Официальный отчет ВВС не блистал деталями. В частности, там не было сказано, что именно произошло со мной — только то, что мое бессознательное тело нашли на земле под автоматически раскрывшимся парашютом. Из материалов дела были запись с камеры Жерара и расшифровка черных ящиков, и их я пристально изучил.
Конец истории выглядел не так уж плохо. ИИ Икаруса приложил все усилия для минимизации ущерба и дотянул распадающееся судно до Венецианского залива, в котором благополучно затонул. Все пассажиры уцелели, или, по крайней мере, находились в пределах ремонтопригодности. Проблемы только с заправщиком: о причинах его взрыва имелось три следственные гипотезы, причем ни одна не имела под собой твердых оснований. Две предполагали террористическую атаку.
Отчет не полностью удовлетворил мое любопытство. Но, кроме него, моим единственным источником информации был Жерар. Я отправил ему просьбу перезвонить, когда закончит сегодняшнюю работу, хотя и не надеялся, что разговор с ним сильно прояснит ситуацию.
Уже почти самостоятельно, хотя андроид честно пытался меня поддерживать, я встал и вышел на балкон. Балконы теперь имеются почти в любой внешней комнате любого здания. И не просто балконы, а целые оранжереи. Вот только их значение — сугубо практическое. Это единственный экономически целесообразный способ прокормить город.
Я прошел мимо рядов аппетитной гидропоники, в которых копошился маленький робот-садовник, к полностью прозрачной внешней стене. Далеко подо мной раскинулся красивый матовый мегаполис: я находился, может, чуть выше двадцатого этажа. Нижний уровень города закрывал синеватый туман, из которого опасливо выглядывали скопления домов высотой до пятидесяти этажей. Их поверхность имела два возможных цвета: либо зеленый — там, где обитали растения, либо темно-синий — служебные блоки с солнечными панелями, и в обоих случаях она выглядела темнее, чем должна, потому что с жадностью поглощала солнечный свет. При необходимости такие здания могли отключаться от внешнего мира, переходя на замкнутый цикл жизнеобеспечения и солнечную энергию — в каком-то смысле подобно самим людям. Последние экспериментальные варианты даже обладали способностью уползать под землю, но издержки на их постройку пока не оправдывались. И во всем этом действительно имелась необходимость: даже сравнительно мягкий средиземноморский климат мог в любой момент подбросить какой-нибудь подарок под дверь.
Век назад фантасты представляли такими наши города на других планетах. Если бы только они знали... Нет, я не имею в виду, что они бы расстроились. Если бы они могли предсказать все это — может, мы и избежали бы самых страшных аспектов кризиса. Нужно было нарисовать персонажей, проходящих через этот кошмар, которым можно сопереживать. Заставить людей задуматься. Иногда удачная смерть персонажа спасает реальные жизни.
О том, каковы условия в других частях света, европейцы предпочитали просто не думать. Целые континенты — например, Австралия — стали совершенно непригодны для жизни в том виде, какой она была в начале века. Местные жители теперь полностью зависят от искусственных систем жизнеобеспечения и инженеров, ведущих гонку на выживание с природой. Ближний восток первым проиграл эту гонку, став земным филиалом Меркурия — с предсказуемыми последствиями для Европы. В других частях света теплые континентальные регионы каждое лето пожирают гигантские пожары, оставляя после себя лишь черную пустыню, а прибрежные так же часто разрушаются колоссальными ураганами. Средиземноморье, пострадавшее не так сильно, вновь, как в античности, стало центром мировой культуры; здесь хотя бы можно жить под открытым небом. Полуострова и прохладные Альпы теперь застроены по самое некуда и населены людьми со всех концов света. А Милан, после затопления Рима, принял на себя статус столицы Италии.
Когда старые города начали исчезать под волнами или смогом, лишаться продовольствия или питьевой воды, разноситься в щепки ураганами невиданной прежде силы, промерзать или прожариваться, очень многим людям пришлось искать новый дом. Почти половине населения планеты. Количество погибших невозможно уместить в голове — все войны в истории, взятые вместе десять раз, не принесли столько же разрушений, сколько одна всемирная засуха.
