То там, то сям в разных местах начали бить огненные фонтаны, разлетавшиеся мелкими брызгами.
Только успевало озеро успокоиться в одном месте, и ставшая снова неподвижной его поверхность подергивалась серой пепельной пеленой, как в другом поднималась такая же буря.
Теперь становилось так нестерпимо жарко, что девочке время от времени приходилось закрывать свое лицо руками.
Петя носился с камерой из одного места в другое и делал съемки. Окалани не отставал от него ни на шаг.
— Не подходи так близко к лаве! — останавливал увлекшегося оператора канак. — Здесь в прошлом году сгорел англичанин.
— Как сгорел? Стоя на берегу? — спросил Петр.
— Нет, в кратере, — отвечал Окалани. — Ему непременно хотелось зачерпнуть себе на память из самого кратера лаву. Для этого он привязал к длинной пальмовой палке разливательную ложку. Его предупреждали, что это бессмысленно, так как в лаве от ложки ничего не останется. Однако, этот турист, как истинный англичанин, был очень упрям. И что же! На глазах у всех он сорвался, упал в кратер и сгорел в один миг. Его тело сразу было охвачено беловатым пламенем и окуталось густым облаком дыма, а когда дым рассеялся, нельзя было найти и следа, куда он свалился. Очевидцы говорят, что лишь в воздухе носился запах жареного мяса, — и только.
— Куда же девался Дик? — тревожно спросил Петр под впечатлением этого рассказа.
Дика не было.
Юноша бросился к Нэлли и доктору.
— Где Дик? — спросил он, подбегая.
— Ушел в гостиницу занимать для нас комнаты, — ответил Томсен.
В воздухе было необыкновенно тихо, не чувствовалось ни малейшего ветерка, а в нескольких шагах от очарованных путешественников клокотала разъяренная стихия.
В это время к ним подошел управляющий гостиницей, пожилой обамериканившийся канак.
— Как это вы не боитесь постоянно здесь жить? — спросила Нэлли.
— Сначала было страшно, а потом привык, — отвечал он. — Лава уже давно здесь не выходит за края кратера; поднимется, как сейчас, и опадет. Обратите внимание, как она заметно прибывает.
Девочка вскрикнула. Только теперь заметила она, что раскаленная лава пододвинулась к ней на значительное расстояние. Невольно Нэлли сделала несколько шагов назад.
— Пойдемте отсюда, доктор Томсен, — сказала она.
— Успокойтесь, юноша, — заметил девочке управляющий, принимавший Нэлли за мальчика. — Когда лава поднимется, то опасаться нечего и можно спокойно спать у себя дома. А вот если она начнет сильно опадать, или совершенно исчезнет, то наверняка быть беде.
— Почему это? — спросила Нэлли.
— А потому, — пояснил доктор, — что раз лава начинает исчезать в кратере Килауеа, то это доказывает, что она нашла себе выход где-нибудь в другом месте горы Мауна Лоа и, вылившись оттуда, наделает немало беды.
— Ну, а здесь же почему будет опасно? — спросила Нэлли.
— А потому, — отвечай Томсен, — что опустевший кратер неизбежно должен загромоздиться обвалившимися его стенками и кусками застывшей лавы. Они закупорят выход для скопляющихся в недрах горы газов, вследствие чего произойдут сильные взрывы, сопровождаемые землетрясением и извержением.
Из гостиницы донесся звон гонга.
— У нас сейчас будет обед, — сказал управляющий. — Я вам советую теперь покушать и вечером вернуться сюда. Здесь тогда очень красиво.
Было совершенно темно, когда вся компания снова направилась к кратеру, или, как его называют канаки Хэлимаума, «жилищу вечного огня».
Уже издали они заметили огромный огненный столб. Он поднимался над кратером и терялся в облаках.
— Что это, извержение? — беря доктора за руку, спросила Нэлли.
— О, нет, — отвечал он, — вулканы никогда не извергают огня.
— А это разве не огонь? — указывая на огненный столб, спросила девочка.
— Нет, это не огонь, а «только отражение в облаках разбушевавшейся в кратере раскаленной лавы.
Когда Нэлли подошла к тому месту, с которого она наблюдала днем огненное озеро, она оцепенела от открывшегося перед ней зрелища.
