Я играла и представляла темно-серое небо, в котором сверкали молнии, и гремел гром, и кружился Ангел с черными крыльями. Буря в моей душе становилась все сильнее и сильнее, а потом внезапно утихла, и мелодия стала спокойнее и печальнее, небо в моем воображении просветлело, гроза закончилась, и я увидела серебряный шар, который переливался всеми цветами радуги. И, глядя на этот шар, я почувствовала, как все внутри меня наполняется ярким светом, вызывая безграничную радость. Я лихорадочно перебирала клавиши инструмента, и мне казалось, что мелодия получалась неземной красоты, она была светлой и серебряной, как этот шар, который я видела в своем воображении, она летела прямо к небесам и возвращалась обратно на землю, заставляя мое сердце падать в бездонную пропасть и замирать от восторга. И мне хотелось, чтобы это чудо никогда не заканчивалось.
Я не заметила, как в комнату вошел папа, и вздрогнула от неожиданности, когда его увидела.
– Что это ты играешь? – отец удивленно поднял бровь.
– Да так… Это я сама придумала.
– Да? – он немного помолчал, как бы размышляя над каким-то вопросом, а потом сказал:
– Это хорошо, что ты пытаешься что-то сочинять. Но, поверь, это не так просто. Пока у тебя получается очень плохо. От такой музыки можно получить разрыв сердца. Я бы тебе посоветовал пока поучиться играть чужую музыку. По крайней мере, я смогу быть уверен, что соседи тебя не убьют…
Папа вышел из комнаты, а я стянула мехи аккордеона и положила его обратно в футляр. К следующему музыкальному занятию я опять не подготовилась…
Не найдя в себе смелости переступить порог музыкальной школы, я побродила немного вокруг здания, размахивая картонной папкой для нот, но потом, сообразив, что Евгения Соломоновна может меня заметить в окно и это наверняка ее еще больше огорчит, я повернула в сторону дома.
На улице было солнечно, но немного ветрено, а если остановиться и постоять недолго где нет тени, то можно было почувствовать жаркое тепло весенних лучей. И несмотря на то что я страдала от стыда из-за собственного поведения, эти солнечные лучи не давали мне отчаиваться по-настоящему.
Дорога от музыкальной школы до дома занимала обычно не более десяти минут, но в этот раз я шла медленно, останавливаясь и увлеченно рассматривая все происходящее вокруг. Желтые одуванчики на ковре молодой зеленой травы делали обычную, не совсем чистую городскую улицу яркой и праздничной. Я вдыхала терпкий весенний воздух, набирая полные легкие и задерживая дыхание, пока
в висках не начинало стучать, а легкое головокружение создавало ощущение, что я катаюсь на карусели.
– Привет!
Я подняла глаза. Возле меня остановился высокий белобрысый парень. Мне он показался очень взрослым, хотя, по всей видимости, ему было лет девятнадцать. Его глаза ярко-зеленого цвета сияли добротой и участием.
– Куда идешь?
Мне на секунду стало тревожно, но зеленые глаза, излучавшие ласковый свет, и широкая белозубая улыбка не оставили от зародившейся тревоги и следа.
Я улыбнулась в ответ:
– Домой.
– Я вижу, ты не сильно спешишь…
– Нет, совсем не спешу, – вздохнула я, вспомнив о прогулянном уроке музыки.
Парень сделал шаг в сторону газона, наклонился и сорвал три желтых одуванчика с длинными бесцветными ножками. Потом подошел ко мне и, глядя прямо в глаза, протянул цветы:
– Леди, давайте вместе совсем не спешить! Сергей. Для вас Сережа, – театрально представился он.
– Анжела, – ответила я.
– Какое красивое, просто ангельское имя. Я предлагаю поесть мороженого! Как ты на это смотришь?
– У меня нет денег, – смутилась я.
– У-у-у! Зарубите себе на носу, дорогая леди, что деньги должны тратить мужчины, – он протянул мне руку. – Пойдем, я сегодня буду твоим кавалером.
После недолгих колебаний, я подала своему новому другу руку – мне было приятно, что на меня обратил внимание такой взрослый и красивый парень. Его ладонь была немного шершавой и теплой. Это новое ощущение заставило мое сердце забиться сильнее.
