Вдвоем с Рейви, хохоча, обгоняя друг друга, мы бежим на площадь, к перекличке. Сегодня должны выбирать девушек на корабль до восточного маяка, и мне до ужаса интересно, кого назначит городничий. Рейви рассказывает, что Нейара собирается поднести старосте акулий плавник! От хохота я зажимаю рот ладошкой.
— Мы уже взрослые, а ведем себя, как малые дети! — мой голос звучит строго.
Акулий плавник, тоже выдумала!
На площади почти пусто. Мы замираем в центре и оглядываемся в поисках подруг. Рейви обеспокоенно смотрит в сторону стоящих на якоре кораблей. Вечерняя бухта кажется горящей от факелов, полыхающих на пришвартованных судах.
— Где все?
Мы оглядываемся, но из знакомых лиц поблизости я нахожу только Нейару. Ее глаза заплаканы, а в руках я не вижу котомки.
— Мама! — кричит Нейара. Прекрасные светлые волосы, ее гордость, растрепаны, испачканы в крови и воняют протухшей рыбой.
— Что случилось? — спрашивает Рейви.
— Мама! — Нейара бросается к нам, обнимает Рейви и принимается рыдать у нее на плече.
Я ничего не понимаю.
Откладываю котомку на мощеную булыжником поверхность площади. Остальные — те, кто пришел вместе с нами на перекличку — выглядят такими же растерянными, как я.
— Они убили маму! — слова вырываются изо рта Нейары, а толпа подхватывает их и растаскивает вокруг. Люди начинают шептаться о смерти женщины.
— Что случилось, Нейри? — Рейви гладит Нейару по растрепанным волосам. Я замечаю городничего и бегу к нему, чтобы задать вопросы, но тот останавливает меня жестом, заметив издалека, трубит в рожок, а потом, дождавшись тишины, кричит на всю площадь:
— Война! Война! Война с остроухими! Восточные земли в огне! Восстание! На заре объявлен общий сбор!
Слова городничего не укладываются у меня в голове. Старый Сэм выглядит безумцем, и остальные на площади заваливают его вопросами. Он отмахивается от них и говорит, что обо всем расскажут на утро. Я не могу ждать — мой брат, мой отец, даже мама — все они сейчас на якоре. Моллюски заполняют их трюм, они ждут назначения. Я должна буду отправить им голубя, и я не могу ждать утра.
Нейара визжит. Её голос заводит толпу, люди начинают толкаться, бегут обратно — на улицы.
— Сьюзи! — Рейви кричит, трясет меня за плечи, и я прихожу в себя. Понимаю, что уже далеко ушла от своей котомки. Вокруг нас снуют туда-сюда горожане. — Сьюзи, слышишь меня? Беги!
Я гляжу в её глаза, переполненные ужасом, и не могу понять, чего она хочет. Для чего мне бежать? Завтра с утра нам дадут назначения, вот бы только найти городничего пораньше…
— Беги! — Рейви переходит на визг, я чувствую пощечину, которую она, наверное, влепила мне.
Людей на площади становится больше.
— Умоляю тебя, Сьюзи! Ради меня!
Я провожаю её взглядом — толпа подхватывает её и уносит прочь. Я оглядываюсь еще раз, но вокруг меня незнакомые люди.
— Ради меня!
Голос Рейви пропадает, его место занимает бешеный рев прибоя. Я понимаю — буря. Вместе с волнами на площадь накатывают потоки тел незнакомцев.
Ищу взглядом подходящее место, свободное, хотя бы временно, и замечаю небольшой участок пространства возле столба для факелов. Если перекличка затягивается, мы зажигаем их, чтоб не сидеть в потемках. Сейчас вокруг достаточно светло, чтобы не нужно было ничего зажигать. Мои глаза шарят дальше, пока я стою в отдалении, наблюдая за происходящим. Люди снуют по причалу, по площади, они, как и я, кажется, не понимают, что происходит.
— Рейви! — визг Нейары оглушает меня. Я помню, как красиво она пела на последнем вече. — Рейви, на помощь!
Зажимаю уши руками, чтоб отрешиться от звуков. Перед глазами испуганное лицо Рейви, которая поняла всё раньше меня, и я пытаюсь представить себе площадь ее глазами.
Она увидела испуганную Нейри, увидела городничего, услышала то, что он сказал, и
она
все
поняла.
С зажатыми ушами я слышу стук собственного сердца и перевожу взгляд на линию горизонта. Он пылает. Корабли, стоящие на якорях — они кажутся высокими поминальными кострами. Я вспоминаю, что там мой брат.
