Мои пальцы заняты, а мысли преследуют одну цель — защитить выживших.
Вспоминая жизнь Сьюзи, кровь которой течет по моим трубкам, я чувствую себя обязанной позаботиться о тех, кто любил ее, и кого любила она — о последышах, живущих по эту сторону Океана.
Программы связи требуют, чтобы я вышла на контакт с Башнями за пределами залива, но антенна сломана, а все ресурсы уходят на выполнение основной цели.
Нельзя
отвлекаться.
Волны элвен стекаются к Маяку, но створки плотно закрыты, а тело Морохира красноречивей моих предупреждающих криков. Он истек кровью перед воротами.
Элвен стоят возле Маяка, но створки не открываются. Сьюзи хотела защитить последышей от элвен. Её желание отчетливо, недвусмысленно, определенно. Я не могу исправить его, хотя мои глаза наполняются слезами, когда я вижу раненых элвен. Им нужна помощь, лекарства, горячая пресная вода, припасы, но я не могу открыть ворота, пока
Сьюзи
помнит.
Мышцы постепенно возвращают прежнюю ловкость и гибкость, мои возможности увеличиваются. Когда элвен в отчаянии покидают окрестности, я заканчиваю приготовления к приему последышей и жду их.
Первые приходят уже на следующий день. Голодные, изможденные, они стучат в ворота и умоляют открыть.
— Привратник! — кричат они. — Привратник, пусти, пожалуйста! Заклинаем молодым божеством!
Я помню, что Сьюзи верит в богов, и она хочет открыть ворота — створки послушно распахиваются. Последыши проникают внутрь, заваливаются небольшой толпой и бегут к родникам, спеша напиться.
— Вам нужна помощь, — говорит Сьюзи моим губами. Боль в её груди передаётся мне, и я чувствую горечь. Мы протягиваем беженцам свои руки, сжимающие микстуры и припарки, а они с благоговейным трепетом принимают дары. — Здесь вы в безопасности, — говорит Сьюзи.
Ночью первый этаж Маяка завален телами спящих. Они сыты, напились воды и перевязали раны. Впервые за много дней они могут отдохнуть в безопасности. Я укрываю их лечебным туманом, а Сьюзи шепчет старые легенды своего народа.
Сьюзи
помнит.
Вести о Маяке расходятся по всему заливу. К следующему новолунию внутри нет свободного места. Припасы истощены, и мы отправляем помощников собирать новые. Ночью, чтобы последыши ничего не заметили, они бегут вдоль побережья, собирая еду, ингредиенты для лекарства.
Сьюзи рассказывает последышам историю своего города и говорит, что Маяк обережет их от элвен, но они не слушают её. Я горько вздыхаю, и от этого прижимаются к стенам испуганные гости.
— Мы отомстим! — кричат они, когда страх уходит.
— Вы — дома, — говорит Сьюзи, искренне веря в это. Её кровь смешалась с жидкостью, которая питает мои нервные окончания, и она, наверное, не помнит того, кем была.
Я
помню.
Ночью, пока последыши спят, я показываю Сьюзи другие города, за Океаном. Показываю Башни, где живут элвен, и великолепные дворцы, высотой превосходящие горы. Сьюзи смеется моими губами — не верит. Я глажу ее по голове и говорю, что ей нужно поспать, потому что пользователь не должен бодрствовать вечно.
Она мирно засыпает, а я оставляю контроль над главными функциями, поддерживая Маяк в рабочем состоянии. Утром она просыпается счастливой и показывает мне, что ей приснилась Рейви.
Сьюзи и Рейви были лучшими подругами, и Сьюзи пришла к Маяку из-за того, что лицо Рейви преследовало её всё время, пока она бежала от горящей бухты. Сьюзи говорит мне, что во сне увидела, что Рейви принял к себе молодой бог.
Я вздыхаю — от моего дыхания просыпаются жители Маяка.
— Богов не существует, — объясняю я Сьюзи.
И пока она отказывается слушать меня, провожу осмотр своего тела. Этажи очищены, в родниках достаточно пресной воды, кровати застелены, а гости чувствуют себя удовлетворительно.
Сьюзи разглядывает моё сердце и спрашивает:
— Кто же ты?
Тогда я
показываю
ей.