Среди ночной темноты расплавленная лава производила необычайное впечатление. Вся местность была ярко залита светом, как от раскаленной гигантской печи. Там, где озеро успокаивалось, сгущался мрак и по поверхности лавы метались огненные змеи, расходились пылающие круги и сверкали самыми причудливыми узорами разноцветные огни.
Вдруг все успокаивалось и окутывалось темнотой. Тогда среди черной ночи весь кратер как бы расцвечивался волшебной иллюминацией, среди которой вдруг зажигался такой причудливый фейерверк, какого не создать самым искусным пиротехникам.
С каждой минутой обстановка менялась. Одни эффекты сменялись другими. Одна картина затмевала другую своим величием и красотой.
Теперь Нэлли поняла, почему этому вулкану поклонялось местное население, веруя, что в его кратере живет богиня огня — страшная Пеле.
— Я в бога не верю, а Килауеа наводит на меня ужас, — сказала Нэлли.
Петр снимал огненное озеро.
— Я думаю, у тебя из этого ничего не получится, — скептически заметил ему Окалани.
— Как-раз наоборот, ночные снимки будут красивее дневных, освещение здесь уж очень хорошее, — ответил он.
— Ну, что ты скажешь об этом вулкане? — спросил Петр, подходя к Нэлли.
— Очень красиво, так красиво, как я себе это не представляла, — ответила она, — а в то же время я вся дрожу от страха. И страшно, и хочется все смотреть и смотреть, как играет огнями и бушует в кратере лава. Я и не воображала, что это так прекрасно.
— В природе все прекрасно, — заметил доктор.
— А все-таки здесь страшно оставаться. Пойдемте отсюда, — сказала девочка.
Ночью Нэлли проснулась от сильного толчка. Она широко раскрыла глаза и, охваченная ужасом, привстала на постели, упираясь руками о матрац.
Девочка почувствовала, как ее кровать сильно покачнулась вперед и затем наклонилась на правый бок. Откуда-то снизу доносился гул, похожий на отдаленные раскаты грома. Номер гостиницы был ярко озарен светом, врывавшимся через отворенное окно, как бы от зарева грандиозного пожара,
«Как же это ни Петя, ни Дик ничего не почувствовали и не проснулись?»— мелькнуло в голове Нэлли. Она соскочила с кровати и хотела бежать к ширме, за которой оба спали.
Вдруг раздался сильный стук в дверь. Она кинулась к ней и отодвинула задвижку.
Дверь с шумом растворилась, и перед Нэлли стоял озаренный заревом доктор Томсен. Лицо его было бледно, глаза лихорадочно блестели.
— Бежим скорее, лава выступила из кратера, задыхаясь и схватывая руку девочки, проговорил он.
— А Петя, а Дик? Они спят, как убитые, и ничего не слышали, — вскричала Нэлли и, вырвав свою руку у доктора, бросилась за ширму.
В тот же миг новым толчком ее отбросило в другой конец комнаты. Раздался оглушительный треск, и обезумевшая от ужаса девочка увидела, как на пол грохнулась часть потолка, а вместо стены, где было окно, виднелся страшный кратер вулкана, из которого вырывались густые клубы багрового дыма и необъятным раскаленным потоком текла огненная лава.
Доктора уже не было.
Нэлли бросилась к кровати, на которой спал Петя. Она была почти скрыта род свалившимися обломками потолка. Под тяжелой деревянной балкой, упавшей одним концом на кровать, лежал юноша. Дик куда-то исчез.
— Петя, Петя! — вскричала девочка и бросилась к нему.
Вдруг Петя открыл глаза и взглянул на Нэлли. Это был какой-то страшный взгляд, взгляд, от которого она вся похолодела, и ей сделалось так страшно, что она забыла о грозящей опасности и о грохоте, доносившемся со стороны вулкана. Теперь она видела только устремленные на нее два неподвижных глаза Пети. Она чувствовала, что задыхается. Все перед ней заколыхалось, заходило, и она понеслась в какую-то черную пропасть,
— Что с тобой, Нэлли? Перестань кричать! Что такое случилось? — услышала девочка.
Она с трудом открыла глаза и, осматриваясь, пробормотала:
— Так все это мне снилось!..