«Ради меня!» — голос Рейви в моих ушах.
Она
все
поняла.
Ноги подгибаются, я прячусь за бочкой, развязываю широкий платяной пояс, повязываю чурбан поверх коротко остриженных волос.
Мне шестнадцать — вот в чем дело. Вот почему Рейви просила за себя. Молодой бог позвал меня всего год назад, и я еще не встретила своего суженного. Моя фигура похожа на мальчишескую, мои волосы острижены из-за вшей, которых боится матушка, и
они
не
поняли.
Я облизываю ладонь, провожу ей по пропитанной городом поверхности брусчатки, а потом протираю лицо. Грязь въедается в кожу, вонь ударяет в нос. Торговцы рыбой почти никогда не выглядят привлекательно, неудивительно, что
они
не
поняли.
Мое сердце бьется, как будто я бежала вдоль всего побережья. Я выскакиваю из-за бочки и заставляю себя не слышать криков Нейары. У неё всегда был громкий, красивый голос.
— Ей, парень, ну-ка погоди! — доносится в спину.
Я бегу быстрей. Они могли бы погнаться за мной, если бы увидели такую, как Нейара, но низкорослый мальчишка-замарашка им не нужен. Сейчас, пока они не соображают, что делают, они оставят меня в покое.
Я понимаю, что плачу, только когда глаза начинает жечь, будто чистила лук. Вытираю слезы рукавом и продолжаю бежать, сворачивая в подворотни, куда матушка велела не соваться ни под каким предлогом.
Возле борделя свалка. Здесь уже разлили масло от ламп, бушует пламя, но им все равно. Они приходят и уходят, берут то, что могут, а остальное сжигают, и, хоть я прилежно молилась целый год Молодому богу, тот не уберег Рейви, Нейару, родителей.
Городничий не выходит у меня из головы, когда я выбегаю к воротам. Там слышно скрежет металла — должно быть, идет бой. Я гадаю, почему городничий вышел к нам и сказал, что на утро будет сбор.
Вспоминаю слова отца: «Если война, Сьюзи, беги к любому паромщику, беги хоть к старому Джону, беги как можно дальше, но потом… потом, Сьюзи, тебе нужно будет вернуться на Восточный Маяк».
Я спрашивала его, почему нужно возвращаться на Восточный Маяк, но не сумела добиться никакого ответа. Он замолкал, точно рыба на столе для разделки. Становился грустным и уходил пить. И я боялась, что когда-нибудь мне придется узнать, что ждет нас на Восточном Маяке.
Стражники не замечают меня. Я оглядываюсь, покидая город, и замечаю, что налетчики одерживают верх. Из десятка постовых в живых двое, и те измотаны, им не выстоять дольше пары минут.
Я шепчу молитву Молодому богу и надеюсь, что тот примет их в свое царство.
Ноги несут дальше, прочь от города, я снова смахиваю слезы. Когда к горлу подкатывает тошнота, воспоминания о крике Рейви приводят меня в чувство. Я проглатываю слюну и бегу дальше.
На Нижнем Сходе видно лодочника. Он торопливо погружает на плот свертки вещей.
— Дядюшка Филипп! — кричу сорванным от долгого бега голосом. Задыхаюсь.
— Сьюзи? — судя по голосу, он рад видеть меня. — Детка, скорей, прыгай! Я уже отплываю.
— Дядюшка Филипп, кто это?
Ни о чем не думаю, прыгаю на плот и слежу за тем, как он отталкивает кусок дерева шестом.
— Спасайся, Сьюзи!
Руки старого Филиппа роняют шест. Он разворачивается и бежит прочь, туда, откуда прибежала я.
— Дядюшка Филипп, куда вы?
— Спасайся!
Я ступаю вперед, повинуясь порыву, понимая, что старик побежал прочь ради меня, нога скользит по мокрой древесине, я едва могу удержать равновесие.
— Ради меня, Сьюзи! — голос Филиппа тонет в темноте Схода.
Слышу свист стрел — ничком бросаюсь на плот, снова зажимаю уши руками. Вспоминаю, что иных стрелков обучали следить за дымкой над водой. Убираю ладони от ушей и зажимаю рот. Плот неспешно плывет к бухте. Я понимаю, что течение вынесет меня точно к горящим кораблям. Там никому не удастся преследовать меня.
Перед глазами лица Рейви и старого Филиппа.