Мне повезло родиться в Англии, вдалеке от горячих — во всех смыслах — регионов. Но и там были свои проблемы. Гольфстрим рассасывался на глазах, каждая зима была холоднее предыдущей, и океан неумолимо наступал. Люди не успевали адаптироваться к новым условиям. Пробираясь по полузатопленному городу в один из особенно холодных дней, я не заметил границы между землей и льдом, за что в итоге поплатился ногами. Впрочем, я быстро оценил преимущества механических конечностей. К тому времени они уже не требовали внешних источников питания, получая энергию так же, как и живые ткани — из крови, а во время отдыха запасали ее в аккумуляторах, чтобы на короткое время предоставлять пользователю сверхчеловеческую силу. По точности и подвижности они также не уступали биологическим аналогам. Позже, достигнув совершеннолетия, я по собственной воле заменил близорукие глаза, с которыми меня бы не пустили управлять самолетами. А там уже и замена рук не казалась слишком радикальной идеей… Потом я уехал на материк учиться на инженера аэрокосмических систем. Причем я не помню, что чувствовал по этому поводу сам, а лишь знаю факты.
Тем временем Европе нужно было что-то делать со своими непрошенными гостями с Ближнего востока и других ныне необитаемых регионов. Сама она не справилась бы. Положение самым нестандартным способом спас Китай. К концу 30-х годов он подготовил свое секретное оружие: генетически модифицированных киборгов, каждый из которых стоил взвода обычных солдат. Впоследствии их емко и незатейливо нарекли «Непобедимыми». И первым делом они были натравлены на Россию. Война — если это вообще была война — длилась недолго и обошлась сравнительно малыми жертвами: противопоставить Непобедимым было абсолютно нечего, так что за несколько суток они захватили все стратегические центры страны. России еще повезло: за ней осталась большая часть европейской территории. Некоторые азиатские страны сразу присоединились к новой империи или стали ее сателлитами, других пришлось «уговаривать». Как эта история не закончилась ядерной войной — до сих пор загадка. Видимо, сотни подозрительных болванок, запущенных Китаем на орбиту незадолго до войны, сыграли свою роль. Остальной мир мог лишь с разинутым ртом наблюдать за происходящим, а предшествующая империя, США, только оправлялась от собственной гражданской войны.
Вскоре Китай, будто стремясь не остаться в памяти человечества абсолютным злом, перенаправил поток беженцев из Европы на территорию, принадлежавшую России — наименее пострадавшую в результате изменения климата. Привлекая лучших инженеров, используя новейшие технологии и отправляя на переплавку все, что плохо лежало, китайцы за десятилетие возвели в Сибири инфраструктуру, способную кое-как поддерживать более чем миллиард человек. Именно туда летел Икарус, который мы сопровождали.
Несмотря на это, потери беженцев были колоссальны, а Европа едва дышала под их давлением. Здраво оценив свои возможности, руководство Евросоюза — кстати, успевшего пару раз развалиться и собраться уже на новых условиях — приняло спорное решение: укрепить города на безопасных территориях и соорудить вокруг них более дешевые «города второго уровня» — пригороды для беженцев, право жить в которых получат те, кто будет достаточно лоялен правительству. Они также наделялись обязанностью защищать город от набегов со стороны оставшихся за его границей. В итоге новые города разделились на три четко очерченные зоны: «белую» — центральную, «серую» — пригородную и «черную», включавшую все окрестности за границей пригорода, в которых обычно располагались унылые поселения наименее удачливых беженцев и базы повстанческих группировок. Система оказалась не такой жестокой, как могло показаться вначале: белые и серые зоны постоянно расширялись, обеспечивая устойчивые социальные лифты. Таким образом была достигнута относительная стабильность, которая и сохраняется до сих пор.
Вернуться в реальность меня заставил ожидаемый вызов с ресепшена по поводу посетителя.