Теперь, когда она видела стоящего перед ней Петра, а из-за ширмы выглядывала голова Дика» она совершенно успокоилась.
— Как ты нас напугала, Нэлли! — сказал юноша.
Через открытое окно виднелось бледно-голубое небо, порозовевшее уже от приближающегося восхода солнца.
XVIII. Неожиданный бокс
Становилось нестерпимо жарко, когда, пробираясь по узкой меже между рисовыми полями» путешественники наконец въехали на плантацию сахарного тростника.
Здесь сильный зной сменила приятная прохлада.
По обе стороны небольшой проселочной дороги теперь поднимались густые заросли тростника» в которых копошились полунагие люди. Одни срезали ножами почти у самого корня длинные стебля растения. Другие тут же резали их на палки длиной в один метр и связывали в пучки.
Эти пучки взваливали на спину детям, которые тащили их к складам. Один за другим, точно муравьи, тянулась длинная вереница ребятишек, согнувшихся под тяжестью ноши и семенящих своими тощими ножками.
Свалив эти пучки на заводе, находящемся в трех километрах от плантации, они возвращались обратно, снова нагружались тростником, работая, р получасовым перерывом на обед, девять часов в день.
Эти дети представляли собой живые конвейеры, которые обходились капиталисту дешевле, чем какая бы то ни было механическая передача.
— Разве не возмутительна подобная эксплуатация детского труда! — воскликнул Дик. — Чья это плантация? — спросил он у рабочего канака.
— Мистера Маккалэна, очень богатого американского плантатора, — ответил тот.
Петр и Нэлли спрыгнули на землю с лошадей и вошли в заросли тростника.
Девочке показалось, что она очутилась в непроходимом дремучем лесу.
— Не забирайтесь очень далеко, — крикнул вдогонку им Дик, — в тростнике легко заблудиться!
Длинные стебли сахарного тростника достигали пяти метров. Они росли группами по четыре и по пяти вместе, образуя букеты, укутанные возле корня кустами густых узких листьев. По-своему наружному виду сахарный тростник мало отличается от обыкновенного тростинка, из которого делают тросточки, только верхушка его суставчатых стеблей оканчивалась пушистым султаном. Петр и Нелли остановились возле батрака-китайца, который привычным движением своего ножа сваливал один, за другим огромные стебли. Он отрезал кусок тростника и, улыбаясь, подал его Нэлли. Девочка содрала волокнистую поверхность тростниковой палки, под которой обнажилась белая сердцевина.
— Ну, совсем, как сахар, — откусив кусок, сказала Нэлли. — Попробуй, Петюк, это очень сладко, — прибавила она, передавая юноше палку.
— Во время работы на плантациях батраки питаются исключительно тростником, — заметил подошедший Окалани.
Места, на которых тростник был вырезан, представляли собой четырехугольные площадки, покрытые острыми колышками, и походили на перевёрнутые бороны.
— Я думаю, что, когда срежут весь тростник, вскопать такое поле будет нелегко даже при помощи трактора, — заметила Нэлли.
— Сахарные плантации не приходится вспахивать ежегодно, — отвечал Окалани. — Хорошая посадка при правильном орошении будет давать три урожая в год в течение тридцати лет. Через три месяца вырезанный тростник даст новые стебли такой же величины, какие вы видите теперь,
— Какое же должно быть выгодное дело разведение сахарного тростника, — заметил Петя, выходя из зарослей на вырезанную площадку, на которой стояли доктор и Дик,
— Не менее выгодное, чем разведение ананасов, — ответил доктор.
— Гавайские ананасы славятся на весь мир. По своей величине, вкусу и аромату они не имеют соперников, — заметил Окалани.
С плантаций путешественники заехали на сахарный завод.
Привязав лошадей у коновязи, они направились к открытым настежь, воротам.
— Ну, я вижу, здесь не такие порядки, как в Америке, — заметил Петр. — Там, пока тебя впустят на фабрику, сколько формальностей приходится выполнить.
Привратник-китаец, окинув взглядом прибывших и по почтенной фигуре доктора Томсена решив, что это, по всей вероятности, деловые люди, не спросил даже посетителей, по какому делу они зашли на завод.
