Три свидания – на четвертую неделю мои отцы не приехали. Позже какой-то кофейный приятель вздумал напомнить, как я прилипал к барьеру на берегу, как с рёвом отказывался уходить в корпуса, и поплатился разбитой рожей. Отключить датчики, чтобы удрать, у меня не получилось, не хватало сосредоточенности и умений – я изобрёл изощрённый способ побега из интерната. К счастью, он не удался, иначе приключение на заснеженной стене показалось бы развесёлой прогулкой. Ночью я забрался в контейнер с бытовыми отходами в святой уверенности: их разгружают где-то за пределами нашего заведения. На самом деле отходы вместе с контейнерами перерабатывали прямо в интернатском мусоросборнике, но, перед тем как включить измельчающие лопасти, просвечивали на предмет идиотов вроде меня. Отважного искателя родительской любви вытащили из ящика, он крыл менторов и операторов отборной руганью, пинался, кусался, как стая бешеных собак, грозил спасителям убийством, а под конец хлопнулся в обморок.
Очухался я под присмотром молоденькой психологини – высокой молочно-кремовой девицы с пышным узлом каштановых волос. Помогая одеваться, она что-то ласково журчала, а потом отвела в свой кабинет, где мерцал мощный информблок, не примитивный линком, какой был у всех менторов, – центральный пульт, позволяющий связаться хоть с орбитальными станциями, хоть с колониями. «Послушай внимательно, Радек, до начальной школы детям запрещён свободный доступ в сеть, но для тебя сделано исключение. Сейчас я тебе кое-что покажу». Она активировала настройки, освещение потухло, и голограмма развернула передо мной две почти одинаковых панорамы. Вынесенные взрывом стены, торчащие во все стороны провода, искры пробегают по оголённым линиям, ветер слизывает обугленную краску… «Родители тебя не бросили. С ними… что-то случилось, их сейчас ищут, и не только стражи порядка, ты понимаешь?» Неа, не понимаю! Психологиня гладила меня по голове, норовила усадить на колени. Девица цвета снятой пенки бубнила что-то о намерениях директора запретить посещения, если родители вновь явятся, об иске по лишению прав, про ответственность, огромную честь иметь ребёнка, нагло втоптанную в грязь моими отцами.
«Разве тебе плохо в интернате? Твои… папы опасны, их враги могли прийти и сюда». Я вывернулся из её рук и ответил словами Сида: «В их распрекрасных интернатах растят ограниченных тупиц, будущую рабочую скотину или пациентов наркоклиник». Зачем объяснять? Цветные и есть цветные. Но в мире полным-полно белых, я до них доберусь. И спасу своих пап от неведомых врагов.
Паршиво. Самое паршивое, что теперь-то я во всё въехал, разобрался с подоплёкой отцовских чувств, хрен им в гланды! Они должны заплатить за ту беготню по берегу, за контейнер с мусором, курсы психотерапии, инъекторы с успокоительным на запястьях. Просто даже теперь в моём мозгу ещё крутятся заклинания молочной доброхотки – тебя не бросили, не отказались, обстоятельства мешают соединить вашу уродскую семейку, – и иногда я хочу в них верить.
Ладно, себе-то врать нечего. Вера вытащила меня за шкирку. Через пару месяцев нашу группу перевели на начальную ступень – с тщательно отобранными менторами фильмами и передачами было покончено. Ковыряйся в информации, сколько влезет, ну, в известных пределах, конечно. Я и названий-имен без ошибок произнести не мог, но первой моей поисковой командой стали «Домерге», «Сид Леттера», «Игер Спана». Собственное имя выскочило следом, информслужбы обсасывали скандал – я упёр подбородок в кулаки и рухнул в голографический поток. Так и не высовывался из него следующие три года, до новой встречи с моими замечательными родителями.
Домерге жила войной. Питалась ею, как иные миры насыщаются белком и технологиями, что не мешало моей родине оставаться благополучной колонией. Разумеется, если за абсолютный ноль шкалы развития принять историю Новой Земли, где белые поселенцы от великого ума разнесли атомные реакторы, уничтожив себя и планету. На Домерге с энергетикой творились непонятки. То и дело я натыкался на сообщения о свечах, факелах, об отоплении какими-то ископаемыми, и тут же – на красочный показ единственного домергианского космопорта, восхищавшего землян.
