- Затрудняюсь ответить на все, но, думаю, что знаю ответ на одно. Все образует все. Именно это и составляет нас самих и заставляет к иному действию.
- Да, мудрено говоришь, - как-то печально ответил губернатор, - но ответь мне на еще один вопрос.
- Какой же?
- Я знаю, что ты молчалив и скрытен. Но все ж, почему ты не взойдешь более высоко, нежели стоишь сейчас. Ведь у тебя все есть для этого: ум, талант, способности. Ты ведь даже стихи сочиняешь, верно?
- Да, - неохотно согласился Иннокентий, - но они не имеют отношения к тому, что я делаю и чем занимаюсь вообще. И не скрытен я вовсе. Просто никому нет дела до всего того, чем я занимаюсь. Да и не нужно это сейчас.
- А когда же станет нужно?
- Не знаю, возможно через каких-нибудь лет сто все востребуется наружу. Но вряд ли им можно будет воспользоваться, как предметом. Даже мысль устаревает во времени. Вечного огня из груди быть не может. Но это, если люди становятся другими. Если же они не меняются, то такие мысли вечны
на самом деле.
- Что, твоя жизнь состоит из вечности мысли? - удивился губернатор.
- Нет, я бы сказал так. Она составляет общую тленность жизни и вечность небытия.
- А, что ты разумеешь под тленностью? - спросил Иван Алексеевич. - Уж не тленность души?
- Да, именно ее, - ответил Иннокентий, вставая с табурета и отходя в сторону к окну, - видите, граф, - продолжал он, - вон солнце, вот мы. Между нами время, а в этом времени люди. Живые, мертвые - разницы не существует. Все одно - они души, витающие в облаках или состоящие здесь на земле. Только время, сокращая разрыв между нами, способно преодолеть все это. Но я не имею в виду, что солнце станет к нам ближе. Нет. Мы должны стать ему навстречу. Очистить свою душу и тогда сократим это расстояние, которое расположено временем.
- А при чем тут тленность души? - не понял такого ответа граф.
- Тленность? - переспросил Иннокентий, так и не отходя от окна, - а, что тленность по вашему разумению? - вместо ответа спросил он сам.
- Откровенно говоря, я мало понимаю это слово, - честно признался граф.
- Видите, вы со мной откровенны и не боитесь сознаться в том, чего не знаете. Но другому вы ведь не скажете подобного, ибо убоитесь позора или простого сраму со стороны тех же друзей по чину и рангу. Вот это и есть тленность души. Это способность человека к раскрытию своего сокровенного перед остальными, а также победа его самого над своим нечисто сердечным признанием.
- Теперь, понял, - обескуражено прошептал граф, удивляясь такому простому объяснению, - но, что понимают под этим другие? - тут же задал он
вопрос.
- Что другие, что мы понимаем в сущности своей жизни совершенно иное. Для всех тленность - это просто состояние человеческой души. И понимает каждый по-своему правильно. Но чего-то все ж ему не хватает. Потому и не остается ничего иного, как лгать окружающим о правоте своего изречения.
- Да, - тихо промолвил Иван Алексеевич, - здесь я полностью с тобой согласен.
Наступила небольшая тишина, а затем голос Иннокентия продолжил:
- Я знаю, о чем у вас сейчас болит душа. Но не хочу вмешиваться в ваше собственное достижение. Иначе, оно станет уже моим, и вы его не воспримете, как свое. А только свое способно пробудить в человеке силу познания себя самого изнутри и снаружи. Потому, одной жизни мало для того, чтоб облагородить себя. Вы только вдумайтесь в это слово. ОБЛАГОРОДИТЬ.
Что оно обозначает? Да, не что иное, как отгородить себя от поступающей снаружи лжи и насилия ненавязчивой чужой правды. Именно в этом благородстве и кроется суть всего искренне возрождающегося изнутри.
- Я понимаю, - сам не зная почему, сказал граф, внимательно слушая его изречение.
