Потом, во время сальсы, просто вырвал меня из объятий Кена, который весьма старательно демонстрировал свои навыки вращения бедрами, и заявил, что если бы ему хотелось посмотреть на бездарную пошлость, он бы нашел куда сходить, а здесь, была надежда, собрались профессионалы.
В общем, к моменту, когда мы добрались до танго, я была уже вымотана до предела и морально, и физически. И с ужасом ждала продолжения экзекуции.
Этот танец я обожала.
Аргентинское танго началось со смешения кровей. В Буэнос-Айрес конца девятнадцатого века, бурлящий от потока эмигрантов со всех концов света, пришли самые разные традиции и музыка. Эмигранты хотели счастливой новой жизни, но счастья на всех не хватило – и его заменил танец. Танго стал незаконным ребенком гаванской хабанеры, польки, фламенко, ритуальных плясок индейцев и еще с десяток вариаций, жаждущих самовыражения. С улиц он переместился в дэнс-холлы на окраинах, оттуда распространился по всему миру. Сначала это был танец-ностальгия, танец-дуэль – для влюбленных, бьющихся за свою избранницу, постепенно превратился в гимн настоящей, пылкой страсти, где мужчина – ведущий, а женщина – ведомая. Она не подчинялась полностью, нет, но всегда шла за удовольствием быть с тем, кто получил над ней пусть временную, но власть.
– Красный. Наполните красным себя, воздух, мысли. Пробудите свою красную кровь. Желание. Чувство. Мы будем танцевать все вместе. Забудьте о конкретных партнерах, боритесь за каждого. Одно должно быть неизменно – как только женщина сделает выбор, она должна следовать за тем, кто оказался рядом с ней.
Я выдохнула с облегчением. Значит никаких тет-а-тет с Джонатаном. Уж я-то постараюсь не попадать в его руки. Мы сменили обувь – немыслимо танцевать танго в кроссовках или балетках – и хаотично встали в центре студии.
И при первых звуках музыки я скользнула чуть в сторону, оказавшись в руках Дрейка.
От спокойствия «мистера Дрейка» не осталось и следа. Глаза парня по-настоящему вспыхнули, и от интимности этого взгляда у меня перехватило дыхание. Он жестко пошел на меня, подавляя своим напором. Прогиб назад с поддержкой, чуть ли не до пола, резкий разворот и меня подкидывают вверх, но упасть не дают. Я чувствую скольжение вдоль тела партнера, оказываюсь на полу, переставляю ногу и вот уже снова льну к Дрейку. Тот разворачивает меня спиной и прижимается всем телом; жаждет победы в честном бою. Мне не привыкать хитрить: я соглашаюсь, умоляю, поддаюсь, немного смягчая его жесткость и контроль – и вот уже он готов мне поверить. А я провожу обманное скольжение и оказываюсь в руках другого мужчины.
Дальше я уже не различаю, с кем танцую.
Красный цвет горит ровно; пламя гудит и отдается стуком у меня в ушах. Чьи-то руки тянут, выгибают, прижимают меня к себе; я успеваю садиться в шпагат, проводить ладонями по плечам, отстраняться, чтобы снова быть захваченной в плен, будучи завоеванной, но не порабощенной. Мое сердце приноравливается к ритму музыки. Мое тело упивается восторгом и удовольствием.
Танго.
Прилюдный акт любви, в котором нет ни пошлости, ни святости, только сам дар жизни.
Я осознаю себя отдельными вспышками сознания: вот нога в вертикальном шпагате на чьем-то плече, губы мужчины практически касаются лодыжки, но я успеваю уйти, чтобы быть подхваченной крепкой ладонью; вот руки смыкаются на мужской талии, я выгибаюсь назад в арку и дыхание партнера касается моих ключиц; я опускаюсь вниз, задевая разгоряченную кожу, раскручиваясь на бедре, взлетаю, обвиваю шею партнера и ловлю губами его выдох.
Я танцевала со всеми, не видя их, не чувствуя, чьи руки мною владеют; но когда на талию легли ладони Джонатана, я распознала их в то же мгновение. Дыхание сбилось, а сердце зашлось в бешеном ритме. Он вдавил мою грудь в свою, отчего соски тут же превратились в две твердые жемчужины, и сделал такой мощный выпад ногой, что ровный огонь внутри превратился в адское пламя, грозящее испепелить меня дотла.