Вошедший через пару минут мужчина в длиннополом халате был заранее представлен мне как профессор Винсент Лоран, нейробиолог и немного философ. Худой, слегка сутулый, седой или просто очень светловолосый, с большими искусственными глазами и слегка натянутой улыбкой, возрастом около полувека. Настроен он был максимально доброжелательно, однако избегал смотреть глаза в глаза.
— Ну что ж, кому я тут должен выразить свою благодарность? — весело сказал он, входя.
— Не знаю, но добрый день, — ответил я куда менее весело.
— Как себя чувствуешь?
— Себя я пока еще не чувствую.
— Ну да...
Винсент ненадолго замолчал, а затем перешел к основной теме:
— Я... хорошо понимаю всю неловкость создавшегося положения. С одной стороны, мы повели себя совершенно некорректно, навязав свои планы человеку без сознания. С другой — наша работа теперь в подвешенном состоянии, поскольку только от тебя зависит, получат ли продолжение исследования.
— Да нет, мне очень даже повезло. Не хотел бы попасть в таком состоянии в военный госпиталь.
— Хорошо, если так, — снова улыбнулся Винсент, присев на стоявший у двери стул, — я не буду тебя ничем напрягать, до выздоровления уж точно. А вообще нам бы хотелось... — и он все-таки попытался на пальцах объяснять, что исследует и почему мой случай настолько уникален. Получалось не очень. Я быстро потерял нить повествования, и точно не смог бы пересказать его лекцию.
После этого Винсент обсудил со мной еще несколько технических вопросов, взглянул на часы, покачал головой, встал и направился к выходу, велев мне хорошо отдохнуть в ближайшие дни.
— Если что, я живу недалеко, так что могу подъехать в любой момент. И звонить можешь в любое время. Короче, я к твоим услугам, — добавил профессор, выходя.
Около получаса после этого я лежал, медленно переваривая всю навалившуюся информацию. Казалось бы, мне стоило радоваться — я практически вышел сухим из воды, отделавшись потерей одного, вполне заменяемого органа и каких-то кусков памяти. Теперь — несколько месяцев безделья, а там видно будет. Можно, например, вытянуть из ВВС все, что мне причитается, послать их наконец лесом и уйти пастухом автопилотов в какую-нибудь частную контору... Если там еще осталась такая вакансия. Все профессиональные знания при мне; потерянные рефлексы должны быстро восстановиться на симуляторах. На самом деле, я терпеть не мог военных: их субординацию, их раздутое самомнение, бесполезную растрату ресурсов, не говоря уж об изредка возникающей необходимости использовать эти ресурсы по назначению. До сих пор я мирился с этим ради самих машин, ради непередаваемого чувства бреющего полета на полной тяге...
Которого я совершенно не помню. Почему? Как я могу с точностью до сантиметров помнить расположение аппаратного указателя скорости на «Пегасе», но не помнить, ради чего вообще в него полез?
Конечно, не менее важным соображением была возможность когда-нибудь добраться до космоса. Тогда. Потом первая марсианская экспедиция трагически погибла, климат и экономика окончательно испортились, и пилотируемые полеты были официально отложены в долгий ящик. Да и я с тех пор стал несколько серьезнее. Может, оно и к лучшему? Не стоит ли воспользоваться ситуацией, чтобы найти другую работу, осесть где-нибудь на Адриатическом побережье, начать, наконец, нормальную жизнь?..
Нет. Чем дальше я углублялся в планы, тем настойчивее зудело на границе подсознания какое-то глубокое сомнение. Что-то не так. Слишком много подозрительных мелочей в этой истории. Слишком неслучайны провалы в памяти. И слишком много незаслуженного внимания к моей персоне.
И тут вспыхнула мысль. Зияющая дыра в полотне рассказанной мне легенды. Врачи не имели права разглашать информацию о моей травме! Даже несмотря на все юридические преимущества, которыми, вполне заслуженно, обладали ученые Евразийского союза, это было грубым нарушением закона.
