Я даже моргнуть не успел – полыхнула жёлтая молния, плечо сдавило в тисках, лопатки влипли в палевую стенку. Мало иметь способности уникала, надо, чтобы тебя с пелёнок обучали ими пользоваться.
– Убирайся, – Сид встряхнул меня, как хищник треплет добычу. Игольно-тонкие пряди прилипли ко лбу, но отец был спокоен, он всегда такой. – Обсудим твои идеи завтра. Ты мне мешаешь.
– Ну, много не прошу, – я глупо захихикал, надеясь его отвлечь, – если тебе жаль заплатить за контроль над «Соей» две тысячи… Игер заплатит! И поимеет долю на рынке, а тебе…
Сид отвернулся, уставился куда-то себе за плечо – всё так же, с птичьей гордыней, не поднимая тяжёлых век, – и отпустил меня. Стенная панель, не та, что вела в холл, – другая, скрытая за настоящим вышитым панно со степями Домерги, – откатилась в сторону, в проём шагнул человек. Широченные плечи, смуглые плитки мускулов, тёмный «ёжик» волос, белая простыня обмотана вокруг бёдер. Мать твою, вот же влип. Все мы влипли, дружная семейка.
– Не замечал в тебе склонности к бизнесу, Радек, – папаша номер два собственной персоной – и двигается точно железный танк из исторических фильмов. – Так какую же долю я поимею?
Подмечать тягучие паузы в разговорах, вылавливать намёки в их грызне, подозревать, что ничего для них не кончилось, и видеть, как Игер полуголым выходит из спальни Сида, – разные вещи. Если они до сих пор вместе, а я им лишний… не ошибка молодости, так выходит? То есть, я-то как раз ошибка. Изморозь вцепилась в запястья, ужалила кончики пальцев, добралась до сердца и горла, залила расплавленным ледяным стеклом скулы и рот. Соображаешь, ситуацию оцениваешь и сохраняешь контроль, но стеклянный кокон может треснуть – и тогда в щепки, в труху, на атомы.
Что положено испытывать землянину, когда у него мозг отказывает от злости или чего похуже, я тоже в справочниках прочёл. Симптомы резко не совпадали.
– Нам нечем гордиться, – Сид уселся на бесцветный, под стать прочей обстановке диван, жёлтый шёлк халата облепил раздвинутые колени, – бизнес упирается в две тысячи йю и основан на шантаже. Помнишь «Сою без границ», Игер? Признаюсь, удивлён твоим интересом к этой конторке. Мелкое дельце.
Игер вошёл в салон так свободно, точно ему не приходилось поддерживать сползающую с бёдер простыню. Хохотнул весело, разбудив в респектабельном офисе рокот горного водопада. На загорелом до светлой бронзы лице, будто всегда припухших губах светилась отчётливая надпись: мне плевать. Игер Спана принадлежал к верхушке Домерге, берилловому клану; иногда я боялся представлять себе, как он выглядел, пока земное солнце, краска для волос и прочие ухищрения не изменили его.
– Не настолько мелкое, если ты тоже на него нацелился, – папаша номер два проигнорировал диван, остановился напротив Сида, уперев руки в бока. Простыня сползла ещё ниже. – Давай-ка разберёмся. Кажется, мы договорились сообщать друг другу о движениях на рынке продовольствия для Домерге.
– Разве ты сообщил мне, что хочешь пощипать «Сою»? – Сид лениво сменил позу – возле дивана на ковре лежал ящичек с черно-золотым узором. Папаша откинул крышку, извлёк толстую сигару, щелкнул маленькой старинной зажигалкой, по салону поплыл сладковатый дымок. – Предлагаю сойтись на недоразумении.
– Я собирался сказать, просто не успел, – Игер вовсе не оправдывался. – Мне тоже прикури.
Они развлекались! Мой расчёт был верен, настолько верен, что на мгновение удалось вывести Сида из себя – папаша номер один не желал делиться. А теперь оба скорчат хорошую мину при проколе – долго ли прикинуться честными партнёрами, раз только что кувыркались в койке.
