— Ну, есть еще четвертая гипотеза — что это наши внутренние разборки. И все.
— А кого мы везли-то?
— Беженцев из Африки. Причем явно не простых беженцев, к ним бы эскорт не приставили. Большего сказать не могу.
— Ладно. А почему Икарус не смог приземлиться в Милане?
— Система быстрой дозаправки рванула и разнесла часть внегабаритной полосы. Сажать такую махину на оставшуюся часть было бы рискованно.
— Два взрыва за полчаса?
— Мало того, что это случилось, мы еще и не нашли прямой связи между инцидентами. Чтобы списать их на одну причину, нужны хоть какие-то доказательства.
— То есть, причины обоих нам неизвестны?
— Официально, взрыв негабаритки произошел из-за цепи ошибок и утечек, в результате которых в трубу подачи водорода начал закачиваться обычный воздух. Сейчас аэропорт закрыт и в нем куча народу из полиции, ВВС и АТП.
— Антитеррористическое подразделение? Они тоже участвуют?
— Да, конечно. У нас же две официальные версии предполагают атаку. Причем одна другой краше. Поскольку ничего, что было бы похоже на остатки бомбы, в обломках заправщика не нашли, можно предположить либо что маленькое взрывное устройство было «заправлено» прямо внутрь, либо что самолет прострелили снаружи. И в обоих случаях нужно, чтобы в баках изначально был кислород, чтобы было, чему взрываться.
— То есть это в любом случае заговор?
— Ну, либо кибератака на системы аэропорта, либо да, враг на нашей территории. Вот только никаких следов нет.
— Да, ну мы и влипли, — покачал головой я.
— А тебе-то зачем в этом копаться? Отдыхай пока. С отчетностью я сам разберусь, — весело ответил Жерар.
— Может, ты и прав… А может, все это — только вершина айсберга, и мы все по шею в воде барахтаемся вокруг него, — задумчиво процедил я.
— Ой, да не заливай, — фыркнул Жерар, — Это даже не наши проблемы. Мы все сделали правильно. Точнее, ты сделал.
— Хорошо, если так. У тебя все?
— Пока да. Позвони, когда выйдешь из больницы, разберемся с мелочами.
— Конечно. До связи.
Я уставился в потолок невидящим взглядом. Нет, все-таки происходящее не имеет ни малейшего смысла. Почему именно я должен быть в эпицентре такого количества заговоров одновременно? Даже если допустить, что я случайно оказался не в то время не в том месте, что противник — действительно противник и что информацию врачи слили случайно, это не объясняет их поведения. Как минимум, они бы постарались скрыть утечку, а не сотрудничать с НИИ. Значит, связей здесь больше.
Все осложняется тем, что я не знаю, какие воспоминания у меня повредились. В этом, собственно, и состоит проблема амнезии — ты не можешь знать, что именно забыл. Но если и Жерар не понимает, что происходит — значит, дело не в этом.
Худшее, что я мог сделать в сложившейся ситуации — сесть и попытаться осмыслить ее глубже. Перебирать все объяснения подряд бесполезно. Если идея и появится, то лишь по собственной инициативе. А длительное разглядывание одной и той же мысли с разных углов приведет лишь к страху и депрессии. Так что мне следовало заняться чем-то более практичным — например, почитать руководство к позвоночнику.
Примерно через полтора часа снова позвонили с ресепшена. Этого я уже не ждал, поэтому был немного взволнован, нажимая «принять вызов». На этот раз я использовал видеосвязь терминала. Теперь я видел то же, что и робот-портье внизу. Тот, в свою очередь, отображал меня на своем экране.
Прямо перед роботом стояла девушка моего возраста. Весьма милая, с живыми карими глазами, округлым лицом и глубоко черными волосами, ниспадающими по спине за пределы моего поля зрения. Это была Мишель Фавро. Кажется, мы познакомились в вузе и что-то делали вместе, но что именно — я не помню. Почему она здесь? Точнее, почему именно она?
Видеосигнал от меня, видимо, появился с запозданием — Мишель еще секунду напряженно смотрела в экран на своей стороне, прежде, чем на ее лице отразилась реакция узнавания (которая всегда сопровождается еле заметным поднятием бровей).