Мы медленно шли, держась за руки, и молчали. Мне совсем не трудно было молчать, а, скорее, даже наоборот, мне было приятно молчать, потому что слова могли спугнуть это чувство необычного томления, которое в эти минуты я испытала впервые.
На углу улицы, возле булочной «Колосок», стоял холодильник с мороженым. За прилавком стояла дородная продавщица с застывшей улыбкой на лице и таким же взглядом. Глядя на выражение ее лица, никак нельзя было предположить, что эта улыбка возникла в результате какой-нибудь положительной эмоции. Хотя, возможно, это было и не так, но в тот момент, когда мы остановились возле прилавка, казалось, что эта обыкновенная, ничем не примечательная женщина разглядела вдали не больше не меньше как скорую гибель всего человечества.
– Сливочное, – сказал Сережа, выкладывая на прилавок мелочь.
Продавщица вздрогнула, улыбка медленно сползла
с ее лица, и она, брезгливо сосчитав мелочь, открыла крышку холодильника и достала вафельный стаканчик с мороженым.
– Держи, – сказал он мне, протягивая мороженное, – давай сюда твою папку. Что там у тебя?
– Ноты.
– Ноты, так ноты. Давай сюда свои ноты. И держи вот это сладкое испытание для зубов.
– А тебе?
– Что мне?
– Ну это, испытание?
– Ах, это? Так я не люблю мороженое, – и Сережа подмигнул мне.
Я взяла мороженое и откусила кусочек.
– Так, леди, что будем делать?
– Тут недалеко мой дом, – махнула я в сторону своего двора.
– А что, у тебя дома никого нет?
– Есть. Мама и брат. Он болеет скарлатиной.
– А ты скарлатиной болела?
– Нет.
– Вот видишь, значит, домой тебе нельзя. Ты можешь заразиться. А хочешь, я тебе покажу дом с привидениями?
– С привидениями, честно?
– Честно, конечно честно.
– Нет, не хочу. Я боюсь.
– Кого ты боишься?
– Привидений.
– А чего их бояться? Они же просто привидения. Плюнешь в них три раза – они и исчезнут. Да и к тому же я с тобой. Привидения меня сами боятся! – и Сергей скосил свои зеленые глаза к переносице и состроил очень смешную рожицу.
Я засмеялась.
– Доедай свое мороженое, а то оно сейчас у тебя потечет. Ну что, пойдем?
– Ну, если только ненадолго.
– Ненадолго, – и Сергей взял меня за руку.
Мы развернулись и пошли в обратном направлении, а через квартал завернули во двор. Я никогда не была в этом дворе, хотя он был совсем недалеко от моего дома. Двор был небольшой, огороженный покосившимся старым деревянным забором. У одного из подъездов четырехэтажного дома на лавке безучастно сидела древняя старуха. У меня почему-то мелькнула мысль: «Вышла помирать на свежем воздухе».
В самом углу двора, вплотную к забору, стояло полуразрушенное кирпичное двухэтажное здание.
Сергей махнул головой в сторону здания.
– Вон там.
– А откуда ты знаешь, что там привидения?
– Знаю. Я сам видел.
– И что, их там много?
– Кого?
– Ну привидений?
– Много не много, а одно точно есть. Сергей крепче сжал мою руку:
– Ну что, пойдем?
– Не знаю…
– Не бойся! Я с тобой!
И он решительно сделал шаг в сторону черного дверного проема разваленного дома.
Внутри дома была настоящая свалка. И запах был отвратительный. Меня затошнило.
– Пойдем отсюда, – попросила я.
Но Сергей крепко держал меня за руку.
– Там наверху чище, – сказал он и потянул меня к полуразрушенной лестнице.
Я испугалась и попробовала вырвать руку. Но сильная рука взрослого парня крепко, как капканом, сжала мое запястье. Он дернул меня так сильно, что я упала и больно стукнулась коленом.
– Ты что? Дурак! – крикнула я, но увидев его лицо и его глаза, обомлела.
На меня глядел злой кошачий прищур зеленых глаз на бледном перекошенном лице с дрожащими губами полуоткрытого рта.
Меня охватила паника. Я хотела закричать, но страх сдавил мне горло и крика не получилось
– Цыц! Попробуй только пикнуть! Убью! – и твердая рука зажала мне рот.
А когда я почувствовала подол платья на голове и шершавые, словно кора дерева, пальцы у себя в трусах, я отчаянно не то закричала, не то подумала: «Нхо-а-э! Нхо-а-э!!»