Как и та плантации, по двору бесконечной цепью словно муравьи двигались дети шоколадного цвета. Они тащили к печам охапки топлива, состоявшего из выжатых стеблей тростника.
Этими же жмыхами выкармливают на Гавайских островах и скотину. В одном из корпусов, в который вошли путешественники, стояли огромные прессы, из-под которых по желобам стекал в чаны сахарный сок, поступавший затем для выварки в котлы.
Вываривался он до тех пор, пока не превращался в желтоватый песок, который и отправлялся в Америку для дальнейшей обработки.
Надсмотрщик этого отделений любезно встретил посетителей, но посоветовал им сначала пройти в контору и попросить разрешения хозяина на осмотр завода.
Проходившие мимо ребятишки с охапками жмыхов с любопытством осматривали незнакомцев. Некоторые из них даже замедлили свой шаг.
— Эй вы, ленивая падаль! — крикнул надзиратель, выхватив из-за пояса свой бич, щелкнул им в воздухе и вдруг взмахнул им, как бы рисуясь своим жестом перед приезжими. Плеть свистнула и опустилась на плечи по крайней мере пятерых детей. Вереница ребятишек побежала.
— А ну их к чёрту! Пойдем отсюда, — сказал доктор, обращаясь к Дику.
— Мне необходимо здесь кое-кого видеть, — отвечал тот. — Волей-неволей придется пойти в контору.
— Ну что, видели, как обращаются на Гавайских островах с канаками рабочими, даже детьми, наши благодетели американцы? — заметил Окалани, когда путешественники вышли из корпуса на двор и направились к конторе.
— Вам что здесь нужно? — раздался грубый голос.
Нэлли вздрогнула и, обернувшись, увидела толстого, небольшого роста человека с выжженным солнцем обрюзгшим лицом. Он стоял в дверях, над которыми она прочла надпись «Контора».
Дик направился к незнакомцу.
— Доброе утро, сэр! Мы — туристы, и по пути заехали осмотреть этот завод, — сказал он.
— Никаких туристов мне не нужно! Я прошу вас сейчас же убираться отсюда! — ответил толстяк.
Не желая вступать в дальнейшие переговоры с таким негостеприимным человеком, Дик повернулся и, подойдя к своим спутникам, сказал:
— Пойдемте отсюда! Ну его к чёрту!
Толстяк быстрыми шагами направился к ворогам.
— Ты с чего вздумал пускать на завод посторонних? — набросился он на привратника-китайца.
— Виноват, сэр, я полагал, что эти люди пришли к вам по делу, — ответил китаец.
— А ты справлялся, зачем сюда пришли эти бродяги? — спросил толстяк.
— Виноват, сэр, я их не спрашивал об этом, — ответил привратник.
— Не спрашивал, китайская свинья! — вскричал толстяк. С этими словами он со всего размаха ударил кулаком по лицу китайца. — Сейчас же вон отсюда! Получи в конторе расчет, и чтобы я тебя больше не видел! — хриплым голосом прокричал толстяк.
Китаец оставался неподвижным.
— Иди в Контору, тебе говорят! — прохрипел толстяк и снова занес свой кулак над головой оторопевшего китайца. Тот заслонил свое лицо локтем, а толстяк вдруг кубарем покатился на землю.
Когда он поднялся на ноги, то увидел стоящую перед собой мощную фигуру Дика.
Засучив рукава своей рубашки и презрительно улыбаясь, матрос спокойным голосом обратился к толстяку:
— Не хотите ли партию бокса со мной, сэр? — сказал он.
— Кто ты такой и что тебе здесь нужно? — спросил еще не пришедший в себя от неожиданности толстяк.
— Я уже вам сказал об этом, а вы в ответ на мое вежливое к вам обращение выгнали нас отсюда, да еще побили неповинного китайца, — отвечал Дик, подступая к толстяку.
На крики толстяка уже подбежало несколько надсмотрщиков.
— Проваливай отсюда! — подступая вплотную к матросу, закричал один из них, казавшийся сильнее и выше ростом остальных.
Дик не тронулся с места, сохраняя полное спокойствие.
— Да что вы на меня так налезаете? — отталкивая в грудь верзилу, вскричал он.