Кар пришвартовался на сто первом уровне нашей муниципальной домины, и я едва не пропустил посадку, так увлёкся. Настолько здорово психотехника ещё не получалась! На трапе меня швыряло к поручням, пока не приноровился – внутри лопались студёные пузырьки, тяжесть исчезла совсем, я перескакивал через ступени, потом через плитки бетонного настила, прыгнул чуть не на середину эскалатора. Поиграл дверями лифта, дождавшись возмущенного визга датчиков, шагнул в продолговатую коробку. Разогнать её, пусть врежется в крышу, а самому зависнуть…
– Радек! – с горловым присвистом, папаша номер один в бешенстве. Стоит у лифтового щитка, на вечернем наряде ни единой складочки, позади чьи-то стройные ножки на иллюминированном полу. А вызов-то я прошляпил, линком аж разогрелся, бедняга, стягивая меня с небес в еле ползущую коробку.
– Паа-паа!.. – Кокон восторженно содрогнулся, получив новую порцию ненависти. – Чё вы мне… не говорили, что оно так здорово? Ага, ну да. Вам же жаль со мной и крохами поделиться.
– Ты пьян? – Сид рассматривал меня с тем выражением, которого прежде удостаивались только его торговые сводки. – Думал, мне не донесут, куда ты ездил? Верх тупости – пытаться взять кредит у Ртути. Благодари богов, что сейчас им невыгодно портить своё положение на Земле, иначе…
– Не указывай мне. – То, что со мной творилось, было лучше опьянения, лучше самой ядрёной наркоты, просто волшебно! И Сид это поймет. – Ни ты, ни Игер не предупреждали, а на том банке не написано, чей он… и вообще! Охренеть, какую жопу вы устроили на Домерге, если до сих пор всем чешется. Так что заткнись и не жужжи!
Он ничего не мог мне сделать. Даже окажись Сид в лифте, у него бы силёнок не хватило.
– Дурак, – папаша сморщился, на гладкой щеке веером разошлись трещинки, – сиди в своей дыре, жди меня. Приеду, как освобожусь. Попробуешь улизнуть – я вспомню, что ты совершеннолетний. Давно мечтал тебя выпороть.
Я заржал. Выкрутасы уникала не имели надо мной власти, ничто не имело – неслось мимо на скорости атомных частиц. Приказал дверям раскрыться, в лицо пахнуло жжёной резиной, кислой ржавчиной – и вытянул руку с линкомом в проём.
– Трахай мозги Игеру, – сладкая любезность вышла отменно, – прощай, папа.
Линком блеснул, перевернувшись, ухнул в темноту шахты. Разобьётся внизу, им меня не достать; переберёмся с Браем к кому-нибудь из его родни, вон к дядюшке, что живёт в южном секторе, там замучаются искать. Брай, Брай… легко было орать папашам про женщин. Мне нравилось с ними, честно, мягкие везде, голоса колокольчиками, нежный, ласковый тембр – но что амбициозным сарассанским девчонкам мог предложить эмигрант с отсутствующим счётом? С парнями ты вроде как на равных, вместе развлекаетесь, вместе карабкаетесь наверх – так я прикидывал, расставшись с той христианкой ради Брая. Ну, а еще парню не надо объяснять, отчего трах не подождёт до утра или неделю, в смысле, пришлось объяснить самую малость. Брай хочет добиться чего-то, у него есть член, да-да, член, пусть на его использование я выставил ограничения, возможность-то остаётся. И сейчас страх исчез, растворился в ледяном, туго вибрирующем коконе.
В наших комнатушках воняло химической гадостью, в санблоке валялась грязная куртка, на ней ворох использованных полотенец. Брай сидел на кровати, стаскивал правый ботинок, пластиковая миска с соевой лапшой съехала по покрывалу, вот-вот опрокинется. Я подхватил миску, поставил рядом с многострадальной стационаркой, натолкнулся на угрюмый шоколадный взгляд. Африканцам злость придаёт сходство с животными, азиатам – с мраморной доской на старых кладбищенских барельефах. На меня вытаращился мутант, сбежавший из геопарка.