Я не понимаю, почему они кричали: «Ради меня».
Возле моего лица погружается в дерево стрела. Я вижу это, будто меня наделили колдовским зрением. Взгляд сам собой начинает шарить по кустам, по деревьям.
И я замечаю его — стрелка. Он сидит на ветке дерева, поджав под себя ноги. Ему, кажется, это совсем не трудно. Пламя из города освещает его лицо и длинные уши.
Эльф.
Я вижу, как он прикладывает к губам указательный палец, а потом слышу его крик:
— Мёртвый!
«Ради меня, Сьюзи» — я закрываю глаза и представляю себе, что умерла, потому что только это сейчас может спасти мне жизнь.
Плот несет дальше, я слышу крики, которые обрывками доносит ветер со стороны бухты. Тело начинает замерзать. Я понимаю, что промокла, чувствую, как холод сковывает пальцы ног, рук, потом перетекает к спине. Когда пламя остается позади меня, я чувствую, что стала камнем.
«Мёртвый», — это про меня.
Я не знаю, стоит ли спрыгнуть с плота и добраться до побережья вплавь, или подождать еще. Я никогда не плавала по потокам Нижнего Схода. Моя семья промышляла моллюсками, и поэтому лучше я ощущаю себя на океанской глади. Бухта опасна, здесь могут быть отмели, камни.
Поглядывая в сторону оставшегося за спиной порта, я вспоминаю эльфа. Его лицо, длинные уши и жест: рот, прикрытый указательным пальцем.
Совсем по-человечески.
Почему он оставил меня в живых? Из жалости? Потому что хотел помочь?
Я злюсь на него. Чувствую, что в груди просыпается волна ярости. Она захлестывает меня с головой, как первая волна шторма, и я сама ныряю под воду. Плыву до берега, щупая дно ладонями. Мне холодно, мокро, но спокойно. Под водой мне свободней, чем на берегу.
Земля кажется вязкой. Я выползаю на берег, провожаю взглядом плот, который спас мне жизнь, и вижу перед собой
Восточный
Маяк.
Место, куда нужно добраться, если началась война.
За спиной я слышу треск сломанных веток.
Он
выходит.
— Не бойся меня, — его голос совсем человеческий. Он стоит вдалеке.
Я понимаю, что он следил за мной. Бежал от самого Схода, приглядывался к плоту. Ждал, пока терпение покинет меня. И добрался до Маяка.
— Не бойся меня, человек, я… хочу помочь, — он бросает что-то. Наверное, думает, что я увижу в такой темноте. — У меня нет оружия, — догадываюсь, что он выбросил лук. — Я не причиню вреда. Я хочу помочь!
— Зачем?
Ветки ломаются, снова и снова — ближе. Я не вижу, его, но слышу дыхание совсем рядом.
— Ради них, — он кладет ладонь мне на плечо.
— Ради них? — не понимаю, кого он имеет в виду.
— Ради тех, кто умер там, человек. Мы должны закончить это ради них.
— Закончить? — отступаю дальше. Слышу дыхание эльфа и чувствую, что он идет следом за мной.
— Восточный Маяк, — говорит он. Совсем по-человечески. — Тебе нужно войти.
Мы взбираемся по крутому склону. Он помогает мне лезть вверх и называет свое имя:
— Морохир.
— Сьюзи, — чувствую, как улыбаются губы. Слышу крик Рейви, но ничего не могу с собой поделать. Впервые в жизни я познакомилась с эльфом.
— Тебе нужно зайти внутрь, — говорит Морохир.
— Откуда ты знаешь?
— Раньше в этой башне жили мои предки, — он усмехается. — Потом здесь поселились вы.
— Что там?
— В башне?
— Да.
Он говорит, что в башне возможность все исправить. Говорит, когда я зайду внутрь, я все пойму сама.
Говорит, что ради них я должна сделать это.
Ради
них.
— Будь смелой, Сьюзи, — говорит Морохир.
Я познакомилась с Рейви, когда мне было три года. Хорошо помню этот день: она стояла в бухте и бросала блинчики. У нее получалось ужасно, и я научила ее запускать сразу два.
У Рейви всегда были веснушки, а рыжие кудряшки делали ее похожей на иноземку. Матушка говорила — это оттого, что в семье Рейви было много лихих людей.
Мы с Рейви старались держаться друг друга. Были месяцы, когда их семья подкармливала меня, а несколько раз я крала ради нее хлеб из погреба отца.
