До дома Валентины было уж рукой подать, и сестра моя, оказывается, через окно лицезрела совещанье низкосортное наше с юницей.
– А эту не знаю. Кто такова? – удивилась она.
– Поклонница, – ответил я Валентине с усмешкой.
– Где, Савка, отсутствовал? – не отпускала меня оная.
– Работу искал.
– И что же, нашёл?
– Да, кажется.
– Ассенизатором? – сказала сестра, припомнив недавнее моё обещанье.
– Худруком в одной частной собственности. А подробней позже сообщу, когда на ноги стану. И ещё я завтра от тебя съеду, наверное. Не век же мне на существованье твоё бремя своекорыстное возлагать и накладывать.
– А кино своё сызнова снимать вознамериваешься? – лишь Валентина спросила и сделала движенье лесной четвероногой куницы.
– Вознамериваюсь.
– О Боже! – с досадою мрачной сказала она.
22
Наутро Олечка с приплодом пришла прежде обычного, едва ушла на автостанцию сестра Валентина. На сей раз не стала глаголить, будто мимо дома моего проходила, отчего и зашла.
– Вы сегодня переезжаете – я помогу собраться, – пообещала она. И, глядя в сторону, разделась донага.
Мне собраться – только перепоясаться. На что мне в том помощь юницы! Приплод присосался к груди материнской многообильной. Я смотрел на наготу юницы пронзительную, не будучи в силах взирать на что-то иное, более тщетное.
Сердце моё стукало. Я в конце концов не молибденовый, а она, плутовка, именно того и добивалась. И, когда Олечка отложила в сторону с его насыщенной утробой приплод, я взял её за руку и молча повёл в свою комнату.
– Возьмите меня по-настоящему, – только шепнула она.
Ничего не поделаешь, я подчинился.
Юница взгромоздилась на колени на постели, я поспешно и упруго вошёл в неё сзади. Так обладал ею. После запрокинул её навзничь и, возлегши сверху, вторгся в оную алчно и повелительно. Долго ли я продержался – бог весть, я времени не различал! Но и когда сорвался со стоном с немыслимой высоты безумного, безудержного желания своего – и тогда не остановился я: ибо настал черёд любовной пальпации, чрезвычайного осязания, поиска самых укромных, чувствительных мест, и вот уж билась и стонала юница, выгибаясь тугим луком, срываясь вострой стрелой.
Сытый приплод в ином помещении, обременённый пустой соской и глядевший микроскопическим идиотиком, терпеливо нас дожидался, ни разу не вякнувши. Спасибо тебе за терпенье, приплод многожизненный и первозванный!
После долгой проголоди, после многомесячного воздержанья моего я был особливо взбудоражен случившимся, я едва не утратил рассудок, хотелось всё позабыть постороннее, хотелось повторенья, я лишь экстренным и изрядным усильем к постылой реальности себя возвернул.
– Оденься, оденься, – шепнул я юнице. – Васенька уж скоро, наверное, прикатит, чтобы меня перевезти.
Но юница промедлила. И со взглядом несмелым и косвенным загнула словцо:
– Я ведь уже не та, что год назад, – печально сказала юница. – Из-за Савки да и вообще… Вы на меня, Савва Иванович, посмотрите внимательно и, если я как артистка вам не подхожу, вы мне честно скажите об этом, и я тогда не пойду сегодня договор с Константином подписывать. Вы себе скоро новых юниц наберёте, а я не стану собой несовершенной понижать уровень артистизма и кинопроизводства.
«Какая негодница! – внутренне я усмехнулся. – А ведь всё это только взятка была!»
Посмотреть же внимательно на юницу доверчивую я отнюдь не отнекивался. Я медленно взгляд опустил от темени её и до лодыжек, потом поворотил её спиною к себе и от затылка осмотрел и до пят. С безропотностию сия красавица позволяла себя цинично и беспардонно осматривать.
«У неё локотки очень вострые, – молвил мысленно я. – Такие вострые, что, кажется, об них уколоться возможно».
И ещё я Олечку обнял, губами своими приложился к губам её влажным, тихо погладил по плечам, по спине юницу нагую, покорную, отчего тут же взалкал её сызнова, и сказал, желанье новоявленное своё превозмогая:
– Ты, красивая моя, окажешь мне честь, ежели подпишешь сегодня договор с Константином и подаришь нашим с тобой дальнейшим сотрудничеством.