========== 6. Терция. Персики в саже ==========
В союзе с Башнями были свои сложности, о которых я знал с самого начала: необходимость поддерживать тайну вокруг общения с гонцами, частое нарушение сроков, завышенные требования. Я знал обо всем этом, потому что Морохир предупредил меня, а еще потому что в старых хрониках был описан не один, даже не два союза между людьми и обитателями Башен. Таких союзов я, мальчишка, насчитал в свое время больше двадцати.
Кипы фолиантов, лежащие в библиотеке при замке, хранили переписи имен, своды дат, и везде, на каждой странице, можно было проследить название одной или другой Башни. Там случилась засуха — Башня Рассвета на восточном побережье. Там голод — Башня Скорби на вершине центрального хребта Межинных гор. Междоусобица на севере — Снежная Башня. Фолианты хранили старые названия. Я слышал от Морохира, что остроухие в гетто до сих пор помнят эти названия и используют их, когда подносят дары.
В этом есть нотка извращенного чувства вины — отдавать последний кусок хлеба тому, кто никогда не спустится за ним. Помню себя мальчишкой, я тогда любил выбираться в город и тратить монеты, щедро выданные отцовской рукой, на подачки беднякам.
— Держи, сегодня золотой, — довольный, с улыбкой до ушей — так что щемило щеки — я протягивал монету эльфийской побирушке. Я ходил к ней каждую неделю, стараясь всегда успевать к рассвету, чтоб она успела купить еды своему клану.
— Я отнесу её Лоссэ, чтобы больше не было холодов! — побирушка вскочила на ноги, схватив моё подношение, и ринулась к гетто. — Старейшина! Старейшина! — кричала она за стеной. — Золотой! Золотой для Лоссэ!
Я пришел домой удивленный и сбитый с толку, спросил у матушки, кому собралась относить мою добычу побирушка, а мать погладила меня по голове и объяснила, что эльфийка решила поднести мой подарок своему божеству.
— Для них это высшая похвала, огонёк, — сказала она, целуя в макушку. Для неё я был огоньком. — Ты сделал ей подарок, который она запомнит на всю жизнь.
— Но она останется голодной, — я был очень глупым ребёнком и думал, что люди и эльфы стараются прежде всего набить желудок.
— Она будет голодать с радостью, — ответила мама.
Прошло почти десять лет, но каждый раз, когда я видел повозку с дарами для очередной Башни, меня охватывало недоумение. Сначала оно мешалось с любопытством, потом — с разочарованием, а теперь — с презрением. Лоссэ пригнал настоящую метель, которая свирепствовала в Терции всю следующую зиму, и побирушка умерла, вместе со всем кланом. Они замерзли на смерть, а мой золотой остался лежать где-то в снегах Снежной Башни, никем не поднятый.
— Они хотят искупить вину, — сказал Морохир, когда мы в первый раз заговорили с ним о дарах. — Они хотят принести столько даров, что мы забудем о прошлом.
Я знал, что не получу ответа на вопрос, но он вертелся на языке: «О чем вы не можете забыть?» Я гадал, что должен сделать народ, чтобы собственные сородичи отвернулись от него, заперлись в Башнях и отказывались принимать хлеб, вина, специи, монеты, драгоценные камни.
Фредди однажды спросил у меня:
— Как тут не воруют?
Под Башней, где он дежурил, пока мы беседовали внутри с Морохиром, валялись мешки с бесценной добычей эльфов из гетто. Там было зерно, была репа — она уже начала гнить.
— Ты бы смог взять что-нибудь отсюда? — спросил я его. И заметил, что лицо бесстрашного воина лизнул колючий язычок ужаса.
Фредди передернуло.
— Куда же оно исчезает? — только и смог спросить он.
— Морохир сказал, они сжигают всё после того, как продукты начинают гнить, — ответил я, чувствуя собственное превосходство и стараясь заглушить это чувство, потому что для Фредди было отчаянно важно, чтобы мы с ним говорили на равных. И пока он чувствовал внутри меня благоговейный страх перед Башнями, роднящий меня со всеми другими жителями Терции, мы могли жить бок о бок. Но стоило усмехнуться над его ужасом, стоило рассказать ему, что в Башнях нет ничего зловещего, он отвернулся бы от меня тотчас.
— Так, значит, добро зря пропадает? — храбрясь, хрустнув кулаками, спросил он. Любопытство в тот день овладело им сильнее обычного.
— Зря, — ответил я. — Могло пойти им на пропитание. Тут еда, деньги, лекарства — всё.
— Зачем тогда они? — спросил Фредди, как я сам парой часов раньше, сидя возле Морохира.
Я промолчал, потому что Фредди не удовлетворился бы половиной ответа. Он захотел бы понять, какая вина лежит на эльфах гетто и не лучше ли убить их всех, раз они, из поколения в поколение, стремятся искупить её, жертвуя своим благополучием, отдавая все, что имеют, безликим Башням, где им никто не отвечает.
Фредди стоял перед отобранными для дальнейшего обучения новобранцами из Вестурланда и показывал им удлиненный клинок.
— Всем видно?!
Голос у Фредди всегда был зычный, но сегодня Терция подарила своим верным подданным шумный ветер, так что слова сносило. Новобранцы сгрудились вокруг Фредди и старались встать плотным строем. Им было жарко. Я надел подбитый мехом жилет, а они стояли голые по пояс в легких штанах, а по тяжелому дыханию я слышал, как хочется им свежего воздуха.
— Такой меч для скорой битвы. Взмах, взмах, — он показал фигуру в воздухе, — уходите к следующему. — Завтра кузнецы закончат с партией — после утра возьмете. Следите, чтоб не мешал соседям. Увязнут — подохнете. Ясно?
Вестурландцы начали кивать, кое-кто спросил у соседа, о чем говорит иноземец. Язык давался им с трудом.
— Зачем этот? Есть короткие! — Бальдр.
Забыть Бальдра было сложней, чем я опасался в начале. Хороший король знает своих ближайших подданных поименно. Бальдр был талантлив, он должен был рано или поздно стать «ближайшим». Год, два — его место в авангарде, верхом на коне, руководить ведущим отрядом. Нельзя забывать, как зовут тех, кто будет добывать тебе территорию чужих стран, кусок за куском. Их нужно держать возле себя.
— Много хочешь знать! — огрызается Фредди. Понять его можно — держит марку. — Короткий подойдет против таких, как ты — против вестурландских заморышей. Привыкли в своих аренах голяком возиться. Попробуй, выскреби с этой длиной из доспеха! Пробовали — знаем. Один замах чего стоит. Весь потом изойдешь, а ему хоть бы что.
— Есть копья! — возражает Бальдр.
— Засунь его себе, — Фредди оглядывается на меня, — за пазуху! — Поправляется нарочно, чтоб другие не смели злословить в присутствии государя. Учит их этикету, хотя сам — бродяга, подобранный любопытным принцем.
— Как скажешь, командир, — отступает Бальдр.
Это в нём хорошо — сговорчивость. Будет спорить, говорить своё, но если настаивать — сдаётся. Генералом не станет, а вот в середине продержится долго. Пока не поймает стрелу от остроухого или не получит удар в спину от другого, более амбициозного Бальдра.
— Так бы сразу, — Фредди хлопает его по плечу. Воспитывает послушание в остальных. Огрызайся — растопчут, соглашайся с вышестоящим — похвалят. Фредди молодец, если б только был чуть умнее, да расторопнее.
В гетто до сих пор хаос. После смерти фон Ветберга несколько дней гвардия оправлялась, а потом приняла Фредди, но держалась особняком. Потомственное дворянство, рыцари, чтящие кодекс, истово верующие в непогрешимость Короны, они смотрели на Фредди, как на прихоть Его Величества. Спустя месяц их отношение смягчилось, когда, во время очередного всплеска на Площади, Фредди сумел сохранить порядок строя и вывел гвардейцев в целости, но прошел еще один месяц и остроухие устроили пожар в гетто.
Вонь разнеслась далеко за пределы Столицы. Раненые стонали ночи напролет, а лекарств не хватало. Фредди не знал, как организовать помощь. Он умел калечить, а когда гвардии понадобилось спасать чужие жизни — спасовал.
«Пусть подыхают», — написал Морохир в ответной записке с вороном, когда я попытался найти помощь у Башен. Лекарства, бинты — в Башнях было всё. Можно было привезти туда обоз полуживых тел, а через неделю вернуться за здоровым отрядом.
«Пусть подыхают» — ножом по глазам.
Я сжег записку, бросив в огонь, надеясь, что никто не заметил ворона. Но Фредди заметил. Он подошел и спросил, что ответили Башни.
— Они не могут помочь, — сказал я.
И понял, что перестал говорить Фредди правду.
Но он не заметил.
Новобранцы расходятся. Темнеет в августе по-осеннему быстро. Фредди подходит ко мне, чтобы отчитаться, но я отмахиваюсь — к чему говорить о мелочах. Вдвоем мы идем в направлении дворца. Два гвардейца шагают на почтительном расстоянии, охраняя меня и своего начальника. Ловлю себя на мысли о том, что не помню, как их зовут — это плохо.
— Мальчишка, Бальдр — вроде хорош, а? — неожиданно спрашивает Фредди.
Я киваю.
— Хочу натаскать его в пехоту, — говорит он.
— Почему не конница?
— Лошади его не любят, — Фредди гогочет, — а он боится их. Не знает, как сладить. Тут нужно решительность, уверенность, а он все хочет с ними дружить. Как маленький, ей-богу.
— Научи его, — говорю вскользь, будто бы о неважном.
— Научить? — Фредди удивляется. — Ну, что же, можно и научить. Хорошая мысль! Завтра спрошу кобылку. Хоть бы на ней вышло, не то что с конем.
— Тебе виднее, — жму плечами как будто бы безразлично.
На душе камень — врать Фредди тяжело. Прежде секретов от него не было вовсе, а теперь один за другим. Об эльфах, теперь об этом мальчишке. Если вестурландец научится вести конницу, он станет лучшим козырем перед народами архипелага. Пришвартоваться, высадить обученных лошадей — пройти одним заходом вдоль побережья, а потом обратно — в Терцию. Два, три набега, и Союз взвоет. Понесут дары, попросят пощады. Если только вестурландцы научатся воевать верхом и переносить качку…
— Задумался о чем-то, Светлейший?
— Тётка написала, что Марк объявился, — выдаю Фредди козырь. Он заглатывает наживку и с важностью кивает. Государь поделился с ним тайной — почетно!
Внутри мне смешно. Хочется расхохотаться, указывая пальцем на Фредди, будто я совсем крошка и подаю монету побирушке возле гетто. На моем лице маска — Морохир говорит, с годами держать ее будет проще.
— Заявится? — спрашивает Фредди.
Хохот внутри меня нарастает. Заявится ли мой брат? Наследный принц Терции, изгнанный отцом за острый язык и тупой ум?
— Вряд ли, — отвечаю сдержанно. — Тётка написала, ему там вольготно.
С ножом в спине, в забытом богами канале нищенского района. Он там нежится в роскоши и славе. Морохир сказал мне, что убивать его отправился остроухий.
«Поможет с вторжением», — написал он с вороном.
Наследный принц убит за Океаном жестокими эльфами, а его бедный братец, потерявший всю семью, хочет отомстить мерзавцам — отличный сюжет для хронистов.
На следующий день выглядываю из окна засветло. Возле гетто дежурит отряд гвардейцев. Неделей раньше они вышвырнули из лачуг всех старше двух десятков лет и впускали обратно, разбирая пожитки. Нашли мешок горючей смеси — сожгли в ней ушастика, который называл это «оливковым маслом». Фредди клялся, что горючая смесь была настоящей, а я не мог разбираться — не хватало времени.
Аристократы решили, что самое время выскрести себе местечко потеплей возле грядущей кормушки, отправили сыновей на расправу, «в рыцарья», как они изволили выражаться в официальных прошениях, заверенных печатами и закорючками домашних писак.
Хворые, малосильные дети, негодные для продолжения рода, но подходящие для жертвы на войне, табуном стояли во дворе и ждали, пока Его Величество лично каждому вынесет благодарность.
Мелочь, но отвернись, и целый дом покажет тебе спину.
Пока я улыбался вельможам, где-то у входа в гетто горел остроухий, обвиненный в том, что хотел хранить горючую смесь под видом оливкового масла.
Сегодня у гетто спокойно.
В дверь стучит мальчик-лакей — поднести воды, убрать помои. Впускаю, но прежде чем внутрь комнаты заглядывает любопытная простолюдская мордочка, машу перед носом монетой. Баловать прислугу научила мать — горничные у нее всегда были шелковые, послушные.