– Ты похож на медузу. Ну, знаешь, такая склизкая белёсая хрень, кусается ещё, если наступишь, – Брай передёрнул голыми плечами, скинул ботинок с ноги. – Привет, что ли… где шлялся?
До чего же достало! Тусклый свет – мы экономим электричество; спёртый воздух – на продувку тоже денег нет; соя эта тошнотворная – лапшой, колбасками, хлебцами, во всех видах! От окна до санблока метра три, и на них раздражённый тип, смердящий химикалиями.
– Что ты взъелся? – я обогнул кровать и Брая, зачем-то включил стационарку. Давно Чучелу с Огоньком не видал, ага. – Убрал бы вонищу, ступить некуда…
– Слушай, вообще-то, ты в моём доме, – Брай сбросил второй ботинок, запыхтел, наклонив голову. Слипшиеся от пота волнистые прядки повисли надо лбом. – Ты нашёл работу? Я сегодня отпахал смену, первую… твою душу, плечи ломит!.. «Защитные покрытия Северного Сарассана…» – ещё чего там про бесперебойные поставки. Контора маленькая, но им нужны два оператора на турбины. Жмотятся поставить автомат, эксплуатация три тысячи в месяц, а нам они будут платить меньше тыщи скопом.
Нам? Брай проторчал день под брызгами защитной краски, вредной, как смерть, спецкостюмы купить контора тоже, видно, жмётся. И меня туда же рвётся запихать?
– Я им рассказал про тебя, что ты в технике гений, может, поставят за пульт, там почище и денег побольше. Жаль, у тебя диплома колледжа нету, – он возился со штанами, от усталости не справляясь с ремнем. – Триста йю в месяц, если ты им подойдешь. Завтра поедешь со мной…
– Совсем мозги отсохли, Брай? – Кокон налился доверху, морозная сила бурлила в крови. – Триста йю! За такие гроши я и из дома не выйду. Как же наш проект? Мультяшки, а? И не приказывай мне, пожалуйста, хватит уже командовать!
– Это у тебя отсохли! – Брай встал, качнувшись, сердито выпятил губы. – Какой, на хрен, проект? Идиотские фантазии под наркоту! Прекрати бездельничать, я один пахать должен, что ли? Никто нам денег не даст, а за жильё платить надо! Уникал, мать твою, белые ручки замарать боится!
Он еще что-то нёс, пыхтел за спиной, образина несчастная – студеный шквал сминал слова, изморозь сковала тело, разъярённым комком сжалась внутри. Кокон спасал себя от взрыва, а меня от сумасшествия, и я не думал, не анализировал, просто подчинялся. Ручки мы марать и впрямь не станем, хотя чего бы проще… шевельну кистью, и Брай останется без гортани или без хребта, кости переломятся с хрустом, брызнет земная неуродская кровь.
Так, ладно. Где тут моя медкарта? Не найдешь в куче мультяшек. Шмотки собирать не буду, подарит же мне Яладжа какую-нибудь тряпку взамен испачканных спермой штанов? Я шинковал файлы, уничтожая особо надоедливые, стационарка булькала издевательски. Потрудись на прощанье, рухлядь!
– Радек, ты… – Брай схватил меня за локоть и получил под рёбра. Уймись, мартышка, если жить не надоело! – Радек, Богиня Великая, чего с тобой?!
– Ничего, что тебя бы касалось. – Медкарта, наконец, отыскалась. Почти чистая: опись моих уникальных извратов и отметки о прививках – я ж сроду не болел, Яладжа оценит. Скопировать некуда, линком в шахте лифта, а у этого пахаря праведного я и огрызка не возьму. – Надеюсь, ты за меня порадуешься, цветной говнюк. Банк Домерге дал кредит – на пятьдесят тысяч йю. Понял?
Брай вспыхнул, будто деревяшку полировкой облили – залюбуешься! Я прижал запястье прямо к голограмме, щёлкнуло в затылке, отозвалось под лопатками, магнитный, как там его, резонатор сглотнул медкарту и облизнулся. Чем Джад Яладжа извлечёт файл, не моя забота. Хорошо, я адрес гранитного запомнил, не то б пришлось всё же лезть в лифт за линкомом.
А двери в конуре на двести восемнадцатом уровне скулят, поскрипывает дешёвый пластик, чудится, что плачет. Никогда прежде не замечал. И чхать – я сюда не вернусь.