Я рвано выдохнула, а перед глазами поплыло от накатившего возбуждения; нужно было что-то сделать, иначе в следующую секунду я просто вопьюсь губами и зубами, как вампир, в Деверо, и оторвать от него не сможет никакая сила.
Спас предыдущий партнер; не желая отдавать свою добычу, он перехватил руку и несколькими поворотами вернул меня. Этой передышки хватило, чтобы я дала себе команду снова превратиться в «мертвого самурая». Я по-кошачьи прогнулась, взвилась в прыжке, едва удерживая равновесие, и обхватила талию танцора ногами, скрестив лодыжки и откинувшись назад, будто предлагая ему на съедение собственное сердце. Но сзади меня подхватил Джонатан, и стало понятно, что уже не отпустит. Дыхание спёрло, но я уже была готова мыслить разумно. Закинула руки назад, одновременно расслабляя колени и позволила себе доверчиво упасть в руки хореографа. Деверо чуть отстранил меня, но уйти не позволил. Он лишь дал себе немного времени, чтобы наступить на соперника, сцепиться с ним предплечьями и локтями, сделать круг, уничтожая его взглядом и собственной мощью.
Тот сдался.
А я была отдана на милость победителя.
Я тщательно контролировала растекающийся по венам жар, но даже так близость Джонатана сводила с ума, срывая с губ рваные вдохи; мурашками удовольствия пробегая по позвоночнику. А он, почему-то, становился все злее и жестче. Я вела себя уже практически распутно, позволяя ему любой шаг, любое прикосновение, полностью подчиняясь и соглашаясь с линиями его танца. Я выпивала его страстность и напор, понимая, что не даю, практически, ничего взамен, но по-другому было невозможно – если бы я сняла все блоки, то устроила бы здесь что-то совершенно непристойное. У меня мелькнула мысль, что не стоит злить его своим самоконтролем, потому что глаза мужчины стали совсем бешеные, но что я могла сделать?
Лишь подчиняться, снова и снова, умолять о пощаде каждым своим движением, гасить накатывающие волны и позволять терзать, тянуть мое тело, надеясь, что когда-нибудь это закончится.
И это действительно закончилось.
Наверное на музыкальном центре стоял таймер, потому что громкая, шокирующая яростной страстью музыка резко оборвалась, заставив нас замереть в самых разных позах. Мокрых, тяжело дышащих, возбужденных. Все, кроме Джонатана, без сил опустились на пол и пытались отдышаться. Меня потряхивало. Что-то подсказывало, что для меня это еще не конец.
– Все… свободны, – отчетливо и холодно сказал Джонатан. – Расходимся. Завтра быть вовремя. Мисс Делевинь… Задержитесь.
Я хоть и ждала этого, но вздрогнула, когда услышала его слова. Натянула кофту и брюки прямо на влажное тело, надеясь таким образом хоть немного погасить или хотя бы скрыть дрожь. И когда все вышли, осторожно подошла к злющему Деверо, который резал меня на кусочки взглядом.
– Что это было? – взбешено начал хореограф.
– О чем ты?
– Твой танец… Какого хрена ты опять сдерживалась?
– Я…
– Что я?! Кьяр-ра – бросил он, яростно перекатив между зубами букву «р», – Я ведь предупреждал… Но ты опять это делаешь… И именно со мной! Я же видел, ты горела со всеми, но тут же зажалась, когда к тебе подошел я. Да что с тобой происходит?! Ты что, боишься отдать лишнее? Тебе жалко что-либо сверх положенного? Ты серьезно думаешь, я позволю остаться только потому, что ты выучила когда-то созданный мной танец?!
– Я не…
Но Джонатан даже не пытался меня услышать.
– Ты не… Ты «ни»! Никто! И будешь никем, пока, наконец, не преодолеешь свои барьеры. Маргарет поручилась за тебя, да и мне показалось, что ты нечто большее, чем набор заученных движений. Но не бывает так, что сегодня ты танцуешь, а завтра – нет. Танец – это всегда «да»! И я здесь не для того, чтобы вырывать это «да» силой. Какого хрена я вообще трачу на тебя время?!