– Ну, тебе-то чего здесь надо, младший? – Игер попыхивал сигарой, улыбался с неприкрытым равнодушием. Игер ещё хуже Сида с его плотоядным прищуром, там сволочь видна сразу, иллюзий не оставляет. Мой второй отец временами вёл себя, как отцу и положено, вот и сейчас назвал «младшим», на Домерге это всё равно что сын, принятый в клан, родная кровь… Когда-то, давным-давно, Игер был другим, но прежняя личность исчезла вместе с белизной кожи и берилловой сталью волос.
Чего мне надо? Шантаж провалился, махинатор выставил себя дураком – да какая сейчас разница?.. Наш с Браем проект, мои мечты и я сам для них всё едино что мусор, оставленный уборочным автоматом. Смахнут и забудут. Я запугивал Брая папашиным гневом, но замахнись кто-то из них, заори на тупого мальчишку, было бы легче.
– Ему потребовались две тысячи йю, – по лицу Сида расплывалась сонная, закатная желтизна, – подозреваю, ты был следующим в его списке. Радек покопался в наших данных, вычислил «Сою без границ» и не придумал ничего умнее, чем продать обоим свои сведения. Довольно пошло, не находишь?
Игер вновь расхохотался, качнулся на носках, расслабился беспечно. Курят, пересмеиваются, не скрывая общей издёвки. Я для них чужой. Что бы ни происходило в их жизнях раньше, как бы они ни нагадили друг другу, папашам было здорово в постели, и эти шутки – доказательство близости. Чётко очерченного круга, в который посторонних не пускают.
– Ого! Радек, в следующий раз отправляйся прямо к владельцу конторы, так проще обойдётся. – Простыня почти свалилась, Игер намотал ткань на кулак. – Затрави его обещанием пойти в департамент по борьбе с незаконным импортом – и сразу к нам. Поделим выручку.
Ну, суки! Стеклянная изморозь – защита уникала, одна из психотехник, но я не умею ею пользоваться и не научусь. Кокон лопался, стекал с меня потоком ярости, оставляя бессилие.
– Вы мне и без шантажа заплатите, – я встал между ними, уже ничего не боясь, – выкладывайте по две тысячи. Мне нужны эти деньги.
Под прикрытыми веками Сида блеснул янтарь, пыхнул огонек сигары. Протяжное «хмм» подстегнуло не только меня. Игер развернулся, выплюнул курево на ковёр.
– Глупость не смешна, – он обращался ко мне, как к своим наемникам, и те выравнивались в форменную струнку, поедали шефа преданными зенками. От меня Игер преклонения не дождется, скотина спесивая! – Топай отсюда, ночь не бесконечна…
Он зевнул, и меня сорвало. Колотило, как обыкновенного земного мальчишку, сердце взбесилось, и заложило уши.
– Вы мне должны, поняли? Вы… да удавитесь, твари! За каким хреном вы меня заделали и бросили? Чтобы… ещё ненужного ребёнка забабахать?!
Я двинул бёдрами, показывая, чем они занимались в спальне Сида, – никакого эффекта. Спящий Ястреб – на диване, прямо передо мной – «танк» в простыне, торопятся выставить докучливую помеху вон. И вьётся по салону степной, пряный дымок.
– Ну, процесс «бабаханья» был и впрямь приятен. Верно, Сид? – Игер пнул босой ступнёй потухшую на противопожарном покрытии сигару. – И тогда, и сейчас. Мы тебе ничего не должны, запомни это. Живешь – и радуйся, младший.
Сид повёл узкой кистью в сторону выхода. Ему и ответить лень. Я шарахнул кулаком по ближайшему датчику, разом распахивая все двери. На стене в холле с грохотом опустилось зеркало, прокомментировало безразлично: «Требуется очистка помещения; повторяю: требуется…» Ковёр цеплялся за ноги, ещё навернуться при ублюдках не хватает! Игер шагнул за мной, зеркало поймало в свои объективы бронзовое тело, бритые виски, серо-синий хрусталь вместо глаз и заткнулось. Папаша снял линзы – для Сида старался.
– Радек.