****
Только домергиане выберут нору, когда рядом парящие в звёздной ночи купола. Старый домишко терялся между прозрачными, подсвеченными галереями, на крыше лежали листья «укрой-дерева», занавешивая площадку для каров. Владелец отелей «Галактика», верно, давно сбросил с баланса самую неприметную развалюху в сети; навигатор угнанного кара плутал, упорно отправляя меня к крутым изгибам высоток. Наконец в просвете расчерченной узловатыми прожилками зелени мелькнули щербатые блоки – кирпич, этому дому лет пятьсот. Ну, может, поменьше, но машину сажать некуда, безошибочный признак солидной древности. Я стёр настройки последнего часа, заложил обратный путь – утром хозяева получат собственность слегка побитой, но ведь получат же, – присел на корточки у искорёженной двери. Над центральными районами кар пропахал бок корпоративной махины, развозившей персонал, крутнуло шикарно, вниз башкой – ровные щелчки пульса, морозная ясность, секунды в невесомости и вновь шалый свист ветра. В нормальном состоянии я б добирался до пансиона Яладжи часа три и навернулся бы о медлительную махину… брось, что значит норма? Я жил инвалидом, недоделанным обрубком!
Психотехника работала на всю катушку, гнала вперёд – к кирпичной крыше, к пятидесяти тысячам йю, к свободе от страха. Я прыгнул, раскинув руки, кувыркнулся в середину спружинившего листа, тёмно-зелёное полотно разорвалось под моим весом, вытряхнуло на несуразные мелкие блоки. Любимое развлечение ребятни – скачки по «укрой-дереву» – прекращают лет в семь, а теперь тяготение мне не указ. Я приземлился на ноги, как в интернатском детстве, оглянулся на мощные ветви и лампы подсветки. Кар отсюда не видать, высота метров шесть, выкусите, сволочи.
В трухлявом домике были лестницы – неподвижные, выложенные плитами ступени, с ума сойти. Никаких кодовых замков, короткие коридоры, витые ручки, крепкие на вид двери. Апартаменты Яладжи на верхнем этаже, вон панель, изукрашенная вязью, домергианские излишества… и дальше чего? Кричать, стучать или у них всё же есть визоры? Я приложил костяшками пальцев по дереву, слишком тихо, не услышат. Не откроют, и я попросту лопну. Приготовился пнуть, и тут дверь поехала в сторону. Алые зарницы на медных локонах, диковатые огоньки там, где у людей зрачки, кружевная сорочка собирается складками у снежнобелых колен, гранёная игла-медальон в ложбинке грудей – женщина Яладжи, и я напрочь про неё забыл.
Нет, ну встречаются чудаки, изменяющие жёнам-мужьям у них на глазах, оргии устраивают со сменой партнёров, может, эта рыжая кошка нам кровать постелет?.. Мне стало неловко, а вот холодильной установке внутри меня – наплевать. Она пихнула меня в холл – мимо фигуристой тётки, прямо на сияющую поляну. Парень и девчонка, переступая через зрелые, в летнем соку, плоды, танцевали в серебристой траве, поднимая руки к венкам. Голые, бесстыдные, красивые – и у обоих выпуклые животы тенью нависают над пахом. Парень опустил ресницы, точно старается рассмотреть гладкий торчащий член, но беременный шар мешает, и он сводит бёдра, вытягивается на носках… Меня пробило от промежности до лопаток – узким беспощадным клинком, обвило крапивной удавкой. Оболочка изо льда зазвенела, выдержала, схватившись ещё прочней.
– Фрей и Фрейя, – голос женщины растёкся топлёным сахаром, – видишь, как они похожи.
Дурацкая голограмма, в жопу изыски! Домергиане так старались изобрести свой собственный пантеон, утирая нос землянам с мракобесной религией цветных и беззубым христианством, что сварганили из древних культов несъедобное варево. Намешали латинских и германских божков, а потом отказались им молиться. Светлое воинство европейской расы обезличилось, уцелели только плодородные близнецы да яростный Марей с ритуальным мечом – без бога войны на Домерге никак.