Дальше порта чужаков, впрочем, не пускали, большинство браковал расовый контроль. Приезжие заключали торговые сделки или сговаривались с местными чиновниками в отлично оборудованных павильонах, забирались на смотровые площадки и снимали оттуда запретную для них планету. Закованные в чёрную броню цитадели, ощетинившиеся радарами и жерлами орудий, бесконечные ряды ограждений, палевую степную гладь. Правили Домерге кланы, и я мигом запутался в сложной иерархии. Сразу за резервацией для пришлых в низкое хмурое небо бил сине-серый сигнальный луч – въедливый турист отменно поймал ракурс, завопил восторженно: «Это, мужики, высшее общество! Знамя клана Берилла, они… ну, как у нас короли раньше заправляли, сечёте? Снимать уникалов нельзя, выдернут линком с руками». Кровь берилловая, кровь моего отца… Цитадели за космопортом оказались вовсе не столицей, так, форпостами для чужаков, но я насчитал с дюжину ярких лучей, таранящих облака. Багрянец клана Магмы, рыжее пламя Медных, белый стержень Льда, ядовитые оранжевые всплески в черноте Свинцовых, золото Ртути, серебряная зелень Циркония, зернистая пестрота Гранита – почему Сид и Игер увезли меня от этих чудес?
Уникалы вызывали у землян и жителей других покорённых миров нервические припадки. Люди не знали, какой ярлык им прилепить: от давно привычных мне «уродов» и «жертв генетических экспериментов расистов» до «торжества эволюции», и всякое прозвище густо окрашивалось страхом. Верхушка кланов редко снисходила до общения с пришлыми, в космопорте командовали те, кого туристы звали вассалами. Ястребы, Волки, Рыси и Вороны – низшие генетические линии, чьи представители заключали сделки, обдирали инопланетников и воевали за своих господ. Низших чужаки снимали тайком, видео часто стиралось при досмотре, но кое-что просочилось в сеть. Вот у белой рифлёной стены выстроился отряд: плотно облегающие штаны, длинные, тканные золотом рубахи; лёгкие нагрудники, каски с поднятыми биощитками; неуловимо похожие лица, точно засняли в профиль крылатого хищника, приготовившегося к нападению. Ястребы не копировали один другого, как нет и на земле в точности одинаковых человеческих черт, и всё равно… Сид Леттера, растиражированный камерой, охранял тот ангар, пусть моего отца там не было.
Попался мне и ролик, надолго отрубивший тягу к знаниям. Высокий, сложённый как борец, седовласый мужчина подсаживал двоих детей в странной модели кар. Помогал ему ловкач помоложе, пониже ростом, чьи короткие волосы отливали лиловой чернотой, – Волк и Ворон, я уже успел заучить вассальные линии. Молодой явно старался почаще касаться седого, волновался, заглядывал в глаза, и тут седой обернулся, показав круглый, выпирающий живот, обтянутый простецким рабочим комбинезоном. Я свернул голограмму, сполз с кресла, представил беременным Сида, потом Игера, и меня неудержимо замутило. Способность домергиан к двойному размножению неизменно вгоняла туристов в шок, им-то хорошо было шутить, строить гипотезы – их произвели на свет женщины, им не грозило лезущее на нос брюхо. И матери не забывали шутников в интернатах, как второпях исправленную оплошность, никчёмный груз.
Я самостоятельно допёр, где искать вероятную причину моего интернатского настоящего, и страшно этим гордился. В год моего рождения домергианские кланы решали давний вопрос: а не выпнуть ли чужаков с планеты к чертям собачьим? Решали, как водится на моей родине, отнюдь не в парламентских спорах – на выжженных взрывами плоскогорьях. Клан Берилл возглавлял сторонников изгнания инопланетников, клан Ртути воевал за сотрудничество с чужими, и берилловые вроде бы продули вчистую… Проигранная война вытолкнула сотни, может, тысячи вынужденных эмигрантов на прародительницу-землю. Игер Спана со своей партией пытался взять соотечественников за горло, заставить принять беглецов обратно, Сид Леттера хотел того же, только без использования ракет малого радиуса и до зубов вооруженного десанта. Кто-то выкопал историю их общего ребёнка, наличие Радека Айторе перечеркнуло партийную карьеру его папаш, как возможно и саму жизнь.