12
Семен в этот вечер не торопился домой. Усталость, накопившаяся за многие годы ненормированной работы, почему-то именно сегодня дала о себе знать вдруг навалившейся, словно гора на плечи, депрессией. Но будучи человеком от природы оптимистичным и доброжелательным, Семен решил прогуляться, чтобы весенний ветерок развеял непрошенную тоску и помог снова увидеть в его, Семена, жизни нечто пусть не прекрасное, но приятное.
Он шел по улице, переводя взгляд с молодой свежей травы на газонах на зеленые, напоминающие звериные лапки листья каштанов, стараясь избавиться от навязчивых безрадостных мыслей.
Собственно, а чему радоваться? Тому, что жизнь напоминает бег по заколдованному кругу – весна, лето, осень, зима, весна…
Сколько их, таких кругов, было? Сорок? Сорок …
Уже сорок.... А ничего значительного, по-настоящему
ценного, ни-че-го!
Дети… дети? Ну и что? Какая в этом особенная заслуга? Дети есть у всех, или почти у всех. Разве только в этом миссия человеческая: воспроизвести себе подобных? Да какая миссия, Семен?! Какая у тебя может быть миссия? У обыкновенного маленького серого еврея? Семен! Семен, Семен…
А чего ж тебе надо? Чего тебе неймется? Посмотри вокруг – все живут так! Вон твой начальник Гольдман, не скажешь, что придурок, похоже, всем доволен. Огорчение у него вызывает только мысль, что какой-нибудь прощелыга может подвинуть его с тепленького насиженного места. А это очень может быть. Еврей у руководства – это, мягко говоря, подозрительно! Хе-хе… если ты еврей, то сиди и не высовывайся, а то засунут глубже, чем сидишь! Так что в этом смысле мне повезло больше, чем Гольдману… я сижу глубже некуда… ой, Семен! Ну что ты, в самом деле? Что тебя, в конце концов, не устраивает? То, что в твоей жизни все очевидно и предсказуемо? Так может, это счастье? Завтра будет то же, что и сегодня, а послезавтра, то же, что и завтра… если, конечно, мир не перевернется… Держи хвост пистолетом, а нос по ветру!
Семен часто мысленно разговаривал сам с собой, иногда он не замечал, как начинал произносить свои мысли вслух, и если кто-нибудь оказывался рядом и становился свидетелем его размышлений, Семен смущался и отшучивался: «Люблю поговорить с умным человеком!»
Он настойчиво пытался убедить себя в том, что жизнь не так уж плоха и бессмысленна, и практически уже добился успеха и стал в это верить, как вдруг налетевший непонятно откуда ветер пригнал огромную тяжелую тучу, из которой, словно стрельба без предупреждения, начался ливень. Семен, у которого, конечно же, не было с собой зонтика, поспешил укрыться от дождя под аркой ближайшего дома. За считанные минуты в небольшой арке оказалось приличное количество народа, и, для того чтобы поместится на сухом пространстве, всем пришлось достаточно плотно прижаться друг к другу. В центре возбужденной подмокшей толпы оказалась влюбленная парочка, которая, не обращая ни на кого внимания, стала откровенно целоваться. Семен почему-то почувствовал себя неловко и отвел глаза в сторону. Боковым зрением он увидел то, что заставило его сердце замереть и оборваться. Рядом с ним стояла его тетка Надя, которая умерла пару лет назад в психиатрической больнице.
«Не может быть!» – подумал Семен, и тихонько, сам не зная почему, спросил:
– Надя?
Женщина повернула к нему голову и улыбнулась:
– Вы ошиблись…
Семен это уже понял. Эта женщина совсем не была похожа на Надю. И отчего это вдруг ему померещилось? Но сердце еще по инерции бешено колотилось, и Семен, отчего-то разозлившись, вышел под ливень. Он промок за считанные секунды, и, может быть, это окончательно развеяло его унылые мысли. И он рассмеялся: «Нет, я не жалею ни о чем! Я жив! А жизнь прекрасна! И удивительна!»