— Стив? — тихо прошептала она. Ее глаза широко раскрылись, так что стала видна краснота их краев. Однако следующая фраза прозвучала уже совсем иначе:
— Впускай меня, немедленно.
Я был несколько ошарашен таким контрастом. И, конечно, не собирался повиноваться. Но и создавать конфликт тоже было бы плохой идеей. Поэтому я попробовал перевести разговор в рациональное русло:
— А почему ты сначала не связалась со мной?
— Да какая, к черту, разница? — Мишель начинала медленно краснеть, а в ее голосе уже слышались признаки приближающейся истерики. Стало понятно, что ничем хорошим это не кончится.
— Хорошо, а зачем ты здесь?
На тот момент я никак не мог предсказать последствий своих слов. Просто не было данных.
— ЗАЧЕМ???!!! — армированные стекла на первом этаже здания вздрогнули, — Ты в своем уме?!
Мишель зарыдала. На шум уже сбежались несколько человек персонала и дюжина роботов, почтительно ожидающих возможности предложить помощь. Но я еще хуже, чем они, понимал, что происходит, и некоторое время бестолково хлопал глазами, пытаясь хотя бы собрать воедино мысли, и сам не заметил, как передал портье свое согласие.
Выйдя из ступора спустя какое-то время, я хлопнул себя по лбу и сделал самое логичное, что мог: открыл свою переписку с Мишель и натравил на нее простейший аналитический алгоритм, надеясь быстро восстановить недостающие фрагменты информации. Но то, что я нашел, превосходило все возможные опасения.
Слово «моя» встречалось более двухсот раз. В словосочетании «моя королева» — 19. Число слов, однокоренных или связанных со словом «любовь», переваливало за триста. Соотношение частей речи намекало на то, что около половины всех сообщений, отправленных за последние два года, вообще были виртуальным сексом. Сделать вывод теперь не составляло никакого труда.
Мишель застала меня в состоянии глубокого шока, хотя сама уже значительно успокоилась. Дверь открыл Дилос. Она появилась в дверном проеме и молча застыла на пороге, прожигая меня взглядом. Сначала в ее покрасневших глазах читались тоска и пассивная злость, но они быстро уступили место неуверенности, передающейся от меня.
— Ты ничего не хочешь объяснить? — язвительно спросила Мишель.
— Я… сам ничего не понимаю. То есть, не помню.
— Это невозможно, — начала было Мишель, но остановилась и задумалась, склонив голову.
— О чем ты? — неуверенно спросил я.
Мишель не ответила, но через несколько секунд сказала:
— Рассказывай все, что помнишь обо мне. Без фокусов.
Мне удалось вспомнить лишь, что она родилась во Франции, приехала в Турин, где мы и познакомились, а сейчас жила в Милане. Я регулярно наведывался сюда и хорошо знал город... Но не знал, зачем. По крайней мере, на момент пробуждения — сейчас это стало понятнее. Слушая мой недолгий рассказ, девушка мрачнела на глазах. Я уже начал опасаться второй истерики.
— Этого. Не. Может. Быть. — дрожащим голосом проговорила она, — Я знаю, как работает память. Ее невозможно повредить так.
Я уже понял, что она имела в виду. Любовь меняет мозг целиком; никаким единичным повреждением ее не удалить — по крайней мере, сразу.
Мишель подняла на меня глаза и продолжила:
— Либо ты лжешь мне... Либо я не знаю, что за чертовщина тут вообще происходит.
— Могу сказать тебе то же самое.
Девушка села и обхватила голову руками.
— Если происходит что-то очевидно невозможное, — начала она, — то я либо сплю — она безуспешно ущипнула себя за ушко, — либо не так что-то понимаю. И тогда единственное объяснение состоит в том, что... — она снова подняла на меня глаза, на этот раз с подозрением сощуренные, — что ты не Стив.