Я замер. Чёрт знает, чего ждал, но, когда уникал сбрасывает маску, попробуй ему не подчинись. В моих зрачках тоже плещется берилловый источник, волосы похожи на присыпанный снегом яичный желток, и мускулы работают, как у машины, просто тренировок не хватает. Гибрид Сида Леттеры и Игера Спаны, их собственная плоть – никаких анализов не нужно, сходство видят люди, видит даже это тупорылое зеркало. Но папаши списали меня в утиль.
– Научись решать свои проблемы без идиотских выходок. – Игер тронул датчик, двери начали съезжаться. В спину мне влипло окончание педагогической речи: – И без истерик.
****
Сообщение Браю было коротким, всего-то «не жди меня», но голос подвёл, а на набор ушло минут пять. В лифте кто-то поднимался, пришлось искать грузовой, и я метался по площадке – с линкомом в омерзительно мокрой ладони, подавляя желание расколотить выпотрошенную башку о колонну. Брай, наивный ласковый тюфячок, весь в своих рисунках и глюках, как я ему признаюсь, что мультики обломались, его Чучела и Огонёк никогда не доберутся до зрителей? Как объясню, что мной опять вытерли пол? Брай мне верит, восхищается даже… поймет, что хвалёные мозги уникала не стоят ни единого йю, и свалит.
Грузовой лифт вырубили на ночь, зато лестница нашлась в лабиринте колоннады и вела она в воняющий краской тупик. Абсолютно лишняя дюжина ступеней, рудимент перестройки здания – так похоже на одного болвана. Болван сунул линком в карман, сполз на холодные плитки, спрятал ладони в рукава, скрючился у стены. Игер, сука последняя, не прав. Я не закатываю истерик – истерики закатывают меня. Шершавое покрытие царапает щеку, совсем как в интернате, так и кажется, вот сейчас услышу голоса оливково-чёрной операторши санблока Аши и её подружки, желтокожей Маик.
«Чё он такой странный, Аша? Мне его касаться, ну… дико как-то, в общем. Одеваю, а самой прямо сплюнуть тянет… он как глянет, бррр! Не мальчишка – чудище лупоглазое», – ловкая, худенькая Маик сноровисто подхватывает очередную порцию белья, выброшенного огромной гудящей стиралкой. Толстая Аша подталкивает к ней тележку и басит: «А он и не мальчишка! Ага, представь, подруга, и не девчонка. Я посмотрела его медкарту, ну, когда врачиха на осмотр таскалась. Он, уродец этот, вырастет и сможет ребёнка выносить. Насчёт родить – не знаю, а выносить точно сможет. Врачиха там надиктовала, что операцию ему делать не будут, типа – всё равно гормоны не заменишь, перестройка организма и ещё хрень разная. Короче, забацали на ихней Домерге уродца, а он ещё потом уродов наплодит. Девки у них, уникалов, говорят, с членом и с «дуплом» разом. Хорошо хоть он не девка с виду, да, Маик? Я бы описалась со страху!» Маик роняет стираное бельё в тележку, глаза у неё становятся шире смотровой щелки на дверях наших спален – вот чудеса. Обе женщины поднимают ладони вверх, молятся Великой Матери, божеству чёрных, коричневых и жёлтых, просят её держать подальше всяких уродцев.
Чёрные, коричневые, жёлтые, интернат у излучины реки Конго – мне лет пять или шесть, я прячусь за урчащим бытовым агрегатом в санблоке и внимательно слушаю. Я – Радек Айторе, домергианский уникал, уродец с белой кожей и двойной системой размножения. Мне ещё предстоит выучить такие умные слова, а пока я часами рассматриваю свои руки, покрытые золотистым пушком, пытаясь понять, почему цвет не становится темнее. Трогаю пальцами веки, прилипаю к прозрачному пластику, разглядывая круглую детскую мордашку, на которой сине-серые глаза светят, точно лампы в кабинете врача. Мои волосы напоминают высохшую в разгар короткого лета траву, и даже тело неуловимо отличается. Чем – не понять, но в животе копошится что-то скользкое и противное, и едкий привкус тревоги появляется на языке.