- Да, нет же, вам не нужно совсем это, - не поддержал Иннокентий, - вы можете меня слушать, а решать что-то свое, исходя со всего сказанного мною. Так мы и вырастаем в своих мыслях. Я приближаюсь к своему завершению пути, а вы к своему. Вот настоящая причина таких бесед. Мы оба развиваемся, но при этом не теряем друг друга, а, наоборот, восполняем, так как мысли наши направлены в одну сторону на облагораживание души. Но опять же, одних мыслей мало и надо подтверждать их поступками. Но только в том случае, если что-то уже произросло в вас самих, как состоявшееся и уже обоснованно закрепившееся. В противном случае, лучше ничего не делать,
ибо это будет снова обман и, в первую очередь, самого себя. Всегда принятое и избранное вами самими должно приносить пользу и удовлетворение самому себе, невзирая пока на уготования других, так как те другие, возможно, еще не дошли до этого. В этом и заключен тот разрыв, не дающий всем достичь желаемого. И покрыть его можно только временем, ибо время и есть тот самый лекарь, который восполняет утерянное ранее.
Граф слушал эти слова, и в его голове рождались свои мысли. Иннокентий все так же стоял у окна и что-то говорил, но Иван Алексеевич этого уже не слышал.
Его ум был занят своим собственным, наполняемым до краев, дуновением времени. Он вдруг понял, почему дорога, досель ведущая его к славе и достатку, оказалась именно такой, какой она есть сейчас.
Это был тот период личностного обогащения души и убеждения в своей собственной невиновности перед остальными, который именуется довольно просто и обыденно: жизненный переходный период.
Когда человек из юноши в своем собственном восприятии остального становится совершенно иным и уже более независимым. Только в ней, этой свободной простоте обогащения своего ума, и заключена настоящая свобода лично каждого. Только в этом и кроется смысл самого слова "свобода", которое понимают в жизни, или, как говорит Иннокентий, снаружи, совсем по-другому. Кому-то кажется, что завоевав власть или убрав царя и всю жестокость, можно стать свободным.
Нет, они не правы в этом. Этим люд свободу не обретет.
Только в личном обогащении душ любой может узреть свою собственную свободу. Но как это может выглядеть внешне?
Свободой власти, избираемой самими людьми? Свободой слова, кричащего о чем-то или молящего внутри? Или может, совместно - и то, и другое ?
Нет, вряд ли. И вряд ли это даст то, что желаем мы все. Оно лишь разложит и низложит по полочкам, то есть по сословию, рангам, благосостоянию и т.д. Что из того, что человек будет иметь право обругать какого-то чиновника и злого судью своего личного счастья?
И что из того, что кто-то сможет обрести чей-то трон?
От этого ничего не изменится. Так что же тогда нужно нам снаружи?
Да, ничего. Вот и весь сказ. Надо только найти себя и обрести свободу в душе. Излить ложь и пакость наружу куда-то в кусты, чтоб не видел и не поднял никто. Вот тогда и сможем добиться всего желаемого нами. Пока же это утрата времени, хотя во всяком времени есть своя, заключаемая в его же рамках, правда и суть.
Так обретут ли свободу люди сейчас, если, невзирая ни на что, согласиться с Иван Васильевичем?
Нет, ответ однозначен. Они пока не готовы к этому. Ибо для них, в том числе и простых, власть - это ступень к богатству и силе над остальными.
И только тогда, когда многие пройдут эту жизненно необходимую каждому ступень, посредством огромного количества жизней настоящих, отошедших и возможно будущих, еще не рожденных, тогда и состоится все это.
Только вряд ли поймут даже тогда. Разве что, кто-то выскажется и просто поможет.
Нет. Не обретая власть и не подкупая словами, сделает это обыденно и просто, словно так оно и должно быть безо всякого противоборства.
Вот тогда можно будет прямо сказать, что люд обрел свою свободу и надо только ее немного подчистить. И это уже дело общее, а точнее, того строя, который будет существовать.
Граф посмотрел на Иннокентия, и ему вдруг показалось, что тот растворился в солнечном свете.
- Так и душа наша, - подумал он, - растворяется невидимо и тайно, безо всякого разрешения на то других душ, составляя то единое и неприкасаемое для живых тел, которое те же живые до сих пор не могут понять.