***
Мы расстались расстроенные и рассерженные. Она не нашла способов подтверждения моей личности, а я так и остался при своих вопросах. К тому же, гипотеза «самозванца» оказалась для Мишель наиболее психологически комфортной (а для меня — как раз наоборот). Однако, если быть честным с самим собой — могу ли я утверждать, что она неправа? В принципе да, но за счет единственного аргумента — отсутствия у людей технологии перезаписи памяти. Который лишь мешает распутывать этот клубок дальше.
Ладно, предположим, что технология все-таки существует. Тогда есть две возможных гипотезы. Первая — я настоящий Стив, которому случайным на первый взгляд образом затерли куски памяти. Можно еще предположить, что удалить хотели что-то конкретное, но в итоге из-за сырости технологии повредили все. Вероятно, меня надо было убрать как свидетеля... чего-то. Но почему не сделать это традиционным способом?
Вторая гипотеза, еще более сумасшедшая — это «самозванец». Она предполагает, что кто-то целенаправленно создал полную копию тела Стива, или, что еще хуже, использовал оригинал с другим мозгом; записал в память нового мозга — то есть, меня — его воспоминания с какой-то погрешностью... Нет, это полнейший бред. Даже будь это технически выполнимо. Невероятность обеих гипотез сама по себе превышает невероятность наблюдения, которое заставило нас их сконструировать.
Не имея пока возможности активно действовать, я начал с проверки по гуглу всех фактов, которые помнил. Долгие поиски не выявили никаких несоответствий; более того, я мог найти подтверждение почти каждому воспоминанию. Я далеко не сразу понял, что это означает: я не помнил ни одного события, которому был бы единственным свидетелем. И это очень, очень подозрительно.
Если серьезно, то все мои гипотезы теперь выглядят кошмарно: включают предположение заговора и не удовлетворяют принципу заурядности. Все они сводятся к тому, что какие-то высшие силы вплетают меня в свои туманные планы. В приличном обществе такое предположение отмели бы с порога. Но какие у меня альтернативы?
Есть ли основания предполагать связь между атакой на конвой и вторжением в мою память? Осуществившие первое хотели меня убить; второе — нет. Но если связи нет, то ко всем, кто уже находится под подозрением — будем называть их фракцией А — добавляется еще менее доброжелательная и еще менее определенная фракция Б, и мое положение ухудшается как минимум вдвое. К тому же, пропорционально возрастает масштаб происходящего. Если я действительно оказался в центре такой истории, действовать надо с большой осторожностью.
Все это по-прежнему выглядит как бредовый сон. Кстати, насчет сна — уже третий час ночи. Не пора ли...
***
Следующее утро, как и следующее за ним, и за ним тоже, уже не принесло ничего принципиально нового. Доступные источники информации были исчерпаны. Все, что мне оставалось — лежать и читать интернет в надежде случайно наткнуться хоть на что-то полезное.
«Успешно развернуты первые рефлекторы Международного космического щита. При текущем финансировании ожидается введение щита в эксплуатацию в 2090…»
«Huawei Arch 13 обещает перевернуть ваши представления о биосовместимости...»
«Парижа больше не существует.
Бывшая столица Франции затоплена более чем на 80%. Значительная часть разрушений последних лет обусловлена обрушением глубинных пещер, которое не было учтено в первоначальных расчетах. В то же время нарастающие проблемы с логистикой поднимают стоимость восстановления пригодных для жизни районов до неприемлемой высоты. Высока вероятность, что город будет заброшен навсегда».
Я не раз видел, как старшие начинали плакать, просматривая новости. Их можно понять: они родились в совсем другом мире, но слишком поздно, чтобы его спасать. Всю жизнь они беспомощно наблюдали, как исчезает то, что казалось им незыблемым: леса, реки, озера, льды, рифы, города... И пытались выжить в сложившихся обстоятельствах. Но страшнее всего была несправедливость. Сама идея ответственности детей за преступления своих родителей отвратительна, а уж в таком масштабе... Но научились ли мы чему-нибудь на их ошибках? Ведь сегодня мы точно так же беспокоимся лишь о собственном выживании, а будущее... Но мне-то легко вести эти рассуждения в новейшем здании с климат-контролем, а каково тем, за чье выживание действительно стоит беспокоиться?