Мальчишки и девчонки из нашей группы тычут меня в спину, отбирают игрушки, по вечерам частенько набрасываются скопом, колотят подушками. Спальня утыкана датчиками слежения, менторы прибегают очень быстро. Они растаскивают драчунов, и по их лицам заметно: чувства детишек взрослые вполне разделяют. Я делаюсь мастером по мелким пакостям, творю их упорно и изобретательно, наконец группа оставляет меня в покое. Самые сообразительные начинают заискивать; дружить с тем, кто умеет обманывать датчики и менторов, – полезно и выгодно. В дружбе «умный уродец» разборчив, постепенно вокруг меня собираются светлокожие, и они играют по моим правилам. С таким вот недонегром Торри мы однажды выбираемся на внешний балкон в домашних куртках и шортах.
В январе Экваториальная Африка способна убить любого, не озаботившегося шубой с подогревом, но прогулка задерживается, а на улицу хочется... Мы застреваем на узкой перемычке между блоками, и тут нет спасительных датчиков. Сколько ни зови на помощь, менторы не услышат – позади глухая стена интерната, впереди снежная равнина с замёрзшей петлёй Конго. Торри кричал недолго, привалился к балке и затих, его сливочная кожа посинела, глаза были открыты, зрачки остановились. Я сел в снег рядом с ним, обнял себя руками. Мороз обволакивал, сжимался тугим капканом, а тело будто настраивалось, подлаживалось к нему. Когда я прекратил бороться, стало так жарко, что пот потёк по вискам.
Через час нас отыскала та «слониха» Аша из санблока. В суматохе поисков она улизнула покурить перед форточкой и увидела два маленьких сугроба, сквозь снег просвечивали яркие «сигнальные» курточки. Аше показалось, что один из пропавших ещё шевелится, так она, захлебываясь слезами, рассказывала после. Чёрная женщина, обозвавшая меня уродом, распахнула окно, выбралась на лютый мороз в своем лёгком комбинезоне и пошла по балкам. Без страховки, на сшибающем с ног ветру это было… она раскачивалась, скользила, вскрикивала и ругалась, но пёрла вперёд. Аша глянула на неподвижного Торри, скривила разлапистые губы и наклонилась надо мной. Её плечи обожгли холодом, но я вцепился в них и наконец заревел. Аша не могла взять нас обоих, она выбрала меня. Дотащила до открытого окна и только тут вспомнила про свой линком.
Теперь-то я врубился, отчего «слониха» так поступила: Торри выглядел мёртвым, живого «уродца» стоило спасать. Мой приятель недонегр, впрочем, не умер, его увезли в госпиталь и откачали, а вот меня Аша спасла от вещи пострашней мороза. Чёрт знает, что вышло бы из Радека Айторе, если бы не её поступок, – уникалы, вообще-то, великолепные убийцы. Может, в конечном счёте операторша выручила саму себя и ещё десятки чёрных, кофейных и жёлтых.
Интернатские медики налетели на меня, обклеили датчиками с головы до пят, изучали, как древнюю небыль – африканский климат без зимы. Температура у меня зашкалила за сорок градусов, но в тепле снизилась за считанные минуты, и я ничего себе не отморозил, даже не простыл. Земной ребёнок, наследник всех этих негров и китайцев, которым раса белых продула всухую, схлопотал клиническую смерть и гангрену конечностей, а выродком считали именно меня. В шесть лет не анализируют, но ошарашенные рожи врачей прямо-таки вопили о том, кто из нас лучше. Оставалось победу доказать.
На Земле охренеть как много сделали для того, чтобы каждый приютский заморыш получил на старте равные шансы. Над нашим меню корпели учёные-диетологи, за всяким чихом детишек следили мириады электронных систем и толпы специалистов. Знания нам пропихивали ровно так же, как и тщательно выверенные порции за обедом, – эта планета штамповала поколения здоровых и развитых детей и тратила на нас бездну ресурсов. Так было не всегда. На заветренном плато, куда интернатский выводок привозили на экскурсии, стоял гигантский памятник Зенге Зи, Спасительнице Людей. Необхватной талией, арбузными грудями и слоновьей невозмутимостью гранитная Зенга весьма напоминала оператора Ашу. У ног статуи притулились заморённые ребятишки со вздутыми от голода животами и раззявленными в немом крике ртами.