- Иннокентий, - тихо позвал Иван Алексеевич своего старого друга.
- Да, я слушаю, - словно оторвавшись от чего-то, отозвался он.
- Надо кое-что сделать для блага всех же, - попросил его граф.
- Хорошо, - кивнул головой тот, - я сделаю.
- Сходи к Николаю и попроси о встрече. Не говори, что от меня. Скажи просто от человека, ему давно известного. Он придет, ибо это в его интересах.
Иннокентий кивнул головой и вышел из комнаты.
Вскоре хлопнула входная дверь, и в доме воцарилась тишина.
Граф долго смотрел еще в потолок, когда в комнату тихо, словно подкрадываясь, вошла женщина.
- Извините, что без стука, - сказала она, - но я думала, что вы спите.
- Ничего, ничего, - успокоил граф, - я ведь у вас на почине.
- Да, бросьте вы это, скажете тоже, - замахала руками женщина, - это я ведь так, снаружи, злюсь на своего, да на тех, кто приходит. Время такое. Никто своего не упустит. Так и норовят обмануть.
- Да, вы правы, - согласился граф, думая почти о том же, что и она.
- Я вот, что хотела спросить. Вы кушать-то будете. Время, чай, уж к обеду, а вы еще ничего не ели.
- Да, пожалуй, можно немного, - согласился снова Иван Алексеевич, - а то от этих мыслей и околеть недолго.
- Ну, тогда я поднесу, - обрадовалась женщина и пошла за обедом.
- Вот тебе и сварливая баба, - тихо прошептал граф, - снаружи вон, не подходи, а внутри полным-полно доброты. А может, она ждет чего-то, чтоб потом выплеснуть наружу и пока сохраняет ее в себе, как золото сохраняет хозяин. Наверное, так и есть. Просто мы иногда сами себя действительно не понимаем. Оттого и кажется, что все понапрасну...
Вошла женщина, Пелагея Макаровна, как ее величал старый друг, и поставила перед ним обед.
- Вот, откушайте на здоровье, - тихо сказала она и, отойдя в сторону, вышла из комнаты.
- Спасибо, - ответил Иван Алексеевич, -приподнимаясь и принимаясь за еду.
Спустя время он снова лег, упершись затылком в не очень твердую постель. Ему вдруг захотелось снова поспать. И граф закрыл на секунду глаза.
Сон налетел неожиданно резво и спустя пять минут Иван Алексеевич мирно дремал в своем уютном уголке комнаты.
Вошла Пелагея Макаровна и убрала поднос с посудой, а уходя, повернувшись к графу, сказала:
- Вот, молодцы, что откушали. Теперь, здоровья прибавится вдвойне, - и, paзвернувшись, вышла из комнаты.
Граф не слышал ее слов, но ему показалось, что кто-то совсем рядом произнес именно это. Он на секунду открыл глаза сказав непременное "спасибо", и снова окунулся в сон, так и не поняв до конца: приснилось ли ему это или действительно произошло.
Прошло два часа. Иван Алексеевич проснулся и в очередной раз взглянул в окно. Солнце находилось еще не очень низко, и его яркие лучи хорошо освещали комнату.
Где-то внизу послышались какие-то обрывки разговора, а затем все стихло. Через минуту к нему зашел Иннокентий, весь красный от мороза, и доложил:
- Я исполнил вашу просьбу Иван Алексеевич. Царь будет здесь с минуты на минуту.
- Царь?- удивился граф.
- Да, он сам мне сказал это. Сегодня состоялся совет. Все считают вас погибшим. Потому, решили срочно возвести нового царя.
- А почему срочно?
- Не знаю. Скорее всего, он сам настоял на этом.
- Спасибо, - ответил губернатор, слегка приподнимаясь и готовясь внутренне к визиту.
- Да, особо не за что, - скромно ответил знахарь, садясь все на тот же табурет, - я бы хотел попросить вас об одной вещи в мою пользу.
- И какой же? - спросил Иван Алексеевич.