Юница зарделась, сжала благодарно мне руку. Только тут я сумел её заставить одеться.
Васенька и впрямь прикатил вскорости. Появился как всегда мажорный, безалаберный, легкодумный.
– Олька, ты что-то зачастила к Савве Ивановичу! – крикнул с порога.
– Вас ведь никого не дождёшься, – парировала она. – А мне после родов этого хочется очень сильно.
– Вас, юниц, много, а мы с Лёшкой одни, – отговорился Василий.
И тут за спиной его выросла… кто б вы подумали? Вчерашняя моя преследовательница: Динка Гареева.
23
– Савва Иванович, это вот сестра Гулькина – Динка, она к нам просится, на улице трётся, а зайти в дом стесняется! Возьмём её, что ли? – выпалил Васенька.
– Не возьмём, – добропыхательски ответствовал я.
Васенька взглянул на меня с удивлением. Я подступился к Динке. Сегодня она, не в пример вчерашнему: слёз не лила, но настроена была решительно и даже будто бы весело.
– Мы с тобой вчера говорили? – сказал я.
– Говорили, – ответила та.
– И что я сказал?
– Сказали, что не возьмёте меня.
– И ты сегодня пришла с тем же самым желаньем?
– С тем же самым.
– Как же с тем же самым, если я вчера сказал тебе «нет»!
– Вы сказали, что не берете меня не потому, что я некрасивая, а всё остальное можно исправить. Вы мне только скажите причину, и я это в себе сразу исправлю.
– Какую причину? – загремел несколько я. – Ты полагаешь, мне одной Гулечки недостаточно?
Мы все на мгновенье будто запнулись. Первым из замешательства выбрался Васенька.
– А чего, Савва Иванович, пусть будет у нас вместо Гульки. Захотите – снимать её научите, будет оператором вам на подмену. Нет – так просто станет сниматься! Уговаривать её не надо – она и так уже на всё согласна! Ты на всё согласна? – уточнил Васенька у юницы.
– Да, – твёрдо ответила та.
– На что ты согласна?
– На всё, – сказала она.
– Вот! – восторжествовал Кладезев. – Меня, кстати, зовут Василием.
– Я знаю, – ответила Динка.
– Ну да, тебе же Гулька наши фильмы показывала. Показывала?
– Да, практически все.
– Правда, я звезда? – горделиво спросил Васенька.
– Да, – сказала юница.
Уверенно так сказала, спокойно. Может, и искренне.
(…………………………………………)
(………………………………………………………………………………..)
«Ишь ты, какая решительная, командирша какая! Прям настоящая Гулька!» – мелькнуло у меня в голове.
(…………………………………………………………………………………………….)
(…………………………………….)
Васенька вёл себя как законченный оппортунист. Мне следовало бы остановить его. Но я не останавливал.
– Готовить умеешь? – спросил Василий.
– Я хорошо готовлю, – с достоинством ответила та.
– Как Гулька?
– Даже лучше. Все говорят.
– Пироги печь умеешь?
– Умею.
– Испеки пирог нам… Савве Ивановичу, – поправился Васенька. – Тогда мы подумаем.
– Василий! – строго одёрнул я юношу.
– А чего, Савва Иванович, пусть испечёт – нас это ни к чему не обязывает! Ты поняла, что мы тебе ещё ничего не пообещали? – уточнил он.
– Я поняла.
– Ты ещё девственница? – спросил неожиданно Васенька.
Динка слегка покраснела.
– Девственница.
– Савва Иванович, она – девственница, – с жаром сказал Васенька. – Нам для съёмок нужны девственницы. Ведь правда?
– Василий, для чего ты это делаешь? – неприступно спрашивал я. – Я ведь сказал уже, что Дину мы не возьмём.
– Почему? – спросила юница.
– По кочану! – отрезал Васенька. – Потому что Савва Иванович так сказал! Он здесь главный – поняла?
– Поняла.
– Молодец, что поняла! – Васенька сделал паузу. – Ну, тогда раздевайся!
Динка коротко посмотрела на меня.
– Не надо, – махнул я рукой. – Васенька шутит.
– Савва Иванович, – взмолился тот, – давайте хоть посмотрим! Вдруг она ничего себе!