Дома вкусно пахло жареной картошкой и котлетами. Семен снял мокрую одежду, принял горячий душ, переоделся и поужинал вместе со всей семьей. Нет, правда, вот оно – счастье! Дом, семья и вкусный ужин. А завтра – суббота. Значит, нет повода для грусти…
Дочь, Анжела, запершись в спальне, терзала аккордеон, издавая немыслимые звуки; сын, Ромка, с компрессом на горле, сидел за каким-то учебником; жена, Анна, гладила пересохшие простыни, разбрызгивая на них воду, которая сердито шипела под горячим утюгом, – в общем, обыкновенная жизнь. Так разве есть другое счастье?
И Семен светло вздохнул.
Вечер прошел как обычно: в половине десятого пришлось сделать строгий вид и заставить детей улечься в кровати, потом, развесив на стульях у кроватей старые покрывала, чтоб дети не подсматривали телевизор, Семен с женою посмотрели какой-то нудный фильм про тракториста и улеглись спать. Семен обнял жену, поцеловал ее в лоб и закрыл глаза.
– Сень, слышишь? – Анна чмокнула мужа в плечо.
– А? – вскинулся Семен.
– Да тише ты! Чего так громко?
– Задремал уже. Ну?
– Анжелка сегодня такая странная домой пришла. Я прямо испугалась. Коленки разбиты. Говорит, упала. Спрашиваю, как музыка. Говорит, нормально. Схватила аккордеон и, ты ж слышал, весь вечер дрынчала… А Женя звонила, говорит, на уроке ее не было… я не стала ни о чем с ней говорить, думаю, с тобой посоветуюсь…
– С кем не стала говорить, с Женей?
– Да нет же, с Анжелой.
– А Жене что ты сказала?
– Что? Ну, сказала, что разберемся.
– А в чем тут разбираться? Вранье нужно пресекать сразу!
– Это понятно! Но почему она вдруг начала врать? Значит, что-то случилось.
– Знаешь, один раз отлупить за вранье, и перестанет что-то случаться.
– Ну, это не метод!
– А какой метод? Сделать вид, что ничего не случилось?
– Нет, конечно! Может, с ней нужно как-то поговорить…
– Так чего ты не поговорила?
– Я думала, может, у тебя лучше получится…
– Почему у меня это должно получиться лучше? Ты же мать…
– А ты – отец!
– Я отец, это понятно. Но это не значит, что я лучше тебя разбираюсь в воспитании детей.
– Я и не говорю, что лучше… но ведь нужно что-то делать… Анжелка и так странная, а если, как ты говоришь, без разбора пресекать, то знаешь… так можно и ребенка потерять… не дай бог, вон как у Гельфандов…
– У каких Гельфандов?
– Ну, помнишь Тому Гельфанд, с моей старой работы?
– Смутно… а что с ней?
– С ней – ничего… хотя, как ничего? У нее сынишка повесился… тринадцать лет ребенку было… В шкафу, на папином галстуке.
– А причина? Что у них такое произошло, они что, издевались над ним?
– Ты что?! Интеллигентная семья. Что Тома, что Борис ее. Илюша, сын их, был такой тихий, спокойный…
В школе у учительницы пропал кошелек… а у них в классе Илюша был один еврей… все остальные – гои… и сказали… что он украл… Вот Илюша вернулся со школы и повесился… а кошелек, оказалось, эта учительница дома забыла…
– Господи боже мой! Ужас какой!
– Вот и я о том. У детей в этом возрасте психика, знаешь, какая подвижная… Тут надо десять раз подумать, прежде чем, как ты говоришь, «пресечь».
– Ты права… Но поговорить с Анжелкой все равно надо… Она ж не просто так урок прогуляла… Причина-то какая-то была…
– Конечно была… Только захочет ли она о ней рассказывать – вот вопрос…
– А ты аккуратненько начни, издалека… Ты ж у меня умница, – и Семен погладил жену по щеке.
– Ладно, попробую… спи… Я что-нибудь сама придумаю…
– Хорошо… завтра расскажешь.
– Мгм. Спокойной ночи.
– Спокойной ночи… – Семен закрыл глаза и почти тотчас же провалился в темную бездну сна.
Семену очень редко снились сны. Обычно он просыпался с таким чувством, что только минуту назад закрыл глаза, и шесть-семь часов ночного сна не оставляли в его сознании не малейшего следа. Ему даже порою было обидно, что столько времени утекает, как песок сквозь пальцы, а он этого даже не чувствует. Может быть, он над этим и не задумывался бы, если б не его приятель юности Димка