ложек водки, которой у них не было дома, и купить которую Рицка так и не решился.
Не то чтобы ему нравилось готовить. Но ему нравились все эти механические однообразные движения, на которых можно было сосредоточиться и отключить разум.
Но иногда, когда разум включался, Рицка испытывал лёгкое недоумение по поводу своей сосредоточенной практичности. Потому что когда ему сказали, что Соби умер, он был в какой-то степени уверен, как будто знал в глубине души, что тоже умрёт. Зачахнет, не сможет этого вынести. Снова пережить это. Но он жил почему-то. Выбирал в магазине рыбу, которая ему больше нравилась, и со смущённым видом проходил мимо витрин со спиртным, прокручивая в голове список ингредиентов рецепта.
Он выходил из дома раз в неделю, не считая маленьких прогулок по вечерам в саду. Ходил сразу в библиотеку, чтобы сдать прочитанные книги и взять новые, а по дороге обратно забегал в магазин за продуктами на неделю. Иногда во время таких походов он жалел о том, что у него не три руки, потому что, будь у него много рук, он мог бы взять сразу намного больше и выбираться в город реже. Он всё ещё не мог избавиться от неприязни к шуму автомобилей и снующим толпам народа. К тому же теперь на него свалилась новая неприятность. Она проявлялась особенно отчётливо, когда Рицка шёл по улице, погружённый в свои бытовые мысли, а его невидящий взгляд был устремлён под ноги или скользил по фигурам и лицам людей. И тогда в толпе он вдруг замечал высокого юношу в плаще с чёрной меховой оторочкой и развевающимися на ветру светлыми волосами. И Рицка замирал, выхватывая его цепким взглядом и ускоряя шаг. При этом он мог по-прежнему думать о чём-то постороннем, привычном и бытовом. Но когда Рицка догонял его, или когда юноша сам вдруг оборачивался, мальчик с оборвавшимся на миг сердцем отмечал в его лице незнакомые черты, незнакомый взгляд и улыбку. И он уже не мог понять, что так привлекло его в этом человеке минуту назад, потому что у него был совсем не тот цвет волос, не той длины или не того оттенка плащ. И совсем не то лицо. Всё было не то.
И всю оставшуюся дорогу домой в голове Рицки уже не оставалось и следа мыслей о макрели, перце, имбире и водке. Он мог думать только о Соби. Потому что слишком сильна была эта пережитая им минутная надежда, и слишком болезненно последовавшее за ней разочарование. И забыть об этом можно было только включив плиту, нарезав мясо или почистив рыбу, сходив в комнату к маме и позвав её ужинать, а потом закрывшись в комнате и достав из шуршащего и порванного уголками книг пакета потрёпанные томики учебников по психологии.
Но сегодня Рицка забыл о мучительном видении намного раньше, потому что, подходя к дому, завидел кого-то сидящего на крыльце и спрятавшего лицо в коленях. Сначала ему показалось, что это Сеймей, но, подойдя поближе, Рицка разглядел, что на голове у него нет ушек, а чёрные длинные волосы спутаны и разбросаны по плечам. Нисей.
Рицка вздохнул. Пакеты с едой и книгами вдруг показались ему в десять раз тяжелее, чем были, и мальчик удивился, как он их вообще донёс.
Нисей, видимо, услышав его шаги, поднял голову, и вспыхнувший надеждой и ожиданием взгляд потух. Он явно ждал Сеймея. Ну, уж не Рицку точно. А Рицка успел отметить множество мелких кровоточащих царапин у Нисея на лице, ожог на шее от оков и раны на руках. Нисей же, заметив его изучающий взгляд, поспешно спрятал израненные руки за спину и поморщился от боли.
Рицка поставил пакеты на землю, потому что ему уже начало казаться, что суставы его сейчас не выдержат или пальцы оторвутся. В голове была какая-то каша, и среди всех мыслей, связанных с этим новым для него положением Нисея, мелькала одна – о Сеймее.
- Где мой брат? – спросил Рицка.
- Живёхонек, - с неохотой отозвался Нисей и снова поморщился, как будто ему было больно даже говорить. – Ни царапинки. Всё мне досталось, чёрт возьми.
- Пойдём в дом, - сказал Рицка спокойным уверенным тоном. – Я обработаю твои раны.
- Чего?! Не пойду я никуда. Сеймей велел мне дождаться его здесь.
- А ты такой послушный?