– Она ничего себе, я уже вижу, – сказал я. – Потому раздеваться не надо.
– Савва Иванович!.. – канючил Васенька.
Он юнице взглядом повторил прежнее своё указанье, та посмотрела на Василия, на меня, на Олечку и стала расстегивать пуговицы.
Кладезев зачарованно взирал на раздеванье юницы.
О, эти пьянящие очертания! О, восторг, о, целомудрие! О, совершенство! О, прохлада и гладкость! О, мистика и многозначительность! О, семиотика странности!
– Я и так уже многое в себе исправила, – пробормотала юница. – Я даже Кафку читала. Как Гулечка.
– Вот, – пробормотал и Василий. – Кафку я помню.
И возложил свою усиленную длань в регионе дислокации его сугубого уда.
Одной рукой стаскивая с себя тряпку за тряпкой, Динка другой рукой непроизвольно прикрывалась.
– Опусти руку! – холодно и решительно велел Кладезев.
Юница убрала руку. Васенька вмиг возбудился. Динка даже не успела ещё разоблачиться до трусов и лифчика, как уд юноши мощно восстал. Я видел это, и юница это тоже увидела. Тогда Васенька сглотнул слюну и поспешно расстегнул «молнию» у себя на джинсах, выпуская жадный, подрагивающий девайс свой на свободу. На вольное сосуществование.
– Василий! – снова одёрнул я юношу.
– Я – ничего, я просто смотрю! – смутился тот, поигрывая своим жарким междуножным оборудованием..
– Посмотрел – и достаточно! Дальше не надо, – сказал я юнице.
– Надо! – простонал Васенька.
– Видишь, у него от тебя крышу срывает? – сказал я Динке.
– Вижу, – хладнокровно сказала юница, завела обе руки за спину, помедлила мгновенье, будто собираясь с духом, и вдруг решительно стянула с себя лифчик.
Мы с Васенькой застыли, воззрившись на грудь юницы. Та была невелика, неразвита, но нестерпимо хороша! Хороша своею запретностью; будто какое-то табу, какая-то тайна придавали юницыной груди особенную притягательность, сообщали немыслимое, невыносимое великолепие. Грудь её была маленьким, мимолётным чудом, а иначе здесь и не скажешь.
«Переезд мой сегодня, похоже, затягивается!» – мелькнуло у меня. Мы по-прежнему молчали. Юница стояла с опущенными руками и позволяла нам пялиться на себя. Это длилось минуту, наверное, потом Динка медленно стянула с себя трусы.
Лоно… заросшее её, тёмное лоно было практически Гулькиным, во мне вмиг вспыхнула целая череда воспоминаний, вереница ощущений, я вспомнил, кажется, всё: и первое наше с Гулькой ознакомление, и наши бисквитные ночи, и самое последнее мгновенье, когда она резала себе шею, а я летел с крылечных ступеней головой вниз. Динка и Гулька!.. Я сопоставлял их обеих, я не знал, кто из них более будоражил меня! Эта новоиспечённая самочка – Динка – будто вогнала острый крюк в моё сердце и, кажется, старалась там его повернуть.
Беловежскою пущей было особливое Динкино лоно.
Однако же надо было оттаскивать её от Василия, вовсе потерявшего ум.
– Василий, – сказал я усиленным голосом, и он повернулся ко мне. – Нет, нет! Ведь мы же с тобой договорились! Не сегодня! – сказал я, будто давая юноше шанс.
– Может, снимем кино: «Прощай, невинность»? Прямо сейчас, – хрипло попросил он.
– Не сегодня, – снова ответствовал я.
– Ведь мы уже снимали здесь! – напомнил он.
– Снимали, но больше не будем, – сказал я.
Васенька ошалело покрутил головой в поисках Олечки.
– Может, мы тогда согрешим с Олькой, если с нею нельзя? – сказал юноша. – Согрешим? – спросил он у Конихиной.
Я промолчал. Конихина стояла раскрасневшаяся. Вся эта сцена взволновала и её.
– Значит, ты возбудился от неё, а удовлетворяться будешь со мной? – укорила она Васеньку.
– Да ладно, заинька, – поспешно говорил тот, – я люблю тебя за то, что ты не зануда!
И крепко облапил за талию.
– Можно? – спросила у меня Олечка.