– Не трать, – я тоже разозлилась.-
– Что?! – от рева Джонатана задрожали стекла, но мне уже было плевать.
– Не трать. Зачем же так мучиться, – голос прозвучал издевательски. – Я просто уйду, и все.
Джонатан опешил:
– Уйду, и всё? Вот, значит, как ты живешь? Даже не пытаешься выйти за собственные рамки, за собственные границы, которые ты воздвигла между нами. Нельзя быть свободной только иногда!
Я уже была даже готова объясниться, но остановила себя. Не хватало еще, чтобы он не только злился на меня, но и презирал.
Простая девчонка и всемирно известный хореограф. Учитель и ученица…
Даже звучит убого.
И пусть я не совсем простая девчонка, но в данный момент это не имело значения. И пусть я сдерживалась только здесь и сейчас, но это тоже было ни при чем.
Я отвернулась. Джонатан потер виски и заговорил так холодно, что я начала замерзать:
– Кьяра. Ты берешь. Удерживаешь для себя. И не отдаешь. Танец не про ограничения. Танец не про барьеры. И если ты этого не поймешь… делать тебе здесь действительно нечего.
Последняя фраза прозвучала, как пощечина. Как и хлопок закрывшейся двери.
Глава 4
Джонатан
Ничуть не запыхавшись после ранней пробежки, Джонатан поднялся к себе в номер и прошел в душ.
Ему сегодня не спалось. В голове крутилось произошедшее и он всё больше понимал, что был не прав. Да, он знал – видел – что Кьяра не выкладывалась до конца; осознанно контролировала себя, будто не желая показать больше, чем он заслуживает. И это выводило из себя.
Но даже в этом случае она была лучшей танцовщицей из всех, кто ему встречался. А видел он многих.
Она была не просто идеальна физически, несмотря на невысокий рост, не просто точна в каждом своем движении. Она была совершенна в душе танца, чьи искры он научился чувствовать в окружающих. Которыми обладал сам и которые ярко горели у нее внутри.
И речь шла не о безусловном таланте. Не о желании танцевать и умении полностью погрузиться в то, что делаешь. Речь шла о внутреннем наполнении, когда двигаться под свои ритмы становилось так же естественно и важно, как дышать.
Таким людям бывало сложно заняться чем-либо другим. Иногда приходилось это делать – по разным причинам – но их жизнь тогда становилась похожей на жизнь прикованных к аппарату искусственного дыхания. Можно существовать, дышать, даже быть счастливым.
Но так, как с танцем, не будет никогда.
У него, как и у любого честолюбивого хореографа, была потребность раскрыть танцора, вытащить из него всё, о чем тот мог даже не подозревать в себе. А Кьяра имела наглость сопротивляться, и поэтому…
Джонатан усмехнулся и уткнулся головой в мозаичную стенку душа, чувствуя как струи воды стекают по напрягшейся шее. Кого он обманывает? Всего лишь отговорки. Нет никаких «поэтому». На самом деле проблема в другом.
Раскрыть её полностью, заставить показать душу танца ему хотелось лишь во вторую очередь.
А вот в первую хотелось совсем иного.
Он жаждал провести руками по обнаженной коже, прижаться к хрупкому на вид, но очень сильному телу. Поймать своими губами учащенное от возбуждения дыхание. Увидеть, как закрываются её глаза и запрокидывается голова, услышать стон удовольствия. Ему хотелось погрузиться в неё целиком, вбиваться снова и снова, жестко, сильно, ставя на ней собственное клеймо. Пока она не закричит от наслаждения.
Он только и мог, что думать о её теле, едва прикрытом одеждой, которую он сам же потребовал носить. А когда Кьяра во время медитации на красный цвет начала источать физически ощутимое удовольствие и страсть, мужчине понадобилась вся его воля, чтоб не перекинуть девушку через плечо и не утащить в свой кабинет. Где он мог бы разложить её на столе, раздвинуть точеные ноги. Сделать своей. Пришлось уйти в самый дальний угол, иначе бы не сдержался. И если он думал, что хуже быть не может, то сильно ошибался. Все стало гораздо хуже, когда Джонатан увидел, как её касаются чужие руки. Ему как – будто как-будто скрутили все внутренности, когда Дрейк прижал её желанное – чертов парень хорошо погрузился в сцену – тело к себе. Этот вальс только слепой назвал бы невинным. Его танцевали два человека, которые полностью забыли об окружающем мире и жаждали остаться наедине. И то, что она может утонуть в отношениях с другим мужчиной, пусть даже на один миг, пусть даже понарошку, ударило ему в голову волной бешенства
Он чувствовал себя полным идиотом.