- Нет, но… - Нисей замолк, не зная, что значило это «но». Губы его снова скривились, хоть он и старался всеми силами держать лицо и не показывать боль Рицке.
Взгляд мальчика потеплел.
- Вставай же. Я помогу.
Нисей посмотрел на него с какой-то затравленной злобой и обидой, пытаясь при этом подняться на ноги.
- Только не думай, что за это я стану тебя любить. Я ещё помню, как твой дружок сломал мне палец. Так что твоя доброта мне без надобности. Можешь не строить святошу.
- А это и не доброта. Я просто не хочу, чтобы ты заляпал своей кровью моё крыльцо.
Нисей попытался усмехнуться, потому что не знал, что ответить, но вместо этого закашлялся и сплюнул кровь. Он ничем не мог объяснить своего замешательства, разве что тем, что от боли во всём теле он слегка тронулся. Но, как бы то ни было, внезапно в этом смотрящем на него сверху вниз лице, в этих сошедшихся на переносице тонко очерченных бровях, в этих сузившихся тёмных и блестящих глазах, в недрогнувших плотно сжатых губах Нисей на миг увидел Сеймея. И какая-то неведомая сила, которой он не мог дать подходящего определения, заставила его подняться и без единого лишнего звука проследовать за Рицкой в дом.
- Садись на диван! – на ходу бросил Рицка, унося пакет с едой на кухню.
- Не боишься, что заляпаю? – услышал Рицка хриплый вопрос себе вслед.
- Заляпаешь – будешь стирать.
Нисей снова криво ухмыльнулся, представляя себя склонившимся над диваном с тряпкой и мылом в руках. Но тем не менее, усаживаясь, он проследил за тем, чтобы нечаянно не коснуться обивки дивана своими ранами. Он вдруг нашёл какое-то особое удовольствие в подчинении младшему брату Сеймея. Ему хотелось быть послушным мальчиком, и он с любопытством и интересом гадал, на сколько хватит этого его желания.
Рицка вскоре вернулся с переносной аптечкой, замок которой моментально щёлкнул в его ловких пальцах, из чего Нисей сделал вывод, что аптечка и Рицка – близкие друзья. Он также надеялся, что Рицка не только хорошо открывает аптечку, но и умеет делать безболезненные перевязки. Он устал от боли. Голова кружилась, и Нисей боролся с мучительным желанием лечь и закрыть глаза. Но, наблюдая за чётко отмеренными движениями Рицки, он на какое-то время отвлёкся. Он смотрел, как в тонких изящных пальцах мальчика щёлкают и звенят ножницы, отрезая бинты одним движением – раз и ещё раз – и тонкие полоски для повязки падают друг на друга. Смотрел, как эти же пальцы отрывают маленькие кусочки ваты, откупоривают пузырёк с йодом, отчего в нос сразу ударяет резкий запах спирта. Ему очень нравилось смотреть.
- Давай руки, - сказал вдруг Рицка, и Нисей невольно вздрогнул, приходя в себя и снова ощущая боль и недоверие. – Ну, давай же! Испугался, что ли?
Нисей неуверенно протянул руку и прошептал:
- Смотри у меня. Если будет больно, пожалеешь, что привязался со своей помощью.
- Не волнуйся. Больно не будет, - всё так же спокойно ответил Рицка, и Нисей почему-то ему поверил.
- А у тебя, я вижу, большой опыт в этом деле, - сказал он, сморщившись в болезненном ожидании, когда вата коснётся ран. – Мамаша колотила? Или тренировался на Агацуме?
- Всякое бывало, - ответил Рицка. Лицо его даже при упоминании о Соби осталось непроницаемо.
Нисею захотелось поколебать эту непроницаемость, чтобы хоть как-то развлечься во время скучного процесса перевязки.
- Страдаешь по нему? – спросил он и добавил, чуть прищурившись. – Любил его?
Рицка поднял на него холодный взгляд, и Нисей понял, что так просто его не расколоть.
- Страдаю я или нет, люблю или нет – не твоё дело, Акаме. И обсуждать с тобой Соби я не собираюсь. А если будешь слишком много болтать, я могу нечаянно сделать резкое и неосторожное движение.
- Ай! – пискнул Нисей, потому что ватный тампон, пропитанный йодом, вдруг обжёг открытую рану. Продолжать разговор про Агацуму у него пропало всякое желание.