– Если хочешь, – сказал я.
Она хотела. Видать было по всему.
– А ты, детка, пока постарайся понравиться Савве Ивановичу! – бросил Васенька Динке, поначалу пытаясь Олю втолкнуть в комнату сестры моей Валентины и раздевая её по дороге. Но Оля направила дружка своего в мою спальню. Там они заскрипели кроватью, застонали, задышали прерывисто.
– Видишь, как у нас временами случается? – спросил я у Динки. Глядя на неё этаким неписанным обскурантом.
– Вижу, – сказала она.
– И это тебя не пугает?
– Гулечку же не пугало. Почему должно пугать меня? – сказала юница.
Она прислушивалась к звукам. Девственную, несмелую душу её явно тянуло в это сокрытое, в это взрослое, в это запретное.
– Ты Васеньку извини, он ненасытный, – сказал я.
– Я тоже, – сказала юница.
«Откуда ты можешь знать?» – подумал лишь я. Но тут же осекся: «А может быть, можешь!..»
Вслух же сказал ей другое:
– Ладно, красивая, ты можешь одеться.
24
Динка стала одеваться, но тут от невниманья заплакал Олькин приплод. Мать его была занята, я хотел было взять Савку в руки, чтобы укачивать. Но Динка меня опередила, она ловко ухватила младенца, прижала к себе и стала раскачиваться всем туловищем, будто танцуя.
Приплод незамедлительно в грудь юницыну впился, в поисках прибавочного продукта. Динка улыбнулась. Пальчиком его по носу щёлкнула. «У меня там нет ничего!» – сказала она. Но приплод не верил словам и к Динкиной груди лишь усердней присасывался.
– Зачем мы тебе? – уговаривал я её между делом. – Закончишь школу, поступишь в институт, выйдешь замуж, нарожаешь детишек, вроде вот этого… – мотнул я главой в направленье приплода. – Олечка, когда к нам пришла, тоже вроде тебя была… девственница. Стыдилась всего, боялась первого раза. А потом… как у неё вышло всё бестолково. Ни мужа, ни прочной связи, ни даже толком не знает, кто у неё ребёнка отец!.. И это всё на моей совести тоже!..
С Динкой глаголя, я голос понижал понемногу – не хотел, чтобы Олечка случайно услышала. Впрочем, той было явно не до наших с Динкою перешёптываний.
Помолчала юница.
– Год назад, – вдруг сказала она, – как-то Гулечка сказала мне по секрету: мол, у нас открылась новая студия, там снимают кино, шансов, конечно, нет никаких, потому что я – что? Я самая обыкновенная и к тому же башкирка, но я всё равно хотела б попробовать. Она убежала печальная, а вернулась сияющая! Потому что вы её взяли тогда, Савва Иванович!
– Да, я помню, она очень обрадовалась.
– Ещё она сказала, что вы её попросили вам помогать.
– Да, попросил.
– Вы в ней видели взрослую. Она этим очень гордилась. Назавтра был первый съёмочный день, она при самых настоящих съёмках присутствовала, но её не снимали, обещали снять её завтра, а раз Савва Иванович пообещал, значит так всё и будет! Савва Иванович всегда слово держит!
– Она тебе всё это рассказывала? – удивился я сообщенью юницы.
– Мне Гулечка рассказывала всё! Абсолютно! Мы сидели вдвоём и шептались, шептались, – твёрдо ответила Динка.
– И про фильмы с насильем?
– Она показывала их мне, и рассказывала всё, что во время съёмок испытывала и что после них.
– Когда ж она рассказать тебе всё успевала, ведь она столько времени во дому моём проводила?
– Она иногда по нескольку дней не появлялась, но, когда возвращалась всё-таки, так мне буквально всё поминутно расписывала. Гулечка мне была не сестра, она мне была как мама, больше мамы
– Но ведь мама твоя любит тебя, – сделал я очередную попытку. – И она очень расстроится, если проведает, что и ты связалась с нашей компаньей. Я один раз с нею встречался, я её знаю.
– Ей придётся считаться с моим выбором, – ещё твёрже сказала юница. – Если она хочет меня ещё видеть, если она не хочет меня потерять!
«Боже! – сказал себе я. – Это ж настоящая Гулька! Она даже жёстче, отчётливей Гульки! Она гулистей Гульки!»