И уже не мог смотреть, как перекатываются её мышцы во время прыжков, как становится влажной от интенсивной нагрузки кожа, как она вращает бедрами, прижимая их к чужим телам. А потом наступило время танго, и она полностью раскрывалась со своими однокурсниками, позволяя владеть собой, прикасаться к себе, по-настоящему желать себя, а как только оказалась в его объятиях, это наваждение закончилось.
Он мог сколько угодно говорить себе, что сорвался из-за отказа в искренности. Это тоже было бы неправдой.
Джонатан покачал головой.
Неправильным был не срыв – он никогда не притворялся мягким или спокойным, не трясся над своими танцорами, он мог орать, требовать и выгонять за малейшую провинность.
Неправильным было отношение, его злость на то, что девчонка находилась в объятиях других. Что пылала в их руках. У него не было эксклюзивных прав на желание. Не было прав на злость – такое отношение предавало танец, уничтожало саму его суть.
Ведь тот всегда был про прикосновение. Нежное, страстное, болезненное, сильное, прощальное – разное. Даже когда танцор исполнял партию в одиночестве, он прикасался – к себе, к зрителям, к энергии. И если он однажды возненавидит чужие прикосновения или позволит себе на них реагировать, то закончится как хореограф.
Даже когда речь идет о Кьяре.
Если он пойдет на поводу своей страсти, то потеряет её как танцора. Поэтому он должен подавить в себе всякие желания.
Ему стало спокойнее.
Джонатан вздохнул, вытерся, вышел из душа и посмотрел на часы. Было все еще раннее утро. Самое время заняться бумагами, потом отправиться в Академию. А там… Пожалуй, хоть он и не привык этого делать, ему надо извиниться.
Кьяра
Я медленно шла по улице, время от времени прикладываясь к стаканчику с любимым карамельный маккиато из Старбакса. Все обязательные занятия на этой неделе уже пройдены; а значит, можно было появиться в академии в полдень. Потому я никуда не торопилась.
Но и дома не сиделось.
В голове было пусто и гулко. Вряд ли из-за того, что меня снова мучила бессонница – я могла не спать без особого вреда для себя по несколько суток. Просто после эмоционального шторма наступило затишье; и не могу сказать, что оно мне нравилось. Уж слишком близко я была от того, чтобы спрятаться за стеной безразличия. А я не любила прятаться.
Джонатану не стоило на меня орать, но во многом он был прав. Нельзя выбирать, перед кем раскрываться, а перед кем – нет.
И пусть у меня и были причины, чтобы поступать именно так: я боялась, что страсть помешает мне танцевать и…
Похолодела и резко остановилась, невзирая на недовольные окрики прохожих, вынужденных поменять траекторию движения; я осознала, в чем именно только что призналась самой себе. Отпрянула от раздраженной толпы и уселась на ступеньках какого-то магазина.
Раз слишком сильное чувство стало для меня помехой и я уже не могла танцевать так, как умела, что потом, в нужный момент, не помешает мне другое, не менее сильное чувство – паника, например?
С каких это пор я боюсь? Всю осознанную жизнь в каждой спорной ситуации я действовала из любви. Это был осознанный выбор – каждому приходится его делать. Поступать с любовью или со страхом, выбирать между тем, что нам хочется и тем, что нужно. На что мы могли бы дерзнуть, поверив, и полюбив себя, и тем, что нам остается, когда боимся двигаться дальше. Выбирая то, что любим – движение вперед, танец, наслаждение – мы никогда не проигрываем, в конечном итоге, потому что только так можно изменить жизнь. Страх на изменения не способен, он тащит в прошлое, вынуждает оставаться на месте, в состоянии ложной безопасности, что вовсе не защита от неудач.