Сначала подсознание попыталось куда-нибудь упрятать неприятный факт, но быстро проиграло схватку с врожденным любопытством.
Отлично, и что теперь? Я едва могу встать с постели, не имею ни малейшего представления о происходящем, ни единого человека, которого можно попросить о помощи... Что мне остается, кроме как улыбаться и махать?
И более того — я даже не могу быть уверен, что это происходит на самом деле, а не в виртуальной реальности! Информацию с глаз я получаю от их контроллера, в котором может быть бекдор. С позвоночником, и, следовательно, осязанием теперь то же самое. Уши легко обмануть. Получается, что доверять я могу только носу, языку, коже лица, вестибулярному аппарату... Ну ладно, этого не так уж и мало.
Я дотронулся до своей щеки и ощутил прохладный, гладкий металл обнаженной ладони (обычно киборги носят специальные перчатки, имитирующие кожу). Принюхался: слабо пахло дезинфицирующим раствором. Ладно, будем считать, что это все-таки реальность — в противном случае я все равно бессилен что-то изменить. Да и незачем сразу кидаться в крайности.
Попробуем рассуждать логически. Если бы кому-то что-то нужно было сделать со мной, для этого было более чем достаточно времени. Значит, они хотят, чтобы я что-то сделал. И это как-то связано с моей травмой, если не рассматривать чистые совпадения как серьезные гипотезы. То есть до этого места их легенда выглядит правдоподобно. Но дальше начинается ерунда. Они могли узнать мою историю болезни, как положено — спросив. Всего-то и нужно было подождать несколько дней. Вместо этого они заплели интригу на пустом месте. Значит, место не такое уж и пустое. Либо им нужно, чтобы я о чем-то не знал для успеха исследования, но это наиболее оптимистичный вариант. Либо суть исследования такова, что по доброй воле я бы не согласился в нем участвовать. Либо, наконец, все это вообще не связано с наукой.
Черт возьми, как же я ненавижу тайны.
Поиск по имени «Винсент Лоран» быстро привел меня к правильному человеку, и открытых данных оказалось предостаточно. Родился в 2006 году, получил первое образование по, внезапно, прикладной математике и уже второе по нейрофизиологии. Опубликовал около сотни статей по целому спектру направлений. Чем больше я читал, тем больше утверждался во мнении, что этот человек не ввязался бы ни в какое сомнительное мероприятие без крайней на то необходимости — он мог слишком многое потерять. Если не рассматривать всерьез варианты, что у него поехала крыша или что ко мне приходил его двойник, то... Да я и не могу придумать других вариантов. Ради чего можно поставить на карту десятилетия своего труда и даже пойти на преступление, пусть и административное? Я ведь уже сейчас могу подать иск против него, и что он будет делать? Бред какой-то.
Мои размышления прервал входящий вызов. Экзокортекс отобразил в верхнем правом угу поля зрения фотографию Жерара. Недолго думая, я моргнул, глядя на существующую только в моем глазу кнопку «Принять». Фотография тут же заменилась голограммой лица собеседника. Выглядела она немного неестественно за счет того, что мы использовали не камеры, а виртуальные модели, которые анимировались датчиками мимики — такой подход позволял использовать видеосвязь, не нося с собой отдельных устройств с камерами.
Несколько секунд Жерар просто вглядывался в мое лицо, но, сообразив, что голограмма ему ничего не скажет, довольно неуклюже попытался завести разговор. Впрочем, то была скорее неуклюжесть с непривычки, чем попытка скрыть тайну — это видно даже по голограмме. Я достаточно хорошо знал Жерара, чтобы убедиться, что к моей проблеме он непричастен. Отразив его расспросы дежурными оптимистичными репликами, я смог, наконец, перейти к волновавшей меня самого теме:
— А ты мне объяснишь, что вообще произошло?
— Ну как… Ты ведь уже видел отчет?
— Конечно.
— Я сам не знаю практически ничего, что не было бы там написано.
— Практически?