- Не говорить царю ни об чем, что мы говорили, а также обо мне самом. Пусть, это остается нашей тайной.
- Хорошо, - согласился граф, - но, как я объясню, почему я здесь?
- Скажите, что когда-то в детстве знавали меня, - довольно просто ответил Иннокентий.
- И то правда, - согласился губернатор.
Они посидели еще молча с полчаса, когда вдруг у двери тревожно зазвенел колокольчик.
- Это царь, - тихо произнес Иннокентий и двинулся вниз, ему навстречу.
Спустя десять минут в комнату вошел сам Николай и как-то дружественно подмигнул графу.
- Ну что, голубчик, возлежите здесь и надеетесь на прощение, - пошел он сразу в атаку.
- Какое прощение? - наигранно удивился губернатор, - я ведь ничего не совершал. Всего лишь разбился, а этот человек мне помог.
- Ладно, - резко махнул Николай рукой, - не будем попусту тратить время. Кто за сим стоит? - прямо спросил он.
- Не знаю точно, - ответил граф, - но готовится что-то вроде восстания. Думаю, этим хочет воспользоваться Василий, - произнес он и с тревогой посмотрел на царя.
- Об нем не волнуйся, - спокойно ответил тот, - его уже арестовали.
- Когда? - удивился искренне Иван Алексеевич.
- Еще вчера ночью. Я давно догадывался, что кто-то за всем этим стоит, но, честное слово, все ж не хотел верить, что это он. И вот вчера поймал его на горячем.
- Царевич? - с тревогой и волнением спросил граф.
- К сожалению, да, - кивнул головой Николай, садясь на предложенный ему стул.
- Жаль юношу, - тихо произнес Иван Алексеевич, - и кто повинен еще?
- Да, кто. Тот же тайник и его люди. Василий прибрал его к рукам, посулив большие деньги и земства.
- Не ожидал этого, - вздохнул граф и покрутил головой в стороны.
- Когда же восстание? - очень кратко и резко спросил Николай.
- Точно не знаю, - отвечал граф, - но думаю, что согласно их плана готовится на двадцать пятое.
- Рождество? - удивился Николай, вставая со стула.
- Да, так задумано.
- А-а, понимаю, - ответил царь, - дела Василия.
- Да, - согласился губернатор.
- Ну что ж, я пошел, дела ждут: и тайные, и такие. Благодарю за службу, - подбодрил он графа.
- За что ж меня благодарить, - удивился тот, - я ведь ничего такого не сделал?
- О-о, это тебе так кажется, - спокойно отвечал царь, - мне известно гораздо больше и именно ты сослужил хорошую службу. Я скажу даже больше. Заслуживаешь вознаграждения.
- А документы вы нашли ? - обеспокоенно спросил Иван Алексеевич, - или Василий ничего не сказал об этом?
- Скажет еще, - хмуро ответил Николай и, одевая перчатку на руку, крепко сжал потом ее в кулак.
- Желаю вам удачи, - неизвестно почему сказал Иван Алексеевич.
- Спасибо, - немного добрее ответил царь, отходя от него к двери, - думаю, к этому времени выздоровеешь.
- К какому? - удивленно спросил граф.
- К рождеству, - спокойно и уже совсем мягко отвечал царь.
- Попробую, - скромно ответил Иван Алексеевич.
- Ладно, мне пора. Выздоравливай и готовься занять новое место.
- Мне ничего не нужно, - поспешил заверить губернатор.
- Поговорим после, - ответил царь и вышел из комнаты.
Внизу снова послышался небольшой шум, а затем скрип закрывающейся двери. Вскоре на улице шумно заржали лошади, и донесся свист плети.
- Хоть бы не расшибся, - тихо сказал граф, укладываясь обратно в постель, но вряд ли это произойдет, как со мной. Он ведь царь, а не простой человек. Хотя, какая разница. Люди - они все одинаковы. Даже цари...
Глава 10
Минут через пятнадцать в комнату вошел Иннокентий и молча присел рядом на стул.
- Ну, как разговор с новоиспеченным государем? - поинтересовался он.