Ждать и думать, думать и ждать, плутая в голографических заковыках, выискивая зацепки, – вот и всё, что мне оставалось. Папаши умели устраивать сюрпризы, хотя, конечно, меньше всего заботились о том, чтобы поразить меня. Они поступали, как им удобно, и, когда затруднения чуточку рассосались, сочли нужным оповестить сыночка о своём чудесном воскресении из мёртвых. На этот раз первым явился Игер – в такой же военной куртке, грубых сапогах, выбритый, как боец отряда стражи. Меня вызвали в директорский кабинет, отец на ходу махнул мне рукой – «привет, младший!» – и насел на главу нашего заведения. Глава вначале раздулся, как пакетик хлопьев в нагревателе, но Игер стоял перед ним, постукивая ногтями по столешнице, и директор съёжился, усох в кресле.
Нас выпустили за границу датчиков слежения, но я едва ли замечал красоты берега, не разглядывал крепких парней, сопровождавших Игера в каре полевой модели. Дотронуться до отца, убедиться, что тот вполне живой и дышит, задать вопросы, горящие на языке, – ничего этого я сделать не посмел. Мы гуляли в спортивном парке, Игер заставлял своих «архаров» развлекать меня разными трюками на брусьях, а вечером покатили в похожий на пузатую бутылку бар – на встречу с Сидом. «Вырос, впечатляет» – папаша номер один повёл в мою сторону бокалом и протянул крошечный блестящий цилиндрик. Ого, мощнейшая карта памяти, суперобъектив, куча сервиса, хоть кино снимай! Стоил цилиндрик бешеных денег, но я даже поблагодарить не успел. Сид уставился на сцену, где лихо трясла грудями голограмма знойной мулатки, Игер хмыкнул, отмочил что-то язвительное, и они заспорили по-домергиански. А я тихо сидел в углу, пялился на них, доверху наполняясь своим калечным счастьем.
Они всегда давали мне понять: твоя роль в этом празднике десятая, будь доволен, если наши пути где-то пересеклись с твоими, и дальше не лезь. Я совался, запрограммированно получал по шарам, уползал скулить и снова лез туда же. Хватит, достало.
****
Стенное покрытие превратило рожу в сборище пупырышек, щека чесалась, нос забил запах краски, и ступни покалывало жаром. Значит, у нормального человека ноги бы уже примёрзли к полу, он схватил бы простуду, а мне хрен – и предлога себя жалеть не предвидится. Игер посоветовал не истерить – слушаюсь, папа! Нам с Браем надо две тысячи йю, так? Не отцовскую долбаную любовь – всего-то пластиковую карточку с двойкой и ноликами. Мы её достанем.
Лифт услужливо дожидался последнего предутреннего пассажира, я запретил себе подходить к дверям, за которыми резвились мои папаши, и шагнул в лапы рекламы туроператоров. Теперь кофейные заманивали проветриться на островах в Атлантике, жонглировали оранжево-спелыми плодами. Я включил линком, встревоженные ругательства Брая вклинились в рекламный вой. Пусть бы Брай укатил домой, ещё лучше – к матери; за ночь я придумаю, где взять деньги на его проект.
Мне и тут не повезло. Кар болтался у входа на бульвар, под широченными листьями «укрой-дерева» – земляне засадили им полпланеты, экономично и выручает при климатических забрыках. Брай свесился с водительского сидения, возмущенно прищёлкнул языком:
– Ты чего линком отрубил?
– Снижайся и рот закрой.
Он надулся, прямо как ребёнок – всё на морде нарисовано. Платформа кара метрах в трёх над землей, под подошвами скользкая трава, а этот дурак может и выше поднять… Я подпрыгнул без разбега – по лопаткам жахнуло, сердце ухнуло вниз и заспешило – и оказался на корточках позади Брая. Для меня высота почти предельная, чтобы сигать, как наёмники Игера, нужно учиться, а папаши, понятное дело, моими тренировками не озаботились. Так – показали пару фокусов.