– Мне Джада Яладжу. Скорее, – язык еле ворочался, но женщина поняла. Уплыла куда-то за голограмму, вовремя, иначе я бы начал тереть заскорузлые от спермы штаны при ней. «Брюхатому Фрей поможет» – поговорка, подцепленная от папаш. Вот он – бог лета, любви, долбаной плодовитости, тучных стад, терпкого вина. Любуется собой, налитый желанием, возбужденный и прекрасный, уничтожая мой прокисший, перебродивший ужас.
Они вышли в холл вместе, Яладжа и его жена, но на огненную кошку я больше не отвлекался, не до того было. У Яладжи седые волосы неровными прядками падали на плечи, искристую сетку он снял, сделавшись почти обычным мужиком, мускулистым и сильным. В просторном балахоне, обожаемом сородичами, стати опытного бойца ещё заметней. И глаза у него обыкновенные, тёмно-серые, в графитовой обводке ресниц, и только кожа светится по-прежнему, нездешними лунными бликами.
Ему не требовались объяснения, отчего малознакомый тип ввалился в их ископаемую халупу в начале ночи. Яладжа кивнул, будто ждал меня – вздрюченного до предела под холодной скорлупой, будто знал, что сейчас я дам не то что мужику из модифицированной плоти и крови, а самому Фрею щедрому.
– Идем, Радек, – уверенная ладонь легла мне на талию, повлекла в полумрак. Я шел за Яладжей, касаясь боком его балахона, и совершенно не к месту вспоминал, что Игер ненавидел разлетающиеся домашние одёжки, доступность и интим и предпочитал в своей захламлённой снаряжением квартире ходить в шортах, а Сид приспособился к земным халатам.
Крошечный салон, пара диванов, заваленных подушками, ничего кроме и не влезет. Разве низкий столик с кучей ящиков, на который я бросил куртку. Плюхнулся на диван, застонав от вынужденного покоя – тело требовало движения. Над верхней губой собрались капли пота, я слизнул их и прохрипел: «Договор». Яладжа насмешливо сощурился, ну что за игры?..
– Договор на ребёнка, – слово выскочило непринужденно и буднично, – на содержание и оплату… в конце. Через девять месяцев.
– Девять с половиной, – Яладжа присел на подлокотник, наклонился, обдавая запахом вина и мускусной испарины. – Как ты представляешь подобную официальную сделку здесь, на Земле? В законах низших нет и понятия мужской беременности.
– Ты всё это заварил, ты и представляй! – такой ерундой меня не сбить. В законах всегда есть лазейки – важная заповедь моих папаш. – Буди своего юриста… Кстати, почему с половиной?
– У тебя будет возможность ознакомиться с выкладками генетиков и вирологов, – Яладжа резко развел колени – ему тоже не терпелось. – Брун имеет общий колониальный допуск юриста в здешнем захолустье и на Эпигоне. Она завизирует договор, останется подключиться к реестру гражданских сделок. Медкарту принёс?
Брун? Аа, жена неизвестной породы. Изморозь в горле мешала говорить, я мотнул головой, соглашаясь, и Яладжа, убрав мою грязную куртку, взял со стола линком.
Кошачья женщина вошла в салон так естественно, что я окончательно перестал зацикливаться на странностях семейных отношений Джада Яладжи. У уникалов вообще невообразимые семейки, пора б уяснить. Брун переоделась в красную полупрозрачную кисею, высоко зачесала волосы, прикрыла тонкой сеткой лицо, спрятав под ней воспалённый блеск зрачков. И составляя документ, улыбалась затаённо, словно происходящее ей нравилось. Её руки с длинными ногтями препарировали типовой файл, убирая и добавляя пункты, Яладжа потягивал вино, а я ловил ноздрями исходящий от гранитного запах. Хмельной осадок утрики ни с чем не спутаешь, как же я раньше не чувствовал?.. Каждая жилка во мне дрожала, просила, умоляла, настаивала, отменная выпивка не лезла в рот, и Брун огорчённо поднимала брови. Она принесла мне бокал – на подносе, вместе с палевой сорочкой и хлебом, прикрытым ломтиками коровьего мяса. Видит брюхатый Фрей, утром я бы сожрал целый склад эдакого деликатеса, но сейчас мне нужно другое топливо.