В тишине Рицка благополучно закончил обработку и перевязку рук и собирался перейти к порезам на лице, как вдруг входная дверь хлопнула, и в прихожей появился Сеймей. Картина, представшая перед ним, видимо, настолько поразила его, что лицо его утратило привычное невозмутимое выражение, и в глазах сначала отразилось недоумение, а потом молниеносно – брезгливая злость.
- Что здесь происходит?! – воскликнул он. – Нисей, как это понимать?
- А… я… просто… - Нисей замялся, потому что и сам понятия не имел, что происходит, а всегдашнее его остроумие на этот раз не соизволило явиться.
- Это я попросил его зайти, - сказал Рицка.
Но Сеймей, похоже, и слышать ничего не хотел. Он подошёл к Рицке, схватил за руку и дёрнул так резко, что запястье обожгла боль.
- Ты не должен был прикасаться к нему! – прошипел Сеймей мальчику в ухо. Губы его искривились в отвращении, которого он не мог сдержать, когда увидел пропитанные кровью куски ваты. – Что он наговорил тебе? Он тебя не трогал?
Рицка с неожиданным для него самого раздражением вырвал руку.
- Да не было ничего!
А Нисей, даже если бы и хотел обидеть его, был просто не в состоянии это сделать.
- Иди вымой руки! – продолжал Сеймей. – А лучше весь вымойся.
- Я ещё не закончил перевязку!
- Даже не думай об этом! Ужасно, это ужасно, Рицка. С тобой точно всё в порядке?
- Да, конечно, в порядке!
Он вдруг разозлился, потому что ему надоело распинаться перед ними, и на вопрос «Что он вообще здесь делает?» он не мог подобрать нормального ответа. Ему хотелось только плюнуть на них обоих и запереться в комнате с книжкой. А потому он захватил стоящий у дивана пакет с учебниками и, нарочито громко топая, стал подниматься по лестнице.
Но, уже вернувшись в свою комнату, он вдруг вспомнил, что забыл убрать макрель в холодильник. Возвращаться обратно жуть как не хотелось, и, ругая всех на свете, Рицка пошёл по коридору к лестнице. Но, случайно услышав разговор Нисея и Сеймея, мальчик замер и невольно прислушался. Нисей за что-то оправдывался, и Рицка удивился, потому что ему ни разу не доводилось видеть Нисея оправдывающимся или хотя бы признающим свою вину за что-либо. А в голосе брата он услышал те неприятные визгливые нотки, царапающие нервы и слух, которые появлялись, когда Сеймей был предельно зол.
- Запомни раз и навсегда, что если ты проболтаешься, я плюну на всё и придушу тебя собственными руками! – говорил Сеймей.
- Собственными не придушишь, - резонно возразил Нисей.
- Да какая разница! Просто запомни, что если ты хоть попытаешься открыть рот при нём, это будет последнее, что ты скажешь в своей жизни!
- Ну-ну, расслабься. Чего так орёшь? У меня уже голова раскалывается! Не собираюсь я ничего говорить.
Рицке, собственно, было всё равно, что за секреты могут быть у этих двоих. И, даже если его и задело наличие тайн у брата, да ещё и таких тайн, за которые он мог убить, Рицка даже себе в этом не признался. Он только повторял про себя, что не знает ничего и знать не желает. Что ему всё равно.
Он хотел думать только о макрели в остром бобовом соусе, о том, что в семь ему нужно будет поднять маму, чтобы дать ей лекарство и о том, как уговорить её выпить его, если она будет не в духе. А всё остальное его не касалось. Потому что всё остальное было действительно грязью, в которой ему не хотелось пачкаться снова.
*
Когда голоса в прихожей стихли, Рицка посмотрел на часы и собрался идти готовить ужин. Он как раз дописал письмо для Соби и смотрел отсутствующим немигающим взглядом на ровные строчки иероглифов, задумавшись о чём-то.
Он продолжал писать Соби каждый день с неизменной регулярностью, и, если случалось закрутиться днём в делах, Рицка тратил на написание время от своего сна, причём в такие дни его послания обычно выходили длиннее и подробнее, как будто мальчик чувствовал за собой вину за то, что не нашёл на это время. Он очень боялся, что однажды просто забудет написать такое письмо. А потому хватался за ручку с горячностью и смешанным чувством стыда и радости. А когда заканчивал писать и выпускал ручку из онемевших пальцев, он уже не боялся забыть, потому что Соби занимал в его мыслях, сознательных и бессознательных, центральное место, и был с ним всегда, чем бы Рицка ни занимался – говорил ли он с соседскими ребятами, шёл в библиотеку или выбирал продукты в супермаркете.