— Когда мы вырастем, мы выйдем замуж за братьев, построим огромный корабль и уплывем за океан, на Восток, — говорила Рейви.
Нам казалось, что на Востоке нас ждет совершенно другая жизнь. Нужно только переплыть океан, а потом настанет блаженство. Бескрайние акры суши. Земля, которую не нужно отвоевывать у воды.
— Молодой бог присмотрит за нами там, — говорила Рейви.
Я
верила
ей.
Свет Маяка проходит сквозь мою грудь, и теплом обжигает сердце. Я слышу крики Рейви, они приближаются, становятся воспоминанием, потом обретают плоть, и вот я стою возле Рейви в бухте.
Вижу городничего. Он идет к нам, чтобы объявить о том, что на утро назначен сбор.
Дядюшка Филипп кричит — я лечу к нему, и вижу, как он собирает последние свертки на плот. Он отталкивает меня шестом, я тяну руку в его сторону, а потом его фигура растворяется в Сходе.
Морохир кричит мне:
— Ради них!
Я иду дальше, а Маяк погружается в меня, и я чувствую, как тепло замещает холод. Пальцы на ногах потихоньку оживают. Я вытягиваю руку и смотрю на то, как исчезает в бесконечном свете Маяка моя кожа.
Я
все
поняла.
========== 3. Вестурланд. Новые копья ==========
Когда батюшка приносит новые копья — быть беде. В прочие дни на них не тратят медяков, но если приезжает кто-нибудь из заморья, выпускают всех. Даже Хромого Джея выпустили две луны назад. Он издох возле входа — не выдержал грохота на трибуне.
Новые копья означают много крови. Я потираю мозоль на ладони и надеюсь, что ее не прорвет
там.
Неприятно колоть, если руки саднит от сукровицы.
Халдор смотрит на меня с беспокойством, и я знаю, что он тоже слышал про копья. Вчера его выпустили одного на пару буйволов. Пустяк, но он неловко поставил ногу под камень, потянул её, и теперь она болит. С новыми копьями для иноземцев — ему не потянуть.
— Каждый сам за себя, помнишь? — сквозь зубы шепчет мне, хотя оба знаем, что влетит от надсмотрщика.
Гуннар проходит мимо, отвешивает нам подзатыльники, но тем ограничивается. Дело совсем плохо — видать, батюшка наказал ему беречь товар. Значит, будут покупать. Помрешь — плохо, выживешь — еще хуже. Шесть лун назад из заморья приплыли чернорожие ироды, забрали Гудрун. Гуннар сказал, она сделалась наложницей чернорожего царька. Хуже не придумать для Гудрун — с двадцати шагов попадала в мишень копьем.
Женщин забирают в наложницы, мужчин — на мясо, в бой. Чтоб поберечь своих. Гуннар говорит, помрешь в первый же бой. А не помрешь, добьют свои же, чтоб не кормить лишний рот. Халдор верит ему, плачет ночами, что его заберут.
— Каждый сам за себя, да, Бальдр? — он смотрит с надеждой, а я знаю, что Гуннар зайдет еще раз. Что ему? Еще подзатыльники — только в радость.
— Молчи ты! — шепчу зло, сквозь зубы. Когда ж уймется?
Новые копья, и без его слез забот хватает. Хорошо заточены, одна рана — считай, сразу на корм червям. Если батюшка смазал их чем, так и вовсе прощаться с жизнью пора, а дурень этот снова заладил свою песню.
Надеется, что я прикрою его.
Дурак дураком! Что мне, нечего больше делать? Сколько раз Гуннар бил меня за него. Сколько раз я выдавал его выходки за собственные. Нет, пора заканчивать. Он верно говорит, что каждый сам за себя. Только он говорит это, чтоб я опять прикрыл его спину. Как в тот раз, когда нам на пару спустили тигра. Красавец, с полосами в кулак толщиной. Бросался на Халдора, пугал его, а тот обделался от страха. Пришлось проткнуть дыру в черепе зверюги, а батюшка разгневался, что попортили шкуру. Гуннар сказал: «Дурак ты, Бальдр, кому он нужен без целой головы?».
Почем мне знать, куда деваются тигры, как я убью их?
Наутро Гуннар ведет нас к полю. Ограду начистили, все сверкает. Как есть, притащили иноземцев. Лишь бы не чернорожие — терпеть не могу их. Хуже нет смотреть, как тебя ощупывают грязные руки. Пусть бы еще добрым словом поминали, так нет же — накашляют, плюнут под ноги и тащутся прочь.