Нельзя сказать, что я сидел совсем без дела. Много времени отнимали тренировка и настройка новой нервной системы, приближавшие меня к освобождению, а еще больше — поиск в ней бекдоров. Мишель боролась с собой, чтобы не зарыдать снова, и диалог с ней не задавался. Жерар весело рассказывал мне о работе, но беспомощно пожимал плечами, если разговор наталкивался на мою проблему. Винсент наведывался еще пару раз, но быстро исчерпывал темы для обсуждения и уходил. Дилос, как и подобает андроиду, увиливал от любого диалога. В действительности он мог говорить почти на человеческом уровне, но, в некотором смысле, не хотел. Таковы были ограничения, наложенные на робототехнику международными соглашениями: андроиды не должны становиться слишком антропоморфными.
В 30х годах был период, когда в продаже появились роботы, внешне вообще неотличимые от людей. Ничего хорошего из этого не вышло. Дело даже не в юридической путанице: куда большей проблемой оказалось наше бессознательное восприятие, для которого знание реальной природы роботов ничего не значит. Наша эмпатия автоматически распространилась на андроидов, многие стали предпочитать их общество человеческому. Дошло до того, что люди по-настоящему влюблялись в роботов.
Теперь для андроидов запрещены покрытия, имитирующие кожу, человекоподобные лица и глаза, моделирование эмоций, а их реальные речевые способности разблокируются только в чрезвычайных обстоятельствах. Отказываться от общей формы тела не стали, чтобы не терять совместимости с инфраструктурой, построенной для людей. Давать роботам имена не рекомендуется, но без этого обращаться к ним становится слишком сложно.
Впрочем, эффективность этих мер под вопросом. Если человек сам того захотел, он сможет очеловечить и пылесос... Ну, или «расчеловечить» своих врагов — смотря чего требует ситуация.
Новый позвоночник нравился мне все больше. С ним руки и ноги получили некоторую самостоятельность, открывая невероятные возможности в координации движений. Особенно с прошивкой военного образца. Детская радость от новой игрушки слегка приглушила экзистенциальные проблемы...
Пока не пришло неожиданное сообщение от Мишель.
«Я нашла историю запросов МЦНФ на донорские органы. Несколько месяцев им было нужно цельное тело в максимальной сохранности, предпочтительно киборг. 8 октября запрос был удовлетворен. А через несколько часов был открыт абсолютно аналогичный.
При этом в базе действующих граждан ЕС ты до сих пор есть.
Мне страшно»
Можно подумать, мне не страшно. 8 октября — очевидно, день моей аварии. Несколько месяцев. Вероятность совпадения чертовски низка. Кажется, гипотеза самозванца обросла достаточным количеством доказательств, чтобы встать на первое место, сколь бы сильное отторжение она у меня не вызывала.
Остался еще один оптимистичный сценарий: запрос закрыли по ошибке, потому и создали копию позже.
С одной стороны, чтобы тело Стива могли передать МЦНФ, его смерть должна была быть зарегистрирована. И в таком случае он (или все-таки я?) не числился бы живым жителем Евросоюза. Да и ВВС никакого уведомления о его (моей?) смерти, очевидно, не получали. Но кто должен был ее зарегистрировать? Сами врачи. Вероятнее всего, они снова нарушили закон: зафиксировали событие лишь в своей внутренней системе, но не передали данные наверх. Мутная ситуация.
Еще одна сумасшедшая гипотеза: Стива (в таком случае, меня) могли как-то воскресить. Такой вариант мог бы дать моей истории хеппи-энд в недалекой перспективе, но интуитивно я уже чувствовал, что он нереален. Равно как и случайная ошибка.
Ясность мышления мне с большим трудом удавалось сохранять, но зубы уже стучали. Дрожь в остальном теле подавлял позвоночник. Нельзя, чтобы мой страх заметили врачи, и уж тем более группа НИИ. Надо валить отсюда, а разбираться потом. Хотя, «отсюда» — неподходящее слово. Врачи и так хотят от меня избавиться, что и сделают не сегодня-завтра. Бежать надо от Винсента.
Естественно, эта идея мне не нравилась — по многим причинам. Но чем больше я взвешивал «за» и «против», тем меньше сомневался.