Брай фыркнул впечатлённо, завёл двигатель. Мы и познакомились в спортивном зале колледжа сетевых технологий, куда меня запихали после интерната. Брай прогуливал около тренажеров «локалку», соорудил себе гнездо из матов и залег в него с линкомом. Наша группа отрабатывала броски в корзину: ты ей мяч, а она тебе в ответ пару или сколько там прилипло от предыдущих попыток. Я заметил, что парень, не похожий на потомственного дебила, как большинство в государственных колледжах, глядит на меня… Чего б ему не глядеть, кстати, в моей группе было двое белых: я и хилая плоскогрудая Кёра из дальневосточного интерната, тоже эмигрантка, с внешней колонии Эпигон. Вначале я околачивался около неё, думал подружиться, но она морила скукой, как очиститель морит насекомых. Да и таращился Брай не потому, что белый, не разберёшь отчего, а чувствовалось. Словом, я начал выделываться. Дал корзине сожрать все мои мячи и выловил их подряд, получил высший балл, дающий прибавку к стипендии. Вечером мы засели с Браем в безалкогольном баре, он рассказывал, что мать грозится забрать его из колледжа, техника у него не прёт, хоть застрелись. А я смотрел на его типично африканские губы – сочные, выдающиеся вперёд – и представлял, как просуну между ними язык.
Брай вёл кар по дуге над районом, он постоянно выруливал на верхние трассы, чтобы не пропустить наш уровень. И не тормошил меня, видно же, что из переговоров вышла полная задница и денег нет. У нас уже появилась история, вызубрили привычки друг друга, притёрлись, но все это отправится к чертям… я ведь уродец, ну и не построить парочке нищих ничего стоящего.
В квартирке, что мать Брая выбила из муниципалитета, всего одна комната и санблок. В нём я и заперся, открыл воздуховод – тут тебе не апартаменты Сида, никакой автоматики, вставай на унитаз и ковыряй задвижку в стене отвёрткой – и свернул сигарету с травкой. Сид как-то объяснял, что за дилетантское применение психотехники приходится дорого платить, бывало и погибали, особенно юнцы типа меня или те, кто использовал приёмы не по рангу. Уникалы клана Ртути, говорил Сид, очень гибкие, человеку и не вообразить, легко уклоняются от пуль или ножа, скручиваются чуть не по-змеиному. Знакомый папаши, из «рысьей» линии, попробовал повторить, у него лопнули лёгкие и чего-то ещё отказало. Я сидел на унитазе, размазывался дерьмом по крышке, сигарета дрыгалась в пальцах, как заколдованная, и верил в предостережения. За ночь я несколько раз пытался втиснуться в шкуру настоящего уникала и теперь за это расплачиваюсь. Игер велел прекратить истерики – пытаюсь, отец, честно… пытаюсь! Мотает из пекла в холод, башка кружится, и в горле скребёт.
Травки немного, я высыпал на бумагу всю, дохленький завёрток, но вдогонку должно зацепить. Дымок вытягивало в воздуховод, перед задвижкой кольца рассеивались облаком, будто чья-то жирная тушка повисла под потолком. Я глупо хихикнул в кулак. Почему Брай не ломится в дверь, не расспрашивает? Его совсем не слышно! Вдруг уже свалил, не попрощавшись, а утром меня выставит голограмма из муниципалитета? Или собирает мои пожитки, чтобы выкинуть прочь… я вскочил, навалился на пластик, дверь не поддалась. Ну, кретин… сам же запер! Фиксатор клацнул, точно по зубам, здорово шатнуло, и я вывалился в наш заставленный коробками коридорчик. Мать Брая, кажется, вытрясла из властей жильё для сына-студента, чтобы держать здесь всякий хлам, по пьяни мы барахтались в этих коробках, как в супе из валунов.
Брай сидел за столом, над ним крутились его обожаемые мультяшки. Чучела – детина с мускулами, как у гориллы, и со взрывом азиатской рисовой лапши вместо волос – мочил зелёных монстров. Чучела – криминальный талант, выпущенный из тюряги с заданием спасать криворукого и безмозглого энтузиаста Огонька. Сам Огонёк соевых колбасок на гриле не поджарит, вот и сейчас затаился в углу, упрятал остренькую мордочку в коленки, ждёт, пока приятель расправится с чудищами. Киношная банальщина, но в придумке Брая было нечто, то есть в дружбе боевого Чучелы и шалопая Огонька было… иногда в носу щипало. На кой мне приспичило раздобыть денег на этот проект? Мультяшек я с детства не терпел, тоска же смертная, затёртая в пыль. И невыгодно – в киноиндустрию нахрапом не пробьёшься, доморощенных гениев, ваяющих в дешёвых комнатках шедевры, в Сарассане валом. Куда интересней вклиниться в рынок той же сои, чтоб ей сгнить на корню. Пожалуй, папаши б на покупку партии сои раскошелились, или меня заносит от выкуренной дури. Чего мне надо-то? Доказать Браю, Сиду, Игеру… хотя бы что-то доказать!