– Люди добрые! Да что ж это делается? Опять Васька Катьку убивает!
В разбитое окно, как в «черную дыру», влетела стайка ангелов.
Там, наверху, больше никто не кричал, и это еще больше возбудило зевак.
Некоторые из них решительно побежали к подъезду, остальные, задрав голову, выкрикивали: «Милиция!». И вдруг – полное изумление! Из подъезда выходит Катя, с улыбкой на лице, в модном красном джерси.
Толстая Соня схватилась за сердце:
– Катюша! Ты куда, в милицию?
– Еще чего. В магазин!
Соня так и осталась стоять с открытым ртом, пока красное джерси не скрылось за углом дома.
– От же, падлы! – покачала Соня головой. А в небе все еще сверкала радуга…
5
Больше всего на свете я любила субботу. Папа, мама, я и мой младший брат в субботу ходили на обед к бабе Мане, к папиным родителям.
В маленькой комнате двухкомнатной коммунальной квартиры на первом этаже двухэтажного восьмиквартирного дома жили мои любимые баба Маня и дед Абрам.
Сосед по коммуналке, Андрейка, был жутким антисемитом, и, нужно сказать, это создавало моим родственникам-евреям определенные неудобства для проживания.
– Деда, а чего Андрейка такой злой?
– Ой, он – не злой, он – несчастный.
– А чего он несчастный?
– Он в тюрьме сидел долго.
– А долго – это сколько?
– 15 лет.
– Да-а, долго… А зачем его выпустили?
– Чтоб бедным евреям жизнь малиной не казалась.
– Деда, а ты бедный?
– Нет, что ты! Я – богатый!
– А где ты прячешь свое богатство?
– А зачем его прятать?! Вот оно! Золото мое! – и дед звонко смеялся и поднимал меня на руках высоко, к самому потолку.
На обед приходили папины сестры со своими мужьями и детьми – моими двоюродными братьями. Вся семья садилась за стол, накрытый клеенчатой белой скатертью, и баба Маня носила с кухни горячую еду: украинский красный борщ с чесночными пампушками, еврейский цимес и жаркое с бараниной, а потом, когда все уже опускали ложки в тарелки с борщом, она приносила холодные закуски: овощные салаты и форшмак. Детей, как правило, кормили на кухне и за стол, где обедают и разговаривают взрослые, не пускали. Меня, к примеру, это нисколько не огорчало, мне всегда разговоры взрослых казались неинтересными и скучными. Я была на три года старше своих братьев, поэтому они редко приставали ко мне со своими играми, и я была предоставлена сама себе.
Я выходила во двор, такой маленький, чистый, зеленый, с огромной круглой клумбой, садилась на деревянную лавку возле сарая и болтала со своей Душой.
– Скажи, а на небе холодно?
– Как кому. Кому-то холодно, кому-то жарко.
– А тебе как?
– Мне – нормально.
– А там лучше, чем здесь?
– Лучше!
– А зачем ты тогда сюда прилетаешь?
Душа хмыкнула:
– На тебя посмотреть!
– Нет, ну правда!
– Да уж правдивее не бывает. Оставь тут тебя без присмотра, так непонятно, что из тебя вырастет.
– Думаешь, я стану плохая?
– Может, и не плохая, но уж точно не такая, как надо.
– А как надо?
– Надо так, чтобы ты смогла научиться любить.
– Любить? А разве я не умею?
– Пока нет.
– Странно… а мне кажется, что я люблю … маму, папу, деда, тебя…
Душа улыбнулась:
– Конечно любишь! Но любовь – это нечто большее, чем простое чувство. Надеюсь, что ты это сможешь когда-нибудь понять…
– А когда я смогу это понять?
– Этого я пока не знаю.
6.
Лето было в самом разгаре, и мама сказала, что мне скоро семь лет и осенью я пойду в школу. Это сообщение оставило меня равнодушной. Я уже догадывалась, что школа – это нечто вроде детского сада, а возможно, еще и хуже. Однако уже в этом возрасте я хорошо понимала, что такое неизбежность, и принимала неизбежные события без особого душевного протеста. К тому же во мне прижилось такое порой полезное качество, как умение жить сегодняшним днем. Насчет полезности этого качества со мной явно захотят поспорить мечтатели и прожектеры, но я даже и не собираюсь вступать в дискуссии по этому поводу – умение мечтать и строить планы не менее полезное качество, и с этим спорить глупо.
Я не жила в ожидании дня рождения, мечтая о каких-то чудесных подарках, как большинство детей моего возраста, и даже почему-то мне не хотелось, чтобы этот день наступил. Моя Душа в эти дни появлялась редко, а когда появлялась, была уставшей и раздражительной, поэтому я предпочитала не донимать ее вопросами, чтобы поменьше слышать ее скрипучий недовольный голос. Появляясь, она, как обычно, располагалась справа и начинала молча раскачиваться на своих крыльях, глядя вверх или вовсе закрыв глаза. Но однажды она со мной заговорила сама:
– Ты знаешь, что тебе скоро семь лет?
– Да.
– Ты уже совсем большая.
– Ты хочешь мне рассказать про школу?
– Нет. Это не главное.
– Да? Тогда что же?
– Ты скоро станешь жить по-другому.
– Это как?
– Ну, например, ты больше не будешь видеть ангелов.
– Почему?
– Так случается всегда, Анжела.
– Я не понимаю.
Душа подошла близко-близко и обняла меня своими крыльями.
– А тебе не нужно этого понимать. Ты просто знай об этом.
– Хорошо. Только мне очень жаль.
– Я понимаю.
– Скажи, и что, я их больше никогда не увижу, до самой смерти?
– Ну, во-первых, смерти нет, а во-вторых, может, ты их и увидишь когда-нибудь, потом…
– Когда потом?
– Я не знаю когда. Может быть никогда, а может скоро…
– А от чего это зависит?
– Я не знаю.
– Понятно.
– Это хорошо, что тебе понятно, хотя на самом деле это не может быть тебе понятно.
– Да.
Душа посмотрела вверх и покачалась на крыльях.
– Это еще не все. Я испугалась:
– Что еще?
– Да, не пугайся ты так! Ничего страшного. Просто ты больше не будешь видеть меня.
Я заплакала.
– У-у-у! Ну, давай мы тут будем разводить сырость по пустякам! – и Душа своим мягким крылом вытерла мне слезы. – Это просто никуда не годится!
– Я сама не знаю, отчего я вдруг заплакала-а-а!..
– Так! Если не знаешь, то и плакать нечего.
– Я тебя тоже когда-нибудь смогу увидеть, как ангелов?
– Нет, меня ты уже не сможешь увидеть, но зато ты всегда будешь чувствовать меня.
– Как это?
– Скоро поймешь. И вообще, видеть – это совсем не главное. Главное – чувствовать. Кто чувствует – тот видит. Чем сильнее чувствуешь – тем лучше видишь.
– А небо я буду видеть?
– Небо? Ну конечно! Поднимешь голову и увидишь небо. Хотя, я тебе точно скажу, большинству людей абсолютно все равно – есть у них над головой небо или нет.
Я перестала всхлипывать и задумалась.
– Знаешь, – сказала я, – а если я тебя буду, как ты говоришь, чувствовать, то как же мы с тобой будем разговаривать?
– А зачем нам с тобой разговаривать? В словах толку мало. Болтовня – удел глупых! Ты будешь все понимать и слышать без слов.
Я кивнула головой в знак согласия.
– А можно мне у тебя кое-что узнать? – спросила я.
– Что именно?
– Скажи, а правда я раньше была навозным жуком? Душа лукаво подняла бровь:
– И навозным жуком тоже. А вообще, скоро ты сама сможешь ответить на этот вопрос более точно.
На следующий день мне исполнилось семь лет. Это был, пожалуй, самый печальный день рождения в моей жизни, хотя внешне все было весело и празднично. Мама испекла «наполеон» и украсила его семью свечами, папа играл на аккордеоне, братишка подарил мне свой рисунок. Он нарисовал голубой акварельной краской ангела. Я перестала видеть ангелов, но я стала чувствовать Душу внутри себя.
И в этот день я сделала открытие. Я ясно увидела, кем я была раньше. Я была маленькой, щуплой, больной, некрасивой женщиной. Ее бледное лицо с широко открытым ртом повергло меня в ужас. Ее звали Эдит. Меня звали Эдит Пиаф.
7
Игорь Олегович Черный работал главврачом небольшой психиатрической больницы. Каждое утро он принимал контрастный душ, подолгу тер щеки электробритвой и причесывал перед зеркалом свои уже давно не густые, но по-прежнему непослушные волосы – то на правую, то на левую сторону. А затем, отчаявшись, зачесывал их назад и густо смазывал гелем для волос, хотя и знал наверняка, что, когда гель высохнет, волосы распадутся, образуя пробор, точно посредине. Игорь Олегович не любил смотреть на себя в зеркало днем или вечером. Отражение в зеркале не соответствовало его, уважаемого в медицинских кругах специалиста, представлению о себе. Вместо серьезного, с проницательным и горящим взглядом энергичного человека на Игоря Олеговича смотрел совершенно неприятный тип, с маленькими поросячьими желтушными глазками, с нелепой стрижкой а-ля «чепуха, наше дело купеческое!», с двойным подбородком и толстыми мокрыми губами. Игорь Олегович днем, в рабочее время, избегал мыслей о своей внешности, так как его работа требовала хитрости, уравновешенности и уверенности в себе.
А поскольку он, по его мнению, обладал этими качествами, то ему для полного соответствия собственным требованиям не хватало только внешности киногероя. И, будучи хорошим психиатром, Игорь Олегович легко мог себя представить именно таким, каким он желал себя видеть, – неотразимым красавцем. И удивительное дело, это внутреннее ощущение собственной неотразимости каким-то магическим образом действовало на женщин, и в него постоянно кто-нибудь влюблялся роковой, непреходящей любовью.
Но, несмотря на неоспоримый успех у женщин, Игорь Олегович в свои сорок с лишним лет, оставался холостяком. Он не был бабником. Он был однолюбом. А предметом его бесконечной любви была одноклассница – раньше худенькая нежная девочка Женечка с большими смеющимися еврейскими глазами, а ныне – дородная, медлительная, с походкой жирной утки педагог музыкальной школы по классу аккордеона Евгения Соломоновна Лисицкая.
Муж Евгении Соломоновны – Матвей Федосович Лисицкий (Мотря – для родных и близких) – прекрасно знал об отношениях своей супруги с другом детства Игорем. По молодости он даже учинял Женечке безобразные скандалы на почве ревности, но с годами смирился, и стал называть Игоря Олеговича другом семьи.
А сегодня Игорь Олегович с особенной тщательностью занимался утренним туалетом, так как сегодня они с Евгенией Соломоновной, его Женечкой, договорились попить кофе в какой-нибудь кофейне и провести часик-другой вместе.
Такие душевные праздники случались сейчас довольно редко, гораздо реже, чем раньше. Видимо, уже сказывались многолетняя привычка и возраст. Но каждая такая романтическая встреча все еще оставалась праздником для Игоря Олеговича, да и для Евгении Соломоновны тоже.
Позавтракав пшеничной кашей с маслом, Игорь Олегович выпил крепкого вновь заваренного чая без сахара, но с овсяным печеньем, и вышел из дому навстречу трудовому дню, обещающему быть непродолжительным и неутомительным.
На улице бушевала весна.
Весенний ветерок ласково целовал прохожих, вызывая на их лицах невольную улыбку, трепал волосы на непокрытых шапками головах, заглядывал под юбки молоденьких длинноногих девушек, которые с первыми проблесками теплого весеннего солнца поспешили одеть «мини» и тонкие капроновые колготки, делающие и без того соблазнительные ножки еще соблазнительнее. Воздух был наполнен ароматом молодой, только что пробившейся из-под талого снега травы и звуками природы, пробудившейся после долгого сна. Казалось, что все вокруг говорит, нет, даже не говорит, а кричит:
– Эй, что вы ходите, как сонные мухи? Пришло время любви и счастья! Пришло время счастья и любви!
Игорь Олегович вдохнул весенний воздух полной грудью, расправил плечи, поднял голову и посмотрел на небо прищуренными глазами, чтобы увидеть маленькие снующие белые искорки, там, в голубом шелке небес, «сущности», так он называл их в мыслях, потом улыбнулся и бодро зашагал в направлении своей работы.
Больница располагалась недалеко от центра города, в одном из многочисленных переулков, густо засаженных плодовыми деревьями, и в пору цветения садов здание больницы, построенное каким-то явно талантливым архитектором XIX века, напоминало сказочный замок, полный загадок и привидений.
«Скоро вишня зацветет», – подумал Игорь Олегович, подходя к проходной больницы.
Охранник, как всегда, ссутулившись, сидел на деревянном табурете и немигающим взглядом глядел сквозь грязное окно проходной на улицу.
При виде начальства его плоское, как сковорода, лицо приобрело удивленное выражение. Охранник не встал, а как-то неуклюже приподнялся на стуле, и от этого весь его облик стал напоминать престарелого орангутанга, запуганного до полусмерти дрессировщиком: «Здрас-сь-те».
– Здравствуйте, здравствуйте, – как можно приветливее постарался ответить Игорь Олегович и, непонятно почему, в этот момент почувствовал какое-то смутное волнение. И хотя он пришел на работу как обычно, на десять минут раньше, сначала ускорил шаги, а потом побежал в направлении главного корпуса, где располагался его кабинет.
Внешне все было как всегда: тихо, спокойно. В ординаторской пахло свежим кофе, и Игорь Олегович, не переступая порога, громко спросил:
– Эй, есть кто живой?
– Есть, есть! Ой, здравствуйте! – раздался звонкий голос Татьяны Сергеевны, молодого специалиста, которая прибыла в больницу на работу по распределению и, прибыв, первым делом без памяти влюбилась в главврача.
– Ну, как у нас тут дела? Все в порядке?
– Да. Все как обычно.
– Ну и славненько! – Игорь Олегович с облегчением вздохнул.
– Что, летучка через пятнадцать минут? Как обычно?
– Да. Как обычно.
Игорь Олегович прошел по чисто вымытому коридору до дверей своего кабинета, на которых красовалась табличка: «Главврач». Войдя в кабинет, он, не торопясь, снял плащ, повесил его на вешалку и надел белый больничный халат. На рабочем столе зазвонил телефон внутренней связи.
Игорь Олегович бросил взгляд на часы, что висели на стене над дверью, как раз напротив рабочего стола, – круглые часы в алюминиевом корпусе, со смешными, маленькими, пузатенькими ангелочками на стрелках: «Без пяти девять. Кому это уже не терпится поработать?»
Подойдя к столу, Игорь Олегович сначала удобно уселся на стул, а потом, взмахнув рукой как дирижер, снял трубку:
– Слушаю!
В трубке что-то заскреблось, и чуть хриплый, вкрадчивый голос произнес:
– Смерти нет, смерти нет, смерти нет…
Игорь Олегович, ожидая услышать голос кого-нибудь из сотрудников, оторопел и растерянно переспросил:
– Что вы сказали?
– Смерти нет, смерти нет, смерти нет… – и голос как будто не то поперхнулся, не то закашлялся, и в трубке послышался звон далеких колокольчиков.
Игорь Олегович, придя в себя, гневно повысил голос:
– Что такое? Да кто это на самом деле? Что ж это за хулиганство такое! Откуда вы звоните?
Но связь прервалась, и Игорь Олегович услышал длинный гудок, как будто и не было никакого разговора, а просто он только что снял трубку телефона.
Игорь Олегович набрал номер ординаторской:
– Татьяна?
– Да, Игорь Олегович, я.
– Нужно срочно проверить все врачебные кабинеты. Кто-то из больных мне сейчас звонил по внутреннему. Как мы работаем? Срочно выясните и доложите!
– Я поняла. Хорошо.
Черный раздраженно бросил трубку: «Бардак!» Душевное равновесие было потеряно, и Игорь Олегович с горечью подумал о том, что абсолютно невозможно предугадать течение жизненных событий. Как светло и радостно начинался этот день, а не прошло и трех часов с момента пробуждения, как от счастливой эйфории весеннего